Верный садовник - ле Карре Джон. Страница 49

Глава 11

Гopa чернела на фоне темнеющего неба, по которому февральский ветер гнал изливающиеся дождем облака. Узкую извилистую дорогу пятнали потеки глины, сползшей с размокшего склона. То и дело из-под колес летела галька. Иногда дорога становилась тоннелем, крышу которого образовывали сосновые ветви, бывало, тянулась по краю тысячефутового обрыва, в основание которого бился прибой. После иного поворота казалось, что дорога несет его прямо в море, но следовал новый, и оно скрывалось из виду. Повороты шли непрерывной чередой, дождь хлестал и хлестал, и джип, на котором он ехал, дрожал, как старая лошадь, выбивающаяся из последних сил. И все это время за ним следил старинный форт на Монте Капанне, поначалу высившийся над ним, потом ушедший вправо.

— Где же он, черт побери? Где-то слева, клянусь, — пробурчал он то ли себе, то ли Тессе. Поднявшись на гребень, раздраженно свернул на обочину, огляделся. Под ним светились уличные фонари, рекламные щиты и окна Портоферрайо. Вдали, на материке, поблескивали огни Пьомбино. Слева и справа в лес уходили проселочные дороги. «Здесь твои убийцы сидели в зеленом вездеходе, дожидаясь, пока ты появишься, чтобы убить тебя, — объяснил он. — Здесь курили эти отвратительные сигареты „Спортсмен“, здесь пили пиво „Уайткэп“ и ждали, пока ты и Арнольд проедете мимо». Он побрился, расчесал волосы, надел чистую рубашку из джинсовой ткани. У него горело лицо, кровь пульсировала в висках. Он свернул налево. Джип мягко покачивало на устилавших дорогу ветках и опавшей хвое. Деревья чуть разошлись, небо просветлело, казалось, вернулся день. Впереди, у дальнего конца прогалины, он увидел несколько крестьянских домов. «Я никогда их не продам, никогда не сдам в аренду, — сказала ты, когда впервые привезла меня сюда. — Я поселю здесь дорогих мне людей, чтобы потом мы могли приехать и умереть здесь».

Заглушив мотор и поставив джип на ручник, Джастин по мокрой траве зашагал к ближайшему дому. Аккуратному, со свежевыкрашенными стенами под старой розовой черепицей. В окнах горел свет. Он постучал. Из трубы, защищенной лесом, вертикально поднимался дым, но на высоте ветер брал свое и уносил его в сторону. Дверь открылась, женщина в ярком шарфе, повязанном на волосы, издала горестный крик, наклонила голову, что-то зашептала на незнакомом Джастину языке. Со склоненной головой, взяла его руку в свои, по очереди прижала к каждой щеке, потом поцеловала большой палец.

— Где Гвидо? — спросил он на итальянском, следуя за ней в дом.

Она открыла другую дверь, показала. Гвидо сидел за длинным столом, под деревянным крестом, согнутый, чуть живой, старик двенадцати лет, с бледным лицом, худеньким тельцем, глазами затравленного зверька. Руки-соломинки лежали на столе, пальцы ничего не сжимали, ничего не держали. Мальчик сидел один в темной комнате, под потемневшими от времени балками потолка, не читал, не играл, никуда не смотрел, просто сидел. Склонив длинную голову и приоткрыв рот, Гвидо взглянул на Джастина, потом встал, шагнул к нему, поднял руки, чтобы обнять. Но сил не хватило, руки упали, как плети, так что обнял его Джастин.

— Он хочет умереть, как его отец и синьора, — пожаловалась мать. — «Все хорошие люди на небесах, — говорит он мне. — Все плохие люди остаются на земле». Я — плохая, синьор Джастин? Вы — плохой? Неужели синьора привезла нас из Албании, оплатила его лечение в Милане, поселила нас в этом доме, чтобы мы умерли, горюя по ней? — Гвидо закрыл лицо руками. — Сначала он падает в обморок, потом ложится в кровать и спит. Не ест, не принимает лекарства. Отказывается учиться. Этим утром, как только он ушел в ванную, чтобы умыться, я заперла его спальню и спрятала ключ.

— И это хорошее лекарство, — кивнул Джастин, не сводя глаз с Гвидо.

Качая головой, женщина ретировалась на кухню, откуда тут же донесся грохот сковородок. Джастин отвел Гвидо к столу, сел рядом с ним.

— Ты слушаешь меня, Гвидо? — спросил он на итальянском.

Мальчик закрыл глаза.

— Все остается, как было, — твердо продолжил Джастин. — Оплата школьных занятий, врач, больница, лекарства, все, что необходимо для твоего здоровья. Аренда, еда, оплата твоего университетского образования, когда ты подрастешь. Мы сделаем все, что она для тебя запланировала, в полном соответствии с ее планами. Мы не можем ее подвести, не так ли?

Опустив глаза, Гвидо с неохотой мотнул головой: нет, мы не можем ее подвести, с этим он соглашался.

— Как насчет шахмат? Может, сыграем?

Вновь мальчик покачал головой, но уже с другим значением: играть в шахматы — проявление неуважения к памяти синьоры Тессы.

Джастин взял Гвидо за руку. Покачал ее из стороны в сторону, в ожидании хоть проблеска улыбки.

— А что ты делаешь, когда не умираешь? — спросил он на английском. — Читаешь книги, которые мы тебе посылали? Я думаю, ты уже стал экспертом по Шерлоку Холмсу.

— Мистер Холмс — великий детектив, — ответил Гвидо на английском, но без улыбки.

— А как поживает компьютер, который тебе подарила синьора? — Джастин переключился на итальянский. — Тесса говорила мне, что ты — большой знаток компьютеров. Гений, называла она тебя. Вы так часто переписывались по электронной почте, что я даже начал ревновать. Только не говори мне, что ты не подходишь к компьютеру, Гвидо!

Эти слова вызвали взрыв возмущения на кухне.

— Разумеется, он не подходит к компьютеру! Он ни к чему не подходит! А ведь компьютер обошелся ей в четыре миллиона лир! Раньше он целыми днями просиживал у компьютера, тэп, тэп, тэп. Тэп, тэп, тэп. Только и стучал по клавишам. «Ты ослепнешь, — говорила я ему. — От напряжения у тебя будет болеть голова». Теперь все. Даже компьютер должен умереть.

Держа Гвидо за руку, Джастин всмотрелся в глаза, которые мальчик отводит в сторону.

— Это правда? — спросил он. Похоже на то.

— Но это ужасно, Гвидо. Талант нельзя зарывать в землю, — покачал головой Джастин и заметил, что на губах мальчика теплится улыбка. — Человечеству просто необходимы такие головы, как твоя. Ты слышишь меня?

— Возможно.

— А ты помнишь компьютер синьоры Тессы, на котором она тебя обучала?

Разумеется, Гвидо помнит, в голосе слышится самодовольство.

— Отлично. Он не такой хороший, как твой. Твой на два года моложе и более умный. Так?

Да. Конечно же, да. Улыбка становится шире.

— Видишь ли, я — идиот, Гвидо, в отличие от тебя, я не могу работать даже на ее компьютере. И моя проблема в том, что синьора Тесса оставила в нем послания, многие для меня, и я до смерти боюсь их потерять. И я думаю, она хотела бы, чтобы именно ты позаботился о том, чтобы я их не потерял. Хорошо? Потому что она очень хотела, чтобы ее сын стал таким же, как ты. И я тоже. Вопрос в том, сможешь ли ты прийти на виллу и помочь мне прочитать все, что хранится в ее лаптопе.

— Принтер у вас есть?

— Да.

— Порт для дискет?

— И это тоже.

— Порт для си-ди ромов? Модем?

— И инструкция, и преобразователи. И шнуры, и адаптер. Но я все равно идиот, и, если есть шанс стереть что-то нужное, я обязательно сотру.

Гвидо тут же поднялся, но Джастин осторожно усадил его за стол.

— Не сейчас. Уже вечер. Этой ночью ты должен выспаться, а завтра утром, если хочешь, я приеду за тобой и мы поедем на виллу на джипе, но потом ты пойдешь в школу. Хорошо?

— Хорошо.

— Вы очень устали, синьор Джастин, — пробормотала мать Гвидо, ставя перед ним чашку кофе. — Слишком много горя — беда для сердца.

Он провел на острове два дня и две ночи, но, если бы кто-нибудь сказал ему, что прошла целая неделя, он бы не удивился. Паром доставил его в Булонь. Там он взял билет на поезд, расплатившись наличными. По пути, задолго до конечного пункта, указанного в билете, сошел и сел на другой поезд. Паспорт показывал, насколько помнил, только раз, и взглянули на него лишь мельком, когда он въезжал в Италию из Швейцарии, по очень живописному горному ущелью. И это был его собственный паспорт, в этом он был верен. Выполняя инструкции Лесли, паспорт мистера Аткинсона он послал через Хэма, чтобы его не поймали с двумя паспортами на руках. Что же касается ущелья и поезда, он не мог их вспомнить, не посмотрев на карту и не предположив с достаточной степенью вероятности, в каком городе он сел на этот поезд.