Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Володихин Дмитрий Михайлович. Страница 27

В борении с волей государя и мощью государственного аппарата могущество родовых аристократов к середине XVII века никнет, расточается.

Зато «тело государства» разбухает до размеров колосса. Это, в свою очередь, порождает новые проблемы. Дело тут не в волоките и не в коррупции, точнее именуемой старинными русскими словами «взяточничество» и «радение не по правде». Волокита, взяточничество, несправедливые судебные решения в пользу «своих», а также подбор кадров «из своих» – вечные пороки бюрократии, относящиеся ко всем временам и народам, не исключая сегодняшнего дня. Старомосковская бюрократия – далеко не худший вариант, она хотя бы работала споро.

Имеется в виду проблема совершенно другая, притом гораздо более серьезная.

При царе Алексее Михайловиче (1645—1676) приказов – только крупных, действующих долгие годы – по разным подсчетам, функционировало от пятидесяти до восьмидесяти. Плюс местные воеводские администрации. Плюс довольно сложная и пестрая система управления армией. Плюс службы государева двора. За всей этой махиной великий государь уследить не в состоянии, работай он хоть 24 часа в сутки. Контроль над нею сверху постепенно утрачивается. Система уже очень многое решает сама, обращаясь к царю, как прежде к приказному судье, лишь за подписью.

Алексей Михайлович, разглядев проблему, учреждает Приказ тайных дел. Это, вопреки широко распространенному мнению, вовсе не тайная полиция, вернее, не только она. Это прообраз личной его императорского величества канцелярии, а также современной администрации президента.

Иными словами, Приказ тайных дел – учреждение, где не только и даже не столько организуют слежку, расследования с пытками и отправляют на казнь государевых изменников, сколько проверяют приказной аппарат, планируют и координируют его деятельность, готовят назревшие решения по кадровым вопросам. Руководит им лично царь.

И аппарат показывает недовольство существованием подобного ведомства. Во всяком случае, вскоре после кончины Алексея Михайловича Приказ тайных дел расформировывают.

Слишком опасен. Интересы слишком многих лиц задевает…

Это означает: государственный аппарат России уже в XVII столетии, при первых Романовых, имеет собственный, помимо государя и всей державы, интерес, а также некоторые механизмы, позволяющие этот интерес соблюсти.

Возможно, растущую мощь аппарата, которая к XIX веку станет величайшей силой в России, можно было снивелировать, сохранив хотя бы часть властных прерогатив за родовой аристократией. То есть уравновесить одну силу другой.

Но, во-первых, это исключительно сложное государственное решение.

И, во-вторых, после Великой Смуты, показавшей крайнюю ненадежность самолюбивой знати у кормила правления, ее прижали и принизили столь основательно, что к последней трети XVII века идея хотя бы частичной реставрации ее прежних функций утратила под собой почву. Проще говоря, поздно поворачивать на дорогу, которая уже заросла травой.

Итог нетривиальный: власть самодержца, стесненная властью родовой аристократии, выстроила и использовала против нее государственный аппарат, что в конечном итоге привело к победе над вековечной мощью родовых начал. Зато впоследствии могущество самого государственного аппарата стало исподволь, но все яснее, все очевиднее теснить власть самодержца.

Таким образом, в России самодержавие (или, в императорскую эпоху, абсолютизм) никогда не обеспечивало монарху совершенного полновластия.

Могло ли быть иначе? В сущности, власть царская – богоустановлена. Она представляет собой самый правильный, пусть, как выяснилось, и не всеобъемлющий элемент власти в целом.

Взглянем на то, как складывался государственный строй России и как начиналась внутри него борьба разных сил и начал, присутствовавших в русском обществе середины XV века, то есть в те времена, когда разрозненная Русь стояла на пороге кристаллизации монолитной России.

Монархическая власть знала в ту эпоху разные виды и формы. Патриархальная ее форма досталась в наследство от XIV столетия, прошла испытание на прочность в горниле междоусобной войны второй четверти XV века, испытания не выдержала и была переделана Иваном III в спокойное эффективное единодержавие, стоящее над военно-служилым сословием, хотя и зависимое от него в разумных пределах. Из хаоса XV века родилась стройная, почти византийская иерархия следующего столетия. И единодержавие, и подчеркнуто иерархичная структура политической власти, и весьма значительный комплекс ее прав по отношению к подданным также стали частью русского цивилизационного узора. Мощь центральной власти в России была необходима, необходима по сию пору и будет необходима впредь, вне зависимости от количества демократических завитков у подножия трона. В пору, когда рыхлая, аморфная, неоднородная администрация пыталась управлять огромной страной, из которой можно было уйти на новое место поселения куда угодно, страной, бедной природными ресурсами, страной, с трех сторон не защищенной от сильных врагов, самодержавная («македонская» [15]) форма высшей власти обязана была родиться. А наличие ее впоследствии неоднократно оказывалось спасительным для России. Но вместе с благой стороной русской «македонщины» родилась и ее противоположность. Суровое и прагматичное единодержавие хорошо только тогда, когда государь – первый из христиан, сам осознает это и к подданным относится как к братьям и сестрам во Христе, когда он помнит свой главный долг – защитить подданных и создать наилучшие условия для спасения души каждого из них. Если этого нет, простой злой деспотизм [16] ничем оправдан быть не может. Впрочем, такой же дух должен овевать лиц, стоящих ближе всего к монарху, иначе нет оправдания и их честолюбию [17]; простое стремление к свободе, независимости и процветанию таким оправданием служить не может.

В XVI веке на Руси происходила борьба между древними родовыми устоями, пронизывавшими всю жизнь общества, и государственным интересом, тяготевшим не к роду, а к службе. Начало служилое, намертво прикрепленное к монарху, его милостям и опалам, его высоким помыслам и ничтожным капризам, худо согласовывалось со старинным дружинным бытом, жившим в крови нашей знати. Государи московские желали править единодержавно, возвышаясь над обществом, подчиняясь одним лишь заповедям Христовой веры, но не каким-нибудь обязательствам законодательного или семейного свойства.

Жизнь Московской Руси, постепенно собиравшей из крошева малых княжеств и вечевых республик великое царство, была пестра, сложна. Великий князь Московский подчинялся многим древним обычаям. Землей своею он владел вместе с родом, с семейством. Ближайшая родня его имела широкие права на полусамостоятельный политический быт в своих уделах, являвшихся отдельными частями громадной «семейной вотчины». Удельный мятеж мог свалить великого князя с престола или, во всяком случае, крепко испортить его планы… Очень медленно, очень трудно умирало представление о коллективном, «семейном» правлении землей. Чудо, что Московское княжество не развалилось на отдельные государственные образования!

Бояре при дворе великого князя когда-то назывались «старшей дружиной» и могли покидать своего князя, если видели, как оставила «вождя воинов» удача, как утратил он искусство побеждать врагов. Осознав слабость правителя, дружинники принимались оглядываться в поисках нового вождя, отмеченного счастьем и высоким воинским умением. А когда переходили к нему, то ничуть не стеснялись долгом в отношении прежнего господаря. И боярские семейства XV—XVI веков отлично помнили древнее свое право: уйти в другую «дружину», если потребуется. Спорный вопрос заключался лишь в том, кому достанутся земли, с которых боярин служил предыдущему князю. Но если право на них отстоять не удастся, то на худой конец… новый правитель пожалует что-либо взамен. Так мыслили потомки «старшей дружины» при дворе Дмитрия Донского, Василия Темного, Ивана Великого. Дружинное мировидение это перешло, хотя бы отчасти, и в эпоху Ивана Грозного.