Трудно быть львом - Орлев Ури. Страница 23

Я не понимал, что со мной и почему эта женщина так смело идет ко мне.

— Ты Хопи, — сказала она вдруг, уже издалека. — Ты лев из телевизора.

Я кивнул головой.

Она засмеялась.

— Говори, ты ведь уже можешь говорить.

Я отрицательно покачал головой.

— Да ты посмотри на себя, человек, посмотри!

И я посмотрел.

О Боже. Это свершилось! Я уже не был львом. Я был взрослым голым человеком, стоявшим на четвереньках, как ребенок. Вы только представьте себе — человек стоит на четвереньках, голый, как новорожденный, с одной только детской дощечкой для письма на шее, и разговаривает со взрослой одетой женщиной!

Но тут она поспешно набросила на меня одеяло, и я поднялся на ноги. На две ноги! Я хотел было зарычать от радости. Но рычать я не мог. Я уже не был львом. Я был человеком. И первое, что я произнес в качестве человека, было:

— Кто вы?

— Дина, — сказала она, — Дина Абрамсон. И я сейчас увидела такое, чего ни один человек на свете не видел до меня и, как мне кажется, не увидит после. Я увидела, как лев внезапно превратился в человека. Как в детской сказке, по взмаху волшебной палочки.

— Что вы делаете здесь одна?

Мой голос звучал жестковато и хрипло, как будто я не разговаривал годы. Но ведь мое горло все эти годы действительно не было моим. И вдруг мне пришло в голову, что, может быть, стоит вообще вычеркнуть это время из моей жизни. Ведь не только горло все это время не было моим все мое тело. «Надо бы посоветоваться об этом с Цвикой, — мелькнуло у меня в уме. — А впрочем, — тут же подумал я, — начиная с этой минуты, я сам смогу решать все свои проблемы!»

— Я вхожу в состав группы исследователей поведения львов, и мы вчера прибыли на место, — объяснила Дина.

— Очень интересно, сказал я, хорошенько кутаясь в одеяло, словно опасаясь, что она сейчас начнет меня исследовать. Я с удивлением посмотрел на свои голые ноги, торчавшие из одеяла. Ногти были длинноваты. И то сказать — все-таки я не стриг их несколько лет. Я стянул одеяло с плеча и посмотрел — шрам от выстрела полицейского был на месте. Я пощупал под одеялом свой живот. Шрам от операции длинноносого тоже сохранился.

— Странно, — сказал я вслух.

— А что, раньше у вас не было шрамов? — спросила Дина Абрамсон.

— Нет. Я получил их, пока был львом. Не правда ли, странно?

Она коснулась моего плеча.

— Да, этот шрам настоящий, — сказала она сочувственно. И тут же добавила: — А знаете, вы ведь спасли мне жизнь. Или, может быть… Или, может быть, вы сами хотели мной пообедать?

Я засмеялся. У нее были очаровательные зеленые глаза. Она была больше чем красива.

— Может быть, я смогу помочь вам в вашем исследовании, — сказал я. — Как-никак, а у меня есть некоторый личный опыт львиного поведения.

Она тоже рассмеялась.

— И еще у меня к вам большая просьба, — сказал я уже серьезно. — Не рассказывайте никому, что видели меня, когда я был львом.

— Почему? Как вас зовут, кстати?

— Давид. Давид Розен.

— Очень приятно.

Она протянула мне руку.

Меня не оставляла мысль о шрамах. Этот вопрос не давал мне покоя. Сегодня я думаю, что он не оставит меня до моего последнего дня.

Я объяснил ей свою просьбу. Никто не поверит ее рассказу о превращении льва в человека. Подумают, что она сошла с ума. И на меня тоже будут смотреть с подозрением. Что уж говорить о юридических осложнениях и о сердце моей мамы. Немного подумав, она тоже поняла, что об этом нельзя рассказать, не вызывая подозрений относительно рассказчика и его вменяемости. А также относительно человека, который выдает себя за бывшего льва.

— Я был бы вам благодарен, — сказал я, — если бы вы подвезли меня в одно место. Это недалеко, примерно полчаса езды.

— Конечно, — сказала она.

Минут через сорок мы доехали до камня, у подножья которого я спрятал свои вещи. Я переживал радостные мгновения, хотя уже давно не верил, что они когда-нибудь наступят. Как раньше я на глазах Дины превратился из льва в человека, так сейчас из голого человека, завернутого в одеяло, я превратился в человека одетого и цивилизованного. Правда, небритого. Я пощупал свою бороду. Это была большая борода, которая слишком долго росла без ухода.

— Ваша борода производит сильное впечатление, — сказала она, увидев выражение моего лица.

— Она у меня новая, — сказал я. — Когда я превратился во льва, я был выбрит дочиста. Конечно, если подумать о моей гриве, то это лишь жалкое напоминание.

Я провел несколько месяцев в лагере экспедиции и внес кое-какой вклад в исследование поведения львов в этом районе. Несколько раз видел издалека «моих» детенышей. Я узнавал их по матери. А ее безошибочно узнавал по шраму. Но своих детенышей без нее я бы опознать не смог. Все мои чувства изменились. Ладно, обоняние, — у меня и в бытность львом это чувство не было особенно хорошим, и я зачастую чуял какой-нибудь необычный запах только после того, как другие звери поднимали голову и втягивали воздух. Но вместе с гривой и хвостом у меня исчезли также чуткий слух и острое зрение. Мне пришлось снова купить себе очки. Зато ко мне вернулись пальцы. Это и в самом деле чудесный инструмент — наши тонкие и как будто бы слабые человеческие пальцы. И увы, я уже не смогу больше бегать с львиной скоростью. Зато мне не придется спать большую часть суток.

Я влюбился в Дину. Привез ее домой и представил своей маме. Но еще из Африки я написал маме много писем, поддерживая у нее чувство, будто я все это время находился в очень важной и секретной командировке. Мама очень гордилась мною. А у нее в комнате я нашел целую кипу газетных вырезок, посвященных льву Хопи.

— Почему ты собирала эти вырезки? — с невинным видом спросил я.

— Просто так, это было интересно, и я хотела, чтобы ты прочел, когда вернешься, — сказала она.

Наша встреча была очень волнующей. Объятия, поцелуи. Мне даже захотелось лизнуть мамины щеки, но я поборол это желание. Потом мама долго целовала Дину. Нашу собаку я тоже встретил с радостью. Когда мы остались наедине, она начала извиняться. Она объяснила мне, что боялась вернуть мне человеческий облик, пока я был среди львов. Иначе она бы сделала это уже несколько месяцев назад.

— Так ты все это время знала, где я и что делаю? — спросил я, потрясенный.

— Да, — сказала она.

— Каким образом?!

Об этом она отказалась говорить. Я поднял ее на руки и заглянул глубоко в глаза. У нее был совсем не собачий взгляд. Кто знает, может быть, она на самом деле была умнее, чем я предполагал. Может быть, она знала, что делает, и только притворялась древним индийским волшебником, который исполняет желания, не вникая в их суть. Ведь она изменила мою жизнь. И изменила к лучшему. Не сделала ли она это намеренно?

Цвика стал богачом. Впрочем, и я тоже — он разделил между нами накопленные за это время доходы строго пополам. Его Рухама не изменилась. Но изменился я, и теперь мы с ней стали друзьями. Их дети подросли, но не переставали рассказывать мне о льве, который жил у них дома, учил Гиди арифметике и помогал ему делать уроки.

— А я, — рассказал мне маленький, — приходил ночью спать с этим львом на ковре.

— И ты помнишь об этом? — спросил я.

— Нет, — сказал он с огорчением. — Я сам не помню, но мне рассказала мама.

— А я помню, как это было, — сказал с гордостью Гиди.

Кое-кто все-таки догадался, кем я был. Может быть, угадаете кто? Попугай. Я уже рассказывал, что Цвика принес его моей маме. И в тот момент, когда я вошел в дом, этот попугай вдруг открыл рот и зарычал, как лев.

— Он никогда так не рычал, — сказала пораженная мама. — Почему он зарычал при виде тебя, Давид?

И еще одна деталь. Когда я сел читать, попугай вдруг спустился на спинку моего стула и начал переворачивать мне страницы. Как он узнал, что я — это я? Ведь во мне уже ничего уже не осталось от льва — кроме, разве, снов. И еще — шрамов.