Эмиль из Леннеберги - Линдгрен Астрид. Страница 37

Два дня Эмиль не заглядывал в свинарник, предоставив Лине носить корм обоим поросятам. На третий день он проснулся в кромешной тьме, услыхав страшный поросячий визг. Поросенок визжал громко и пронзительно, будто под ножом, потом внезапно наступила тишина.

Эмиль подышал на заиндевевшее стекло, так что образовался глазок, и стал смотреть во двор. Он увидел, что возле свинарника горит фонарь и движутся тени. Он понял, что поросенок уже мертв, а Лина собирает кровь. Потом Альфред с папой ошпарят поросенка кипятком и, сбрив щетину, разделают тушу. Затем явится Креса-Майя, и вместе с Линой они будут мыть и полоскать в прачечной поросячьи кишки. Конец бастефальскому поросенку, которого купил Эмиль!

– Вот тебе и «заколю я поросенка, он визжать начнет от боли…», – пробормотал Эмиль. Он снова забрался в кровать и долго плакал.

Но так уж устроен человек, что он забывает свои огорчения, – таков был и Эмиль. Сидя в полдень в свинарнике и почесывая Заморыша, Эмиль задумчиво сказал:

– Ты жив. Заморыш! Вот как устроено на свете. Ну, да ты жив!

Эмиль хотел забыть бастефальского поросенка. И когда на другой день Креса-Майя с Линой сидели на кухне и без устали резали сало для засола, мама Эмиля размешивала колбасный фарш, варила пальты, хлопотала над рождественским окороком и укладывала его в особый рассол, Лина пела «Веет хладом, хладом веет с моря…», а Креса-Майя рассказывала о том, что на пасторском чердаке водятся привидения без головы, Эмиль уже блаженствовал. Он больше не думал о бастефальском поросенке, а только о том, что скоро Рождество, и о том, как хорошо, что наконец-то выпал снег.

– Вьется, сыплет белый снег, все дорожки заметая, – сказала маленькая Ида, потому что так говорят в Смоланде, когда разыгрывается пурга.

А снег в самом деле шел. День клонился к вечеру, снегопад усиливался, потом задул ветер, и поднялась такая метель, что, выглянув за дверь, с трудом можно было разглядеть скотный двор.

– Похоже, быть буре, – сказала Кресса-Майя, – как я домой-то попаду?

– Останешься ночевать, – успокоила ее мама Эмиля. – Можешь спать вместе с Линой в кухне на диване.

– Да, но будь добра, лежи тихонько, как дохлый поросенок, потому что я боюсь щекотки, – попросила Лина старушку.

За ужином Альфред пожаловался на свой палец.

– Болит! – сказал он.

Мама Эмиля размотала тряпицу, желая посмотреть, что с пальцем и почему он не зажил.

Зрелище, которое представилось ее глазам, было не из отрадных: рана не затянулась, палец покраснел, нагноился и распух. А от пальца к запястью шли короткие красные полоски.

У Кресы-Майи загорелись глаза.

– Заражение крови, – сказала она. – Опасное дело.

Мама Эмиля наложила на руку Альфреда повязку, смоченную раствором сулемы.

– Если до утра не станет легче, лучше тебе съездить к доктору в Марианнелунд, – сказала она.

Никто не припомнит такого снегопада и такой бури, какая бушевала в ту ночь над Смоландом. И когда наутро обитатели Каттхульта проснулись, весь хутор, казалось, утопал в огромном мягком белом сугробе. А буря не утихала. Шел снег и дул ветер, так что на двор носа было не высунуть; в трубе завывала вьюга: «У-у, у-у!» Никто никогда ничего подобного не видывал и не слыхивал!

– Придется Альфреду целый день разгребать снег, – сказала Лина. – А может, и не надо этого делать – все равно зря.

Но Альфред не убирал снег в тот день. Его место за столом пустовало, и о нем не было ни слуху ни духу. Эмиль забеспокоился. Надев кепчонку и теплое сермяжное пальтишко, он собрался выйти. Мальчик разгреб снег у кухонных дверей и быстро проложил себе дорогу к людской, которая находилась бок о бок со столярной.

Лина увидела Эмиля через кухонное окно и приветливо кивнула головой.

– Хорошо, Эмиль, ты сделал, что расчистил дорожку, – сказала она. – Теперь можешь быстро добежать до столярки. Ведь никто не знает, когда тебе снова придется там сидеть.

Глупая Лина, она не понимала, что Эмиль пробирался к Альфреду!

В людской было холодно, когда туда вошел Эмиль: Альфред не затопил печь. Он лежал на своем деревянном диване и не хотел вставать. Есть он тоже не хотел. Он сказал, что вроде не голоден. Тут Эмиль еще больше забеспокоился. Уж если Альфред не хочет есть, значит, стряслось что-то серьезное.

Эмиль принес дрова и затопил печь, а потом побежал за мамой. Она тут же пришла; собственно говоря, пришли все – и папа, и Лина, и Кресса-Майя, и маленькая Ида, потому что теперь все всполошились.

Бедный Альфред, он лежал и моргал глазами. Он был горячий, как печка, и все равно его знобило. Красные полосы на руке продвинулись далеко, почти к плечу, – страшно было смотреть.

Креса-Майя озабоченно покачала головой:

– Как дойдут они до сердца, эти полоски, тогда конец, тогда он помрет.

– Тише, – приказала мама Эмиля, но не так-то легко было утихомирить Кресу-Майю. Она знала по меньшей мере полдюжины людей в одном только Леннебергском приходе, которые умерли от заражения крови, и добросовестно их перечислила.

– Но это вовсе не значит, что мы должны сидеть сложа руки, – добавила она.

Она думала, что Альфреду полегчает, если взять клок его волос и лоскут рубашки и зарыть их в полночь к северу от дома, а потом прочитать какое-нибудь хорошее заклинание. Она знала только одно:

– Тьфу и еще раз тьфу, пришло от сатаны – к сатане и уйди, да будет так, тьфу и еще раз тьфу!

Но папа Эмиля сказал, что вполне достаточно того заклинания, вернее, ругательства, которое произнес Альфред, когда порезал большой палец. И если Кресе-Майе нужно что-нибудь зарыть к северу от дома в такую погоду, среди ночи, то пусть она делает это сама.

Креса-Майя зловеще покачала головой:

– Да уж будь что будет, ох-ох-ох!

Эмиль пришел в бешенство:

– Что это за бабье хныканье! Альфред скоро поправится, понятно тебе?

Тут Креса-Майя пошла на попятный:

– Ну да, миленький Эмиль, он поправится, конечно, поправится! – И она похлопала Альфреда по плечу, громогласно подтвердив: – Конечно, ты поправишься, Альфред, уж я-то знаю! – Но тут же, взглянув на дверь людской, она пробормотала про себя: – Хотя непонятно, как они смогут протащить гроб через такую узкую дверь!

Услыхав это, Эмиль заплакал. В страхе он схватил отца за рукав пальто:

– Мы должны отвезти Альфреда к доктору в Марианнелунд, как сказала мама.

Тут мама и папа Эмиля как-то странно поглядели друг на друга. Они знали, что в такой день ни за что на свете нельзя было попасть в Марианнелунд. Они были совершенно беспомощны, но признаться в этом Эмилю, да еще когда он стоял рядом с ними такой убитый, было тяжело. Ведь и папе с мамой очень хотелось помочь Альфреду, да только они не знали как. И что ответить Эмилю, они тоже не знали. Папа, не вымолвив ни слова, вышел из людской. Но Эмиль не сдавался. Куда бы ни шел отец, он следовал за ним по пятам: плакал, просил, кричал, грозил, а потом принялся дерзить. Он просто ума лишился! И подумать только, отец не сердился, а лишь тихо говорил:

– Ничего не выйдет, Эмиль, ты же знаешь, что ничего не выйдет!

Лина ревела на кухне во весь голос, причитая:

– А я-то думала, что к весне мы поженимся, а теперь прости-прощай свадьба, помрет теперь мой Альфред! И останусь я век вековать с четырьмя простынями и целой дюжиной полотенец, да, хорошенькое дело!

Эмиль наконец понял, что помощи ждать неоткуда. Тогда он пошел назад в людскую. Он просидел с Альфредом целый день – это был самый длинный день в жизни Эмиля. Альфред лежал в забытьи. Только иногда он поднимал веки и говорил:

– А ты тут, Эмиль!

Эмиль смотрел, как за окошком бушует метель, и ненавидел ее так горячо, что его ненависть могла бы растопить снега во всей Леннеберге и во всем Смоланде. «Видно, засыплет снегом весь белый свет», – думал Эмиль, поскольку снег все падал и падал.

Зимние дни коротки, хотя тому, кто так ждет, как ждал Эмиль, они кажутся длинными. Незаметно начало смеркаться, а потом и совсем стемнело.