КГБ в смокинге. Книга 2 - Мальцева Валентина. Страница 73

Дышать уже было практически нечем. Чувствуя, что еще минута-две — и смерть от удушья станет для меня фактом печального прошлого, я замерла, чуть приподняла голову и просипела куда-то в подошвы монтера:

— Послушайте, я задыхаюсь!

— Дышите носом, — коротко посоветовал он.

— Это мое больное место.

— Тогда ртом.

— Вы что, издеваетесь?

Последовала пауза. Вислоусый электрик, видимо, раздумывал над достойным ответом или просто устроил себе короткое замыкание.

— А жить хотите? — спросил он наконец.

— В дерьме? Нет.

— Тогда станьте на ступеньке чуть левее.

— Зачем?

— Чтобы я мог спуститься.

— А я?

— А вы поднимайтесь наверх. Там вас уже наверняка ждут. Как они вас встретят, я не знаю, но благоухание гарантирую!..

Я коротко вздохнула (о более глубоком вдохе не могло быть и речи) и опустила ногу на следующую ступеньку. А еще через несколько минут, когда мои резиновые сапоги по икры погрузились в булькающую черно-зеленую реку нечистот, я мысленно поблагодарила вислоусого за его универсальную обувку и сделала два шага в сторону, освобождая место для моего приводняющегося Вергилия. Спокойно и даже как-то буднично оглядевшись, словно действие разворачивалось не в канализационном коллекторе Праги, а на сквере у Большого театра в Москве, за четверть часа до начала «Щелкунчика», монтер вытащил из-за пазухи фонарик, включил его и, описав желтоватым лучом по склизким стенам коллектора замысловатый зигзаг, коротко бросил:

— За мной!

И я побрела, точнее сказать — «поплыла» за ним. Очевидно, тот пятачок, на котором мы имели счастье приводниться, был одним из самых мелких мест в катакомбах Праги. Пройдя метров десять, я почувствовала, как отливающая зеленью зловонная жижа подступила к коленям. Изображать из себя подземный вездеход было не просто трудно — это была адская работа. Попробуйте залезть в январе в море в резиновых сапогах, которые вдобавок на три номера больше, чем нужно, и вы поймете, что я испытывала всякий раз, вытаскивая из этой смрадной мерзости то левый, то правый сапог и тут же погружая их обратно с такой осторожностью, точно каждый квадратный сантиметр замшелого, скользкого дна был заминирован.

Все мои мысли в эти минуты были сосредоточены на одном: не повстречать крысу. Конечно, опыта подобных странствий у меня не было и быть не могло. Хоть Мытищи никогда не считались эталоном чистоты и опрятности, все же в подобные ситуации я еще не попадала. Однако детские сказки, потрясающий «Канал» Анджея Вайды, самиздатовский шедевр Оруэлла, а также всевозможные брошюры о загнивающем Западе и ужасном городе Нью-Йорке в исполнении Политиздата сделали свое черное дело. То есть я откуда-то знала, что непременными обитателями канализационных систем являются гигантские крысы-мутанты, которые чувствуют себя в этой среде так же естественно и свободно, как пираньи в мутных волнах Амазонки. А если уж быть совсем правдивой, то я не так боялась увидеть крысу, как ненароком наступить на нее. Или на них. Это было выше (вернее, гораздо ниже) рассудка. Что такое месть КГБ с его акциями, допросами и психушками по сравнению с этой леденящей душу перспективой?!

Метров через сто мне удалось отыскать относительно надежное противоядие от беспрестанно накатывавшего страха перед внезапным появлением крысы или еще какой-нибудь гадины. Ничего особенного я не придумала — просто, следуя в кильватере мерного и в чем-то даже успокаивающего чмоканья сапог монтера, закрывала глаза и представляла себе, что бреду по цветущему ромашковому лугу, раздвигая душистые травы.

Виктор Терентьевич Золотов, руководитель нашего университетского семинара по психологии, известный в студенческой среде под кличкой «Голубой Дунай» (кто придумал это прозвище, я не знаю, однако точнее не назовешь мужчину ярко выраженной педерастической внешности, женатого на венгерке), назвал бы подобный подход «использованием аутотренинга в экстремальной ситуации, когда шизоидная доминанта устремлена к пику импульса».

По-видимому, дидактические упражнения «Голубого Дуная» вкупе с его поистине уникальной эрудицией во всем, что как-то касалось человеческого подсознания, лично для меня даром не прошли. Луг с воображаемыми цветами постепенно вытеснил мрачные образы оскалившихся гадов, и только посторонний чавкающий звук, так не вязавшийся с нарисованным образом, то и дело отвлекал меня от чудного мира отечественной флоры. Звук этот, как уже сказано, издавали две пары сапог, моих и монтерских, мерно погружавшихся в фосфоресцирующий поток нечистот.

Я сделала попытку глубоко вздохнуть, закашлялась и вновь закрыла глаза.

Прошло еще несколько минут, и я снова приспособилась к однообразному ритму нашего движения. Мало того, в какой-то момент я ощутила в поступи моего поводыря именно то, чего мне так не хватало в последние месяцы, — некую уверенность и стабильность. Пусть на дне канализационного стока, пусть ненадолго, но все-таки.

Однако, справившись кое-как со страхом перед голохвостыми мутантами, я была вынуждена признаться себе, что «Голубой Дунай» так и не научил своих студентов бороться с элементарной вонью: то ли гипертрофированный эстетизм, свойственный большинству педиков, не позволял ему основательно углубляться в подобную тему, то ли именно здесь зиял ужасный пробел в его энциклопедических знаниях, — так или иначе, я оказалась совершенно беззащитна перед амбре, царившим в этой поистине слепой кишке Праги. Когда канализационные миазмы процентов на девяносто парализовали мои дыхательные пути, а оставшихся десяти процентов, по самым оптимистическим расчетам, должно было хватить максимум на пятнадцать метров, произошло нечто такое, что мгновенно разрушило сотворенную мною с великим трудом пастораль: мерное шлепанье сапог вислоусого оборвалось.

Я открыла глаза и увидела, что мой провожатый направил луч фонарика куда-то вверх, явно что-то выискивая.

— Если вы хотите показать мне наскальные рисунки древних чехов, — пробубнила я сквозь ладонь, которой прикрывала рот и нос одновременно, — то лучше как-нибудь в следующий раз…

— Хм! — монтер изобразил что-то похожее на гримасу пациента, которому стоматолог сообщил, что будет удалять коренной зуб без наркоза. — Вы еще шутите?

— Короленко читали?

— Кого? — он даже рот открыл от неожиданности.

— Все ясно, — пробормотала я. — Обсуждение «Детей подземелья» откладывается.

— С вами все в порядке? — в голосе вислоусого прозвучала тревога.

— Что вы имеете в виду? — спросила я тоном светской дамы, оказавшейся на балу без страусиного веера.

— Ну, вы как-то странно развеселились…

— А что, нам уже совсем кранты? — поинтересовалась я сквозь ладонь. — Или все-таки есть еще шанс умереть на свежем воздухе?

— Сейчас выясним…

Он засопел и начал карабкаться куда-то наверх. Луч фонарика был таким тусклым, что я сперва даже не заметила вмурованную в стену узкую железную лесенку с проржавленными перекладинами ступенек. И потому в первый момент мне показалось, что мой поводырь начал либо испаряться, либо возноситься на небо, как великомученик. По мере того как вислоусый, кряхтя, преодолевал похожие на корабельный трап ступеньки, из поля моего зрения постепенно исчезали голова в вязаной хоккейной шапочке, похожая на только что вырванную редьку, затем астенические плечи, тощая задница и, наконец, ноги в резиновых сапогах.

— Эй! — я тихо окликнула своего спутника, чувствуя, как по моему телу, точно вырвавшись на свободу из морозилки, забегали ледяные муравьи: так испугала меня перспектива остаться одной в этом коммунально-гигиеническом аду. — Между прочим, приличные мужчины даму пропускают вперед.

— Даже когда находятся по жопу в говне? — так же тихо поинтересовался откуда-то сверху монтер и отчаянно засопел.

— Вы случайно не из Мытищ?

— А что?

— Лексикон уж больно знакомый.

— Не-а! — откликнулся вислоусый. — Я из Котбуса.

— Это где? На Тамбовщине?

— Эх, сельпо… В Германии!..