Блиц (ЛП) - Перри Девни. Страница 37

— Я облажался, — всхлипнул он. — Я так сильно облажался.

— Сделай вдох, — приказал я.

У него перехватило дыхание.

— Мне ж-жаль.

— Я знаю, что тебе жаль. Мы разберемся с этим.

— Моя жизнь закончится, если я не смогу играть. Закончится. Папа перевернется в гробу.

— Мы кремировали его, — пробормотала Фейт, вытирая глаза.

Услышав ее голос, Авель отстранился и посмотрел мимо меня на свою мать.

— Мне жаль, мам.

— Я знаю, что тебе жаль, малыш.

Его губы скривились в недовольной гримасе. Его волосы, такие же каштановые, как у меня, падали ему на глаза. Чем старше он становился, тем больше походил на дядю Эвана.

— Миссис Грили? — За занавеску проскользнула медсестра и подняла стопку бумаг в руке. — Вам нужно подписать это для его выписки.

— Хорошо. — Фейт выскользнула из-за занавески, когда Авель откинулся на спинку кровати, опустив глаза.

Я положил ладонь ему на плечо и сжал его.

— Главное, что никто серьезно не пострадал. Вы, ребята, сделали правильный выбор, позволив Робби сесть за руль, если он был трезв. С твоей машиной, с остальным мы разберемся.

— А как насчет футбола? Тренер выгонит меня из команды. Робби тоже. Я просто знаю это. Нам крышка.

— Ты этого еще не знаешь. Ты не первый парень, у которого возникли неприятности во время футбольного сезона.

— Он уже сказал, Тор. Если кого-нибудь из нас поймают за пьянством, мы вылетаем.

Это было похоже на тренера. Он говорил то же самое много лет назад, когда я был одним из его детей. Зная его, он бы довел дело до конца, и Авель получил бы отличный урок.

— Тогда ты выбываешь до конца года. Ты будешь играть в следующем сезоне.

— Я не могу пропустить ни одного года. Я не могу. Вся моя жизнь будет разрушена. Я никогда не получу стипендию. — Он разразился новым приступом рыданий и закрыл лицо руками. — Папа был бы так разочарован во мне. Я должен играть.

Откуда, черт возьми, это взялось? Да, Эван любил футбол. Но он никогда не относился к тому типу людей, которые полностью отдают себя спорту. Ему было бы наплевать, играют ли его дети.

Все, о чем он когда-либо заботился, — это чтобы они были счастливы.

— Авель. — Я отнял его руки от лица, ожидая, пока он посмотрит на меня. — Твоего отца не волновала бы стипендия. Ему было бы все равно, даже если бы ты совсем бросил футбол. Он всегда хотел только одного — чтобы ты, твоя мама и твои братья были счастливы.

— Но футбол был нашим увлечением. Он был нашим гребаным увлечением. И нашим с тобой тоже.

Мое сердце сжалось. Это не его увлечение. А наше.

— Тебе вообще нравится футбол, Авель?

— Хм. — Его нерешительность была достаточным ответом. — Да. Нравится. Просто… не так, как раньше.

Пришло время двигаться дальше. Расширять его интересы. До того, как он разлюбит гонять мяч ради развлечения. До того, как он начнет переключать канал всякий раз, когда будут показывать игру.

— Может быть, это и есть скрытое благо, — сказал я. — Дело не в выпивке. Об этом мы еще поговорим. Но если в этом году твой тренер все-таки исключит тебя из команды или посадит на скамейку запасных, то, возможно, тебе нужна эта передышка. Если тебе это не нравится, остановись. Все в порядке. Мне все равно. Твоей маме будет все равно. Твоему отцу было бы все равно.

Его лицо исказилось, как будто мысль о том, что он уйдет, разобьет всем сердца.

Авель сильно изменился за последние четыре года. Он превращался в молодого человека. Но в тот момент он выглядел как тот печальный, сломленный мальчик, который держал меня за руку на похоронах своего отца и плакал у меня на плече, когда его мать стоически стояла перед толпой, чтобы поблагодарить их всех за то, что они пришли.

— Эй. — Я взял его лицо в ладони и прижался лбом к его лбу. — Это всего лишь игра.

— Моя машина испорчена.

— Это просто машина.

Он заплакал еще сильнее.

— Мне жаль.

— Я знаю. — Я притянул его к себе, чтобы еще раз обнять, и крепко прижимал к себе, пока Фейт не вернулась с медсестрой.

— Мы можем ехать домой, — сказала она, выглядя более измученной, чем за весь вечер, как будто стресс наконец-то прошел, и все эмоции иссушили ее.

— Я поведу. — Я встал и выудил из кармана ключи от грузовика.

Фейт прошаркала в комнату, подхватывая куртку Авеля, висевшую на стуле у его кровати. Она слегка улыбнулась сыну и протянула руку, чтобы помочь ему подняться на ноги.

Он сглотнул, когда встал, оказавшись на четыре дюйма выше своей матери.

— Мне жаль, мам.

— Я знаю, малыш. — Она заключила его в объятия и крепко прижала к себе.

Я проскользнул за занавески, чтобы дать им минутку побыть наедине.

Дженнсин стояла у ближайшей стены, обхватив себя руками за талию. Что-то в выражении ее лица заставило меня остановиться. Что-то твердое и настороженное.

Но прежде чем я успел спросить, все ли с ней в порядке, рядом со мной появились Фейт и Авель. Он держал мать за руку, словно она поддерживала его. Этот мальчик, вероятно, понятия не имел, что его мать была самым сильным человеком, которого я когда-либо встречал.

Она была сильнее, чем должна была быть.

— Готова? — спросил я.

Фейт кивнула.

— Спасибо, что пришли.

— Я отвезу вас домой, ребята. Дженнсин может взять мой грузовик.

— У нас все в порядке, — сказала Фейт. — Отправляйтесь домой.

— Ты уверена?

— Да. — Она улыбнулась Авелю. — У нас все хорошо.

Он кивнул, выглядя так, словно снова собирался расплакаться, но, когда она подтолкнула его вперед, он пошел рядом с ней по коридору мимо поста медсестер и пустых палат скорой помощи к выходу.

Я вздохнул, давление в груди ослабло, затем протянул руку Дженнсин.

Она оттолкнулась от стены и ухватилась за меня, затем мы вместе вышли из больницы. Когда мы забрались в мой грузовик, она стянула капюшон с головы, а затем сняла мою бейсболку.

Не было необходимости прятаться, когда мы были одни.

Дорога домой прошла в тишине, тяжесть всего, что произошло сегодня вечером, тяжело давила на кабину грузовика. Не только авария с Авелем, но и все остальное.

Фильмы, которые она принесла с собой. Больница.

Тот поцелуй.

Мы нарушили все правила. Вечеринка в честь Четвертого июля — это одно. В этом случае я мог сослаться на неведение.

Но сегодня вечером? Все изменилось.

Что теперь? Что будет дальше?

У меня не было ответа, и я сомневался, что он был у Дженнсин, поэтому я не спрашивал. Я просто ехал по тихим улицам Мишна, пока не припарковался в своем гараже, и дверь за нами не закрылась.

— Спасибо, что поехала со мной, — сказал я.

— Не за что, — прошептала она. В ее глазах была такая печаль, что у меня защемило сердце.

— Что не так?

Она пожала плечами.

— Я слышала, что ты ему сказал. О футболе. Жаль, что у меня не было тебя, когда я была в его возрасте.

Она хотела, чтобы кто-нибудь сказал ей, что бросить волейбол — это нормально. Чтобы кто-нибудь спросил, нравится ли ей вообще игра.

В тот вечер, когда я нашел ее у себя во дворе после игры, в тот вечер, когда мы с ее отцом были в спортзале и смотрели, как она играет, она сказала, что подумывает об уходе. Этого ли она хотела?

За последние несколько недель я не выдержал и потратил слишком много времени на изучение волейбола в Гугле. Стэнфорд был одним из лучших университетов в стране, и у них была одна из лучших волейбольных программ. Почему она променяла такое образование, такой уровень игры на УШС? Мы были хорошим университетом, но не Стэнфордом. И она была так близка к окончанию, оставался всего один год. Так почему же она уехала из Калифорнии?

— Почему ты перевелась в этом году? — Это был вопрос, который я хотел задать уже несколько недель.

Был ли этот ход ее способом медленно остановиться? Не внезапным отказом, а постепенным выходом из игры?

— Потому что у меня не было тебя, чтобы сказать мне, что я могу уйти, — прошептала она.