Страсти по Фоме. Книга 1 (СИ) - Осипов Сергей. Страница 34

— У тебя, дед, прогрессирующий склероз! — заметил Фома. — Доктор, скажи!

— Не знаю, что вы имеете в виду, господа, но мальчик — сирота, кто будет о нем заботиться? А я ему дам профессию, уважаемую! Это вам не по трактирам шляться!

— Мэтр, вы же его утопите! — удивился Доктор

— Мальчик, не слушай их! Они проходимцы!

— Э, потише с проходимцами, старик! — сказал Фома. — Они тебя на ноги поставили и спасли между прочим!

— Они у меня круги украли, меня связали и моего помощника утопили, — продолжал ловец кругов, стараясь, чтобы мальчик не услышал Фому.

— Он действительно ни хрена не помнит! — кипел Фома. — Какая избирательность памяти!

— Такой хороший был мальчик, сирота… ты сирота? — спросил старик с надеждой и удовлетворенно кивнул, услышав ответ. — Это хорошо. Сироты… попонятливее будут.

— Сразу ко дну идут, — прокомментировал Фома. — И концы в воду — сирота!

— Да что вы!.. — сбивался дед. — Как вам не стыдно в конце концов? Отдайте мои круги и верните деньги, а потом будем разговаривать!

— Ну ты даешь, дед! — поразился Фома. — Сразу видно, мэтр! И кольца, и деньги!.. У тебя память еще выгоднее моей!

— Мальчик, не слушай их! Со мной не пропадешь, главное, розовые не ловить!

11. Сумеречная

Наконец показался город. Он стал белеть издалека своей центральной крепостью — замком, или дворцом короля, как объяснил мэтр. Крепость стояла на холме и поэтому была видна со всех сторон на несколько километров. Вокруг крепости кругами, как ярусами, сползал торговый город, имеющий еще каменные строения, потом от него разбегались слободки уже сплошь деревянные и стоящие в основном в низине. Несколько больших дорог подходили к городу, белея мельчайшей взбитой пылью грунта, давно не орошаемого дождем. При приближении крепость поражала своими размерами. Она занимала добрую четверть города. Сначала шла высокая каменная стена с несколькими воротами, причем на стене могли спокойно разойтись пять человек в ряд, гордо сообщил мэтр. Сама же крепость, заметно отстоящая от стены, выглядела еще неприступнее.

Это был белый монолит в виде многоугольника, тяготеющего к кругу. Мэтр Иелохим рассказывал, что его строили несколько поколений королей, и задуманный круг с внутренним двором посредине, ристалищем, местом казни и чтения указов, превратился в неправильный многоугольник. Немногочисленные узкие окна напоминали бойницы и были приспособлены скорее для стрельбы по людям, чем для любования красотами закатов и восходов и, собственно, освещения помещения. Весь двор, оказывается, обитал в крепости, не выходя, пил, ел, спал, никаких отлучек, кроме государственной надобности, не разрешалось. Король то ли болел, то ли слегка тронулся, о чем мэтр предусмотрительно не говорил, но по косвенным обстоятельствам его рассказа выходило именно так, и вел себя крайне непредсказуемо: то казня без разбора, то милуя без меры (последнего, впрочем, было гораздо меньше), то молясь, то, «прости господи», устраивая шабаши…

Все это, конечно, мэтр знал понаслышке, отрывочно, только то, что обсуждал народ на базарной площади, так как сведения из крепости доходили скудные и противоречивые, поэтому Доктор относился к этим сведениям соответственно, а Фома вообще не слушал. Заинтересовала их только болезнь короля Иезибальда Четвертого.

— Что это у вас, вся страна болеет вместе с королем? — удивился Фома. — Решили всем государством сесть на больничный?

— И не говорите! — неожиданно поддержал мэтр. — Мор, как волна, туда-сюда, туда-сюда! А тут еще война эта распроклятая началась, потом голод… Не вовремя он, ох не вовремя! Плохие времена!..

Тетку Однуха явно недооценивал. Увидев племянника в сопровождении трех всадников, да еще и на коне, она расплылась в сладчайшей улыбке.

— Донюшка, кровинушка моя, ты где пропадал? Я уж все глаза просмотрела, глядючи на дорогу! — пела она. — Все уши прожужжала соседям: где мой ненаглядный? Где мой единственный?..

Одновременно она пыталась поцеловать Однуху. Безуспешно впрочем, так как тот с коня пока не слезал. Сразу оказались распахнутыми все двери высоким господам, их превосходительствам, как немедленно стала их называть тетка мальчишки, и все столы накрыты, а все стулья были к ним придвинуты.

— Вы уж извиняйте, только молоко да хлеб, живем плохо! Ой плохо!.. Сироты мы с ним!..

Она пыталась оторвать Однуху от Фомы, но тот не дался.

— Ну что ты, Доня, кто тебя напугал?.. Такой пугливый, ужас! — объяснила она гостям, потом сделала испуганное лицо. — Натворил что?

Вообще ее мелкое лицо менялось ежесекундно, но, по всей видимости, крайне редко выражало того, что его хозяйка думала на самом деле. Редкие пучки волос, собранные в три луковки, близко и глубоко посаженные маленькие и злые глаза, острый красный нос — змея подколодная.

Фома едва сдерживал свою неприязнь и поэтому благоразумно молчал.

— Они дядю приехали посмотреть, — угрюмо буркнул Однуха.

— А чего его смотреть? — всполошилась вдруг тетка. — Сколько уже смотрело, все деньги просадила, как прорва какая-то! Хоть бы толк!

Говоря все это, тетка словно просвечивала Фому с Доктором: кто такие, одеты странно, повадки — тоже, молчат, — и хотя льстиво продолжала называть их высокими и почтенными господами, относилась явно подозрительно. На мэтра она почти не обратила внимания, за его пролетарский вид и шляпу клошара.

— Они без денег, — сказал Однуха.

— Как это без денег? — удивилась тетка, снова наводя свои белесые глазки на приезжих. — Так не бывает!

— Бывает! — нагло уверил ее Фома, не выдержав. — Ну, где ваш больной, показывайте! Доктор уже здесь.

— А? что?.. Да как это?.. — растерянно заметалась хозяйка. — А вот молочко попейте!

Мэтр, до этого сидевший расслабленно и как будто бы опять не в себе, на молоко живо откликнулся и налил себе полную кружку, да еще и хлеба отломил кусман.

— Дамочка! — удивился Фома уже не на шутку. — Вы молочко-то мужу оставьте! А нам дайте взглянуть на больного, случай уж больно интересный!

— А увезли! Ой, увезли родимого! — неожиданно заполошно запричитала тетка.

— Кто?.. Куда?..

Но тетка Однухи будто не слышала никого.

— Свет мой ясный, где ты теперь, увижу ли я тебя?.. — ломала она руки.

— Кто больной, Доктор, я не понимаю?

— Денег предлагали, да я не взяла, грех ведь какой! Ой-ё-ёй!..

Тут она увидела, уплетающего за обе щеки молоко и хлеб, мэтра, и будто невзначай, смахнула все убранство со стола в печь, да так ловко, что у мэтра в руках ничего не осталось, даже крошки. Даже скатерть куда-то делась, как пример большого искусства хозяйствования при незваных гостях и прочих оборванцах.

— Разве можно за больного деньги брать? — продолжала она причитать при этом.

— Верю! Убедительно! — шептал Фома Доктору. — Деньги точно взяла, стерва!.. Только вот что она несет с такой правдой? Никак не пойму!

— То, что нас опередили, — пробормотал Доктор.

— Мадам, кто и куда увез вашего мужа? — обратился он к тетке.

— Увезли!.. Ой, увезли!.. Монахи!.. — заламывала руки хозяйка.

Но на вопрос: куда? — убедительно билась головой обо все предметы, пока Доктор не догадался выложить один золотой.

— Док, ну теперь ты заболел! — сказал Фома.

— Я хочу помочь мальчику! И потом… — Он нагнулся к Фоме. — Я тебе говорю, с этими болезнями не все так просто.

— Тетя Фая! — оскорбился Однуха.

— А откуда я знаю, кто это такие? — неожиданно протрезвела женщина. — И почему это они интересуются твоим дядей? А?. Может, тати какие? И вообще не лезь не в свое дело!

— Но золотой-то меняет дело? — вкрадчиво спросил Фома. — Тать-то давно бы вас задушил, уж поверьте мне! И не только тать!

— Два золотых меняют дело! — отрезала тетя Фая, пропуская последнее замечание мимо ушей.

— Но за два-то я обязательно вернусь, если адресочек неправильный. Я бы вам и гроша ломанного не дал, да Доктор вот немного блаженный, все помочь кому-то хочет.