Канатная плясунья - Леблан Морис. Страница 20

Доротея с ужасом и надеждой следила за борьбой. Старик сначала отчаянно сопротивлялся, потом устал, ослабел и впал в жуткое безучастие ко всему окружающему. И настроение хозяина передалось собаке. Голиаф лег у его ног и позволил Эстрейхеру приблизиться. Эстрейхер лихорадочно схватился за ошейник и теребил его, не зная, как отстегнуть. В эту минуту раздался громкий голос:

— Руки вверх!

Доротея облегченно вздохнула. Спасена… План ее выполнен с опозданием на полчаса. На стене парка показался Кантэн, за ним еще двое. Эстрейхер испуганно выпрямился. Два новых голоса пронзительно вскрикнули:

— Руки вверх!

Еще два ружья блеснули сквозь зелень, держа Эстрейхера на мушке. Он колебался, испуганно оглядываясь и соображая, куда бежать. Но когда раздались выстрелы и пуля прожужжала у него над ухом — он поднял руки. Его товарищи, пользуясь тем, что на них не обращают внимания, промчались по мосту и метнулись к уединенному холму, изрезанному оврагами и называвшемуся лабиринтом.

Тут распахнулись ворота, и вбежал Рауль с полицейскими.

Как затравленный волк, стоял Эстрейхер с поднятыми руками. Он не пробовал сопротивляться, но неудачный маневр Рауля развязал ему руки. Агенты подошли к нему, стараясь его окружить, и заслонили его от стрелков на стене. Эстрейхер выхватил револьвер и стал стрелять. Три пули пролетели мимо, четвертая попала в Рауля. Он упал, раненый в ногу.

Но это не спасло бандита. Полицейские схватили его, обезоружили и защелкнули его руки в автоматические наручники. Эстрейхер искал глазами Доротею. Лицо его было искажено нечеловеческой злобой.

X. Аргонавты

Кантэн и Монфокон отыскали в кустах Доротею и страшно перепугались, увидев на лице ее кровь.

— Тише, — сказала она, выплевывая платок Эстрейхера. — Да, я немного ранена. Капитан, беги скорей к барону, приласкай Голиафа и отстегни ошейник. Под пластинкой с его именем есть маленький карманчик. В нем медаль. Принеси ее поскорее.

Мальчик убежал.

— Полиция заметила меня или нет? — спросила Доротея Кантэна.

— Нет.

— Вот это хорошо. Скажи, что я уехала в Рош Ион. Я не хочу впутываться в следствие.

— А как же Дювернуа?

— Предупреди его тихонько. Скажи, что я потом объясню ему все. Главное, пусть он молчит обо мне. Он ранен, а другие про меня не вспомнят. Сейчас будет облава на шайку Эстрейхера. Я не хочу, чтобы меня заметили. Прикрой меня ветками. Вот так. Вечером заберите меня в фургон, а на рассвете мы уедем. Не пугайтесь, если я пролежу несколько дней не вставая. Я страшно изнервничалась и устала, и не беспокойтесь обо мне.

— Ладно.

Доротея угадала. Полицейские заперли Эстрейхера в усадьбе и двинулись к каменоломням. Один из слуг Рауля показывал дорогу. Они прошли в трех шагах от Доротеи, не заметив ее. Вскоре до нее долетели громкие восклицания и команда. Это нашли один из входов в подземный лабиринт.

«Напрасно, — подумала Доротея. — Дичь уже улетела».

Натянутые нервы упали. Доротея сразу ослабела и захотела спать. Но она заставляла себя бодриться, поджидая Монфокона.

— Почему вы опоздали? — спросила она Кантэна. — Что случилось?

— Полицейские ошиблись дорогой и попали в другой трактир. Пришлось дожидаться.

Вдруг захрустел сухой валежник: это возвращался Монфокон.

Доротея обернулась к Кантэну.

— Я думаю, что на медали есть надпись, название города или замка. Запомни его хорошенько и отыщи по карте. Туда мы и поедем. Ну, что, капитан, отыскал?

— Да.

— Покажи, дорогой мой.

С невольным трепетом взяла Доротея медаль, с которой было связано столько надежд и столько преступлений.

Она была вдвое больше пятифранковой монеты и немного толще. Старинное золото тускло блестело, чеканка была грубая и небрежная. На одной стороне был вырезан заветный девиз «In Robore Fortuna», а на другой была надпись:

— Двенадцатого июля, — прошептала Доротея. — Можно заснуть, поспать, отдохнуть.

И она тотчас уснула.

Дня три Доротея лежала пластом. Мальчики успели дать представление в Нанте. Маленький Монфокон заменял больную, исполняя главные номера. Он был так весел и забавен, что публика прекрасно приняла цирк.

Кантэн доказывал Доротее, что она может отдохнуть еще дня три. От Нанта до Рош-Перьяка было 120 километров. Это расстояние можно было пройти в шесть переходов. Доротея не возражала. Она была так измучена и истощена, что позволяла делать с собой все что угодно. Лежа в фургоне, она часто вспоминала Рауля, но от прежней нежности в душе ее не осталось следа, зато росла досада на себя за то, что эта нежность успела проявиться. Правда, Рауль не участвовал в преступлении своего отца, но он был сыном негодяя, помогавшего Эстрейхеру. И этого нельзя ни забыть, ни простить. В дороге, окруженная нежными заботами мальчиков, Доротея понемногу успокаивалась. Заветный срок приближался, а с его приближением восстанавливались ее силы, возвращалась вера в жизнь и решимость довести дело до конца.

— Знаешь, Кантэн, — шутила она не раз. — Мы с тобой — аргонавты, плывущие за золотым руном. Понимаешь ли ты, какие дни мы переживаем: еще три-четыре дня — и золотое руно будет нашим. Барон, через неделю вы будете одеты, как лондонский денди.

— А ты — как княжна, — отвечал Кантэн ей в тон.

Но в глубине души он не очень радовался близкой перемене и боялся, что богатство испортит их отношения.

Доротея знала, что испытания не кончены и впереди предстоят ей новые битвы, но пока наслаждалась передышкой и была готова ко всяким случайностям.

На четвертый день пути они переправились через реку Вилэн и двинулись по правому, скалистому берегу. Местность была пустынная, бесплодная, каменистая. Солнце жгло немилосердно. Но на следующее утро они прочли на придорожном столбе: «Рош-Перьяк, 20 километров».

— Сегодня будем там, — сказала Доротея.

Переход был очень трудный. На пути они подобрали старика, лежавшего под камнем у дороги. От пыли и солнца старик был почти без сознания. А впереди плелась какая-то женщина с кривоногим ребенком. Но лошадь была так измучена, что не могла их догнать. Мальчики уложили старика в фургон рядом с Доротеей. Это был грязный, изможденный старик, одетый в жалкие лохмотья и подпоясанный веревкой. Только умные бойкие глаза сверкали на его бескровном лице. Доротея дала ему пить и спросила, чем он живет. Старик не сразу ответил.

— Не стоит жаловаться. Мой отец был тоже бродягой и всю жизнь месил по дорогам грязь. Но он был человек умный и всегда повторял мне: «Гиацинт, — это меня зовут Гиацинтом, — стойкий человек не бывает несчастным. И я скажу тебе секрет, которому научил меня дедушка: богатство в стойкости души. Так и запомни: в стойкости — богатство».

Доротея невольно смутилась, услыхав от бродяги перевод латинского девиза «In Robore Fortuna».

— А кроме этих слов, — спросила она, — ваш отец не оставил вам ничего?

— Он дал мне добрый совет ходить каждый год 12 июля в Рош-Перьяк и ждать кого-то, кто рано или поздно подаст мне милостыню в сотню, а может быть, и тысячу франков. Я каждый год бываю здесь, но до сих пор никто не подал мне больше нескольких медных монеток. Был я и в прошлом году, бреду и теперь, а если буду жив — приду и на будущий год.

Через час фургон догнал женщину с кривоногим ребенком. Доротея посадила их в фургон. Женщина оказалась работницей из Парижа. Шла она в Рош-Перьяк помолиться о выздоровлении ребенка.

— У нас в семье всегда ходили в Рош-Перьяк, — объяснила она Доротее. — Чуть заболеет ребенок, его везут к 12 июля в часовню Святого Фортуната.

Таким образом, и в семье парижской работницы, и в семье князя д'Аргоня жила одна и та же вера в чудо, связанная с днем двенадцатого июля.

К вечеру добрались до Перьяка. Доротея стала расспрашивать о замке. Это были дикие развалины в девяти километрах от деревни, у самого моря на пустынном каменистом полуострове.