Девяностые - Сенчин Роман Валерьевич. Страница 25

С воровством тоже беда. Часто в огороды лазят, куриц таскают, коз, а то и теленка увести могут. А поймать, так не поймаешь – соседские, свои же, они-то с головой действуют, аккуратно, без риска…

Да, не очень веселая жизнь в Малой Кое, но люди как-то привыкают, приспосабливаются, терпят. А что еще остается? По праздникам, а то и просто, вроде без повода, загуляют, попоют, выпьют, поорут друг на друга, подерутся, бывает, и с новыми силами, день за днем тянут свое хозяйство, мучаются, радуются, переживают то хорошее, то плохое. Молодежь мечтает уехать в город (городом называют райцентр Минусинск, а другие города уже непосредственно: Абакан, Красноярск, Кызыл). Многие возвращаются – в городах не всем место находится… Иногда оседают в Малой Кое новые люди. Из Тувы несколько семей, с Севера, дачники есть, а так – всё свои, но как и не свои, ждешь от них какой-нибудь подковыки по злобе, или из зависти, или со скуки. И друзья, и враги – часто и не поймешь, от кого что получишь. Поэтому крепко ни с кем не сближаются, стараются для себя, для своей семьи, своего, огороженного забором кусочка земли… Вот Василий Егорович Филипьев такой человек, с необходимой хитринкой, с расчетом все делает, и почти все так, а других если взять – либо дураки пока неопытные, либо пьяницы, голытьба местная.

Хоть и далеки скалы, но их видно, вроде и дойти можно без особой усталости. На самом же деле очень неохотно приближаются они от часа к часу. Спуски, подъемы, поля, перелески, овраги… Сергей привык к походам, многие дни проводил с рюкзаком, а то и с этюдником на плече, поэтому не удивлялся долгому топанью словно по одному месту. Главное, знал – идти, не теряя времени на привалы и перекуры, больше смотреть по сторонам и меньше вперед, и тогда цель пути все-таки становится достижимой – скалы меняют очертания, какая-нибудь отмеченная деталь увеличивается, растет.

Под ногами сухие травы, мертвые ковыли цепляют на штаны семена-крючочки, и около самой земли мелкие-мелкие зеленые точечки – свежая поросль… Временами попадаются плоские лепешки камня-плитняка, кое-где он выступает на поверхность полосами, острыми краями вверх, и напоминает плавники гигантских рыб, хребты доисторических, вымерших ящеров.

Очередной подъем, пологий, затяжной; скалы на противоположном берегу теперь совсем близко, отчетливо видны уступы, сплетения мощных корневищ искривленных берез, зацепившихся в расщелинах, на скупо покрытых почвой площадках. Кажется, реки нет там, внизу… И вот под ногами – отвесный обрыв, а на дне его зажатый каменными великанами, пенящийся, ревущий сердито Енисей. В обе стороны по течению он ленивый, широкий, со льдинами на берегах, разбитый островами на протоки, с заливами и косами, а здесь – какие-то полтора километра – собранный, сильный, неудержимый… Сергей стоял на самом краю скалы, отсюда далеко видно вокруг, здесь вечно свободно гуляет ветер, и ему тоже было свободно; знакомое, сладостное волнение приятно тормошило душу.

Потом он лазал по выступам скал, надеясь отыскать петроглифы – выбитые на камне изображения людей, оленей, непонятные спирали, кресты; он увлекся обследованием нового, дикого места, детская радость путешественника, первооткрывателя завладела им… Петроглифов не оказалось, хотя по всем приметам они должны были здесь быть, ничего интересного Сергей вроде бы не обнаружил, но он нашел нечто другое, что всегда надеялся найти, оказываясь наедине с природой, – он забылся, сбросил на время давившую тяжесть, накопленную в жизни среди людей.

Стемнело. Разжег костер в гротике, под нависшей глыбой багрового камня, натаскав туда намытого на берег, просохшего, отполированного водой плавника. Уселся рядом с костром, смотрел на беспокойный, почерневший и оттого еще более суровый поток. Курил. В такие минуты как-то само собой ни о чем не думается, достаточно просто вот так сидеть… И все эти города, машины, деревни, люди, магазины, суета казались такими лишними, страшными и больными, и было желание никогда не возвращаться к ним, и никого не хотелось видеть, слышать слова, наблюдать за непрекращающейся, вечной борьбой людей за жизнь более респектабельную, чем у других. Вот здесь, здесь чувствуешь себя по-настоящему дома, здесь возникает ощущение настоящей жизни, и радуешься каждой ее секунде, бережешь в себе, как что-то бесценное…

Конечно, это всего лишь самообман, попытка спрятаться, передохнуть, а завтра он вернется в избушку с печкой, к людям, будет с ними, будет заниматься тем, чем занимался до этого, до такой вот ночи, и он останется таким же, как был. И время от времени будет вспоминать эти скалы, мечтая и боясь снова прийти сюда.

Шипят и потрескивают дровишки, однотонно ревет Енисей. Никого вокруг, ни огонька жилища, только ночь, вода и камень, и небо огромное, черное, украшенное тусклой желтизной сотен пятнышек-звезд.

Долго-долго продолжается ночь, и рассвета не надо, не надо сна, людей, ничего, кроме колыханья воды, этого неба и тишины.

…А под утро задул ледяной, до костей пробирающий ветер. Грязный рассвет расползался медленно и тяжело. Появились сплошные низкие тучи, запахло снегом. Теперь уже не до созерцания и отдыха – надо спешить домой, под крышу, в тепло…

Тучи сталкивались, громоздились одна на другую, заваливали небо своими серыми бесформенными телами. И вот повалили крупные хлопья, таяли на земле, на камнях, а на траву ложились неровным, дырявым покрывалом.

На вечернем автобусе Сергей отправился в Минусинск. Перед тем зашел к Наде, предупредил, что его не будет два-три дня, надо съездить за вещами.

– Так вы в город? Ах, погодите минутку, Сергей Андреич, я денег вынесу, детишкам вот яблочков бы купить. Купите?

– Конечно. У меня деньги есть, потом рассчитаемся…

Но Надя наотрез отказалась, убежала в избу. Вынесла десятитысячную бумажку.

– Вот, на сколь там хватит. К нам чтой-то не возят теперь ничего, а ребятам витамины нужны же, и так, считай, на одних картошках-капустах растут…

В салоне автобуса было темно, лишь в закутке водителя светилась лампочка. Пассажиры дремали, за окнами бесился ветер, песком стучал в стекла сухой, колючий снег… Грустно, тоскливо людям в такие минуты, тяжело, зябко ожившей было земле.

Около часа езды, а там город, лица давно знакомых ребят, многоэтажки, по-своему красивые и дорогие, автомобили, светофоры, ларьки. И теперь, сидя в маленьком темном «пазике», чувствовал Сергей, что все-таки город близок, нужен ему, а село, ночь у костра – это всего лишь как отпуск, туристский поход. И всегда так бывало – пока живет в городе, он давит, душит, мешает, но нескольких дней, проведенных вне его, хватает, чтоб появились желание и потребность вернуться.

Глава третья

Небольшой – тысяч семьдесят населения – Минусинск за обилие художников, их шумную жизнь, частые выставки называют «сибирский Париж». Неизвестно, кому первому пришло в голову столь смелое сравнение, кто первым произнес его, но «сибирский Париж» прижилось и даже появляется время от времени в местных газетах, в колонке новостей культуры, по поводу открытия новой выставки или участия минусинских художников в каких-нибудь мероприятиях за пределами района. Некоторые с успехом выставляются в Красноярске, Новосибирске, Москве, в Швеции, Англии, частенько продают картины, но денег на жизнь не хватает, и живут кто где и как придется, о настоящих мастерских и говорить нечего – их попросту нет; выглядят художники, мягко говоря, не особенно цивилизованно. Нередко можно видеть, как идет по улице ватага страшно заросших, в несуразной одежде людей; кричат они, о чем-то вечно спорят, смеются, подсчитывают гроши, выгадывая, как бы побольше прикупить выпивки, мало заботясь о закуске.

Есть в Минусинске театр, открытый в конце прошлого века, когда город был столицей огромного процветающего округа; музей (самый старый и большой в южной Сибири), музыкальная и художественная школы. Все они если и не знамениты, то известны далеко вокруг. Драматический театр с удовольствием приглашают на гастроли в Кемерово, Иркутск, Красноярск, в музее хранится богатейшее собрание экспонатов и документов по истории Сибири. Музыкальная школа тоже старая и крепкая, и многие из ее учеников становятся профессиональными музыкантами. А художественную школу называют чуть ли не уникальной – учат здесь детей такому, о чем знают даже далеко не все профессиональные художники: работа с земляными красками, изучение и копирование петроглифов, зарисовка археологических раскопок, фиксация находок…