Тигр снегов. Неприкосновенная Канченджанга - Тенцинг Норгей. Страница 19
Мы снова вернулись в верхний лагерь и приготовились к штурму. Как обычно после аварии, шерпы нервничали и отказывались идти на большие высоты. Теперь мне представился желанный случай, которого я никак не хотел упустить. В состав штурмовой группы вошли четыре швейцарца — Рох, Диттерт, Суттер, Гравен — и я. Мы вышли из верхнего лагеря, поднялись по длинному снежному склону, затем по гребню, где произошла беда с Вангди, и ступили, наконец, на плоскую белую площадку — вершину Кедерната. Высота ее 6600 метров — ниже Северного седла на Эвересте, которое служит всего лишь базой для восхождений. Но мы радовались и гордились победой. А для меня это было особенно великое мгновение. Ведь, несмотря на многолетний опыт высокогорных восхождений, я еще никогда не ступал на вершину большой горы. «Задание выполнено», как говорят летчики. Это было чудесное ощущение.
Однако Кедернатом дело не ограничилось. Оттуда мы перешли на несколько более высокого соседа, Сатопант, и там тоже совершили успешный штурм, хотя должен, к сожалению, признаться, что я сам в нем не участвовал, так как заболел животом и оставался в верхнем лагере. Затем мы направились в сторону тибетской границы, где все, включая госпожу Лонер, взяли вершину поменьше, Балбала. Наконец мы взошли на Калинди, которая совсем не похожа на большинство гималайских гор, так как почти свободна от снега, наподобие увиденных мною позже швейцарских вершин. Четыре девственные вершины — четыре первовосхождения. Рекорд, который вряд ли побит какой-либо другой экспедицией.
Между восхождениями мы успели осмотреть многое в Северном Гархвале, включая священные города Бадринат и Ганготри и ряд меньших поселений, которых я не видал раньше. Питались мы хорошо: господин Суттер был не только альпинист, но и прекрасный охотник, и мы редко оставались без свежего мяса. Совсем не то, что мое путешествие в Гархвал годом раньше, когда экспедиция «Дун скул» почти все время ходила с пустыми желудками.
После несчастья с Вангди Норбу у нас не было никаких неприятностей почти до самого конца; да и то, что случилось, не имело отношения к горам. Летом 1947 года как раз кончилось правление англичан; Индия и Пакистан стали двумя самостоятельными государствами, и повсюду происходили кровавые столкновения между индуистами и мусульманами. Когда мы спустились с гор в Муссоури, город находился на военном положении, везде стояли войска. Большинство магазинов и учреждений закрылось, был введен комендантский час. Пути сообщения фактически не работали, и одно время казалось, что мы застряли безнадежно. В конце концов местные власти помогли швейцарцам уехать в Дели в армейской теплушке, а нам, десятерым шерпам, пришлось задержаться еще на две недели. Мне вспомнились трудности, с которыми я выбирался из Читрала в войну, только на этот раз было еще сложнее, потому что мы скоро прожили свой заработок и очутились на мели.
Впрочем, кое-что у нас еще оставалось. У меня было пятнадцать рупий, с ними я пошел на полицейскую станцию и попросил разрешения поговорить с начальником. Разумеется, мне ответили отказом, но тут я достал мои пятнадцать рупий, и один из полицейских сразу же сказал, что, может быть, удастся что-нибудь сделать. Войдя к начальнику, я прежде всего сообщил, что мы члены экспедиции. Он хотел тут же бросить меня за решетку — решил, что я имею в виду что-то политическое. Когда же я объяснил все, он успокоился и раздобыл, наконец, грузовик, который доставил нас в Дехра Дун. А там начались новые осложнения, только на этот раз не из-за политики, а из-за муссона. Дождь размыл все дороги, и мы снова застряли. Однако теперь наши дела обстояли лучше, потому что в Дехра Дуне находилась «Дун скул» и нас взял на свое попечение мой старый друг мистер Гибсон. Как только дороги наладились, он помог нам выехать, и мы наконец-то вернулись в Дарджилинг, правда, в пути было еще немало неприятностей с полицией и железнодорожными чиновниками. Я всегда недолюбливал полицейских и железнодорожных контролеров; думаю, что в этом я не одинок.
Так кончилась еще одна экспедиция. Случай с Вангди Норбу был очень тяжелым. Возвращение оказалось трудным. Зато все остальное сложилось благоприятно, лучшего нельзя было и требовать от горной экспедиции; мы не только совершили успешные восхождения, но и испытали при этом большое удовольствие. Швейцарцы пришлись мне очень по душе. Несмотря на языковые трудности, я чувствовал к ним особую близость и думал о них не как о господах и работодателях, а как о друзьях. Такие взаимоотношения сохранились у меня со швейцарцами и в дальнейшем.
Наша экспедиция положила начало не только дружбе, но и одной романтической истории, которая шесть лет спустя заставила меня испытать минутное замешательство. Когда я попал в Швейцарию в 1953 году после взятия Эвереста, друзья очень тепло встретили меня на аэродроме.
— Comment ça va? Wie gehts? — спросил я на своем самом лучшем франко-немецком языке. — Как поживаете, господин Рох, господин Диттерт, господин Гравен, господин Суттер, госпожа Лон… — Здесь я замялся. Возможно, даже покраснел. — Я хотел сказать, госпожа Суттер, — поправился я.
Потому что теперь они были женаты.
Глава девятая
В священную страну
1948 год не похож ни на один другой год в моей жизни. Я не ходил в этом году в горы, не участвовал в восхождениях, зато провел десять месяцев в Тибете, побывал в Лхасе и еще дальше. Жителям Запада Тибет известен как запретная страна, для буддистов же это священная страна, страна паломничества. Путешествие в Тибет, как и битва за Эверест, навсегда останется у меня в памяти.
Когда я вернулся из Гархвала, мои дела обстояли не лучше, чем раньше. Весь заработок ушел на то, чтобы добраться до Дарджилинга. С работой было очень туго. Экспедиций больше не намечалось; близилась осень, а за ней зима. Анг Ламу продолжала работать айя, но девочки Пем Пем и Нима росли, их нужно было кормить и одевать, а у нас редко хватало продуктов и одежды. «Что же делать? — думал я с горечью. — Съесть мою медаль?» Теще становилось все хуже и хуже, и в конце концов она умерла в возрасте семидесяти шести лет. Перед самой кончиной она протянула руку и благословила меня, сказав, что я был добр к ней и бог вознаградит меня, поможет исправить дела. Ее слова оправдались. Вскоре после смерти тещи наша жизнь стала понемногу налаживаться, и уже никогда больше нам не приходилось так трудно.
Весной 1949 года я услышал, что в Дарджилинг приехал интересный человек — профессор Джузеппе Туччи, итальянец, известный знаток восточного искусства и литературы. Он уже семь раз побывал в Тибете и теперь собрался совершить новое путешествие туда. Профессор Туччи обратился к Карма Паулу за помощниками и носильщиками. Я поспешил к сирдару, но необходимые люди уже были набраны, и экспедиция выступила в Гангток в Сиккиме. Я так расстроился, что даже пал духом. Однако несколько дней спустя я узнал приятную новость. Профессор Туччи прислал сказать, что недоволен своими людьми: ему в первую очередь требовался человек, умеющий хотя бы немного объясняться на тибетском языке, хиндустани, непальском и английском. Как раз эти языки я и знал помимо родного. И вот однажды утром Карма Паул вызвал меня в свою контору; в тот же день я отправился в Гангток.
Профессор Туччи был своеобразный человек, один из самых удивительных людей, каких я когда-либо встречал. Он относился к своему делу с величайшей серьезностью, даже преданностью. Но в противоположность альпинистам, которые обычно отличаются уравновешенностью, Туччи был крайне вспыльчив, горяч и чуть что — выходил из себя. Едва добравшись до Гангтока, я убедился, что не он был недоволен нанятыми шерпами, а они боялись его, говорили, что он слишком строгий начальник, и решили уйти домой. Туччи принялся расспрашивать меня, и я сразу понял, что смущало шерпов. Он обрушил на меня целый град вопросов на разных языках — бам-бам-бам, как пулемет, и вдруг говорит: