Хрустальная пробка - Леблан Морис. Страница 36

В восемь часов утра они приехали в Париж.

Дома, на площади Клини, Люпена ожидали две телеграммы. Одна от Балу, высланная накануне из Авиньона, о том, что все шло благополучно и что в условленное время они думают быть на месте. Другая от Прасвилля была помечена Гавром и адресована Клариссе:

«Невозможно вернуться завтра утром понедельник придете ко мне в контору в 5 часов. Рассчитываю вполне на вас».

— Пять часов, как поздно.

— Прекрасное время, — уверял Люпен.

— Однако, если…

— Если, хотите вы сказать, приговор будет приведен в исполнение завтра утром? Не бойтесь слов, приговор не будет приведен в исполнение.

— Газеты…

— Газет вы не читали и впредь я вам читать их запрещаю. Ничего значительного они вам не дадут. Единственно важное — это наше свидание с Прасвиллем. Вообще…

Он достал из шкафа флакончик и, положив ей руку на плечо, сказал:

— Растянитесь на кушетке и выпейте несколько глотков этого напитка.

— Что это такое?

— Средство заставить вас забыться на несколько часов, заснуть.

— Нет, нет, — отказывалась Кларисса. — Не хочу. Жильбер не может спать, не может спать, не может забыться.

— Пейте, — с мягкой настойчивостью просил Люпен.

Она уступила его просьбам под влиянием страшной усталости, охватившей ее после потрясений, покорно улеглась на кушетке и закрыла глаза. Через несколько минут она уже спала.

Люпен позвонил слуге.

— Давайте скорей газеты.

— Пожалуйте, сударь.

Люпен поспешно развернул одну из них и тотчас же увидел следующие строки:

«Сообщники Арсена Люпена».

«Нам известно из верных источников, что сообщники Арсена Люпена, Жильбер и Вошери, будут казнены завтра утром во вторник. Господин Дейблер посетил работы по сооружению эшафота. Все в порядке».

Он поднял голову с выражением недоверия.

— Сообщники Арсена Люпена. Казнь сообщников Арсена Люпена. Какое прекрасное зрелище. Какая толпа собралась бы поглазеть. Очень огорчен, господа, но занавес не поднимается. Отложено по распоряжению высшей власти… Это я — власть.

И он с гордостью ударил себя в грудь.

— Власть это — я.

В полдень Люпен получил от Балу депешу из Лиона:

«Все благополучно. Посылка прибудет без повреждений».

В три часа Кларисса проснулась.

Первым ее словом было:

— Это состоится завтра?

Он не ответил. Но его спокойный улыбающийся вид так утешил ее, что ей показалось, что все кончилось, все устроено по воле ее товарища, и в душу пролился бесконечный покой.

Десять минут пятого они ушли.

Секретарь Прасвилля, предупрежденный своим начальником по телефону, провел их в контору и попросил подождать.

Было без четверти пять.

Ровно в пять часов Прасвилль поспешно вошел и сразу воскликнул:

— Список у вас?

— Да.

— Давайте.

Он протягивал уже руку. Кларисса, вставшая с места, не двинулась.

Прасвилль с минуту поглядел на нее, подумал и сел. Он начинал понимать. Преследуя Добрека, Кларисса Мержи руководилась не только ненавистью и жаждой мщения. Ею двигало что-то другое. Передача бумаги могла состояться лишь на известных условиях.

— Садитесь, пожалуйста, — сказал он, показывая таким образом свое намерение вступить в переговоры.

Прасвилль был худощавый человек, со скуластым лицом; постоянно мигающие глаза и искаженный рот придавали ему лживое и беспокойное выражение. Его не любили в префектуре, потому что постоянно нужно было заглаживать совершенные им неловкости. Но он принадлежал к тем малопочтенным людям, которыми пользуются для особых услуг и с которыми потом за ненадобностью с легким сердцем расстаются.

Кларисса снова села на свое место. Так как она молчала, Прасвилль начал разговор:

— Говорите, друг мой, совсем откровенно. Я отнюдь не скрываю, что нам желательно было бы иметь этот документ.

— Если это только желание, — заметила Кларисса, с которой Люпен прошел ее роль до мельчайших деталей, — если это только желание с вашей стороны, боюсь, что мы не в состоянии его удовлетворить.

Прасвилль улыбнулся.

— Конечно, мы готовы и на некоторые жертвы.

— На все жертвы, — поправила Кларисса.

— На все жертвы, пусть так, само собой разумеется, в пределах возможности.

— И даже если мы выйдем из этих пределов, — не уступала Кларисса.

Прасвилль рассердился.

— Ну, наконец, в чем дело? Объясните.

— Простите, друг мой. Я хотела лишь выяснить, какое значение вы придаете этой бумаге. Этот безграничной ценности документ может быть обменен только на равноценные услуги.

— Понятно, — произнес Прасвилль с раздражением.

— Не будет ли полезным изложить вам всю историю дела и перечислить, с одной стороны, те ужасы, которых вы избегнете, с другой — те неисчислимые выгоды, которые вы извлечете, владея этим списком?

Прасвиллю пришлось применить определенные усилия, чтобы сдержаться и ответить более или менее учтиво:

— Соглашаюсь с вашими доводами. Вы закончили?

— Прошу извинения, мы еще не можем говорить вполне определенно. Нам остается выяснить еще один пункт. Можете ли вы выступать от своего имени?

— Как это?

— Я спрашиваю вас, конечно, не о том, можете ли вы заключить договор сейчас, но являетесь ли вы представителем тех, кто имеет право его заключить?

— Да, — заявил с силой Прасвилль.

— Через час после того, как я вам сообщу свои условия, я могу получить ответ?

— Да.

— И этот ответ будет исходить от правительства?

Кларисса наклонилась и более глухо произнесла:

— От правительства Елисейского Дворца.

Прасвилль казался удивленным. Он подумал мгновенье и знаком подтвердил. Тогда Кларисса заключила:

— И еще — как бы ни казались вам непонятными мои условия, вы не потребуете от меня объяснений моих побуждений. Побуждения остаются тем, что они есть. Вы должны ответить словом — да или нет.

— Даю вам честное слово, — отчетливо произнес Прасвилль.

В волнении Кларисса побледнела еще больше. Потом, овладев собой, устремив взор прямо в лицо Прасвилля, она сказала:

— Список двадцати семи будет передан вам в обмен на помилование Жильбера и Вошери.

— Что? Как?

Прасвилль вскочил, положительно раздраженный и взбешенный в одной и той же степени.

— Помилование Жильбера и Вошери? Сообщников Арсена Люпена?

— Да.

— Убийц с виллы Мария Терезия, которые должны завтра умереть.

— Да, их самых, — сказала она громко. — Я прошу, я требую их помилования.

— Но это бессмыслица. Почему? Отчего?

— Напоминаю вам, Прасвилль, о вашем обещании…

— Да, да. Вы правы, но этого я никак не ожидал.

— Почему же?

— Да по многим соображениям.

— По каким же?

— Ну, наконец, посудите сами. Жильбер и Вошери были приговорены к смертной казни?

— Да, а теперь их пошлют на каторгу, вот и все.

— Невозможно. Дело вызвало столько толков в обществе. Ведь они сообщники Арсена Люпена. Постановление суда известно всем.

— Ну и что же?

— Ну, и мы не можем, нет, решительно не можем идти против правосудия.

— У вас и не просят этого. Вас просят только заменить наказание другим. Помилование ведь вполне законный прием.

— Комиссия помилования уже высказала…

— Пусть так. Остается еще президент республики.

— Он отказал.

— Пусть возьмет обратно свой отказ.

— Невозможно.

— Почему же?

— Нет никакой причины.

— Причин и не нужно. Правом помилования пользуются неограниченно, бесконтрольно. Без всяких доводов, без объяснений. Это прерогативы высшей власти. Пусть президент республики воспользуется ею по своему усмотрению согласно велению своей совести на благо государства.

— Поздно уже. Все готово для казни. Она должна совершиться через несколько часов.

— Вы только что сами сказали, что через час можете получить ответ.

— Но ведь это безумие, черт возьми! Ваши требования наталкиваются на непреодолимые препятствия. Повторяю, это невозможно, просто физически невозможно.