Эмиль из Леннеберги - Линдгрен Астрид. Страница 44

Это было, когда он на другой день рассказывал обо всем Альфреду. Эмиль как раз вернулся домой из пасторской усадьбы, куда отвел его за руку отец, чтобы он вернул обратно две кроны и попросил прощения за то, что обманул пасторшу.

– Но разве вы, фру пасторша, не могли вычислить, что это непременно должен был быть только Эмиль и никто другой? – спросил папа Эмиля.

– Нет, мы поняли это лишь когда нашли нищенский посох, – ответила пасторша – эта добрая душа – и ласково улыбнулась.

– Хочешь получить свой посох обратно? – спросил Эмиля пастор.

Но мальчик покачал головой.

– Тогда мы сохраним эту безделицу на память о тебе, – сказал пастор и тоже ласково улыбнулся.

К тому времени, когда Эмиль с папой вернулись домой, мама сожгла все клейкие ленты до одной. А все каттхультовские мухи по-прежнему радостно и назойливо жужжали у нее под носом: ни одна из них ничуть не пострадала.

– Ты прав, Антон, – призналась мама Эмиля. – Не надо было нам никаких липучек. Вообще-то, если разобраться, то именно так и мучают животных. Да, уж я-то знаю, каково это, когда накрепко приклеиваешься к липучке.

Но вот в Каттхульте настало время обеда.

Все собрались вокруг стола, и мухи тоже. Эмиль с огромным аппетитом уплетал брюквенное пюре, а остаток дня просидел в столярной, вырезая своего триста двадцать пятого деревянного старичка.

Один день сменялся другим, лето кончилось, и наконец настала зима. Мухи исчезли. Но Эмиль остался и со свежими силами совершал все новые и новые проделки. Недаром говорила Лина:

– Что летом, что зимой у нашего Эмиля на уме одни проказы!

«НЕЧЕГО ЖАДНИЧАТЬ!» – ЗАЯВИЛ ЭМИЛЬ ИЗ ЛЕННЕБЕРГИ

На хуторе Каттхульт в Леннеберге, где жил тот самый Эмиль – ну да, ты знаешь его, – в воскресенье после Рождества был пир, и приглашены были все жители Леннеберги – от мала до велика. Матушка Альма, мама Эмиля, славилась своими вкусными блюдами. Даже пастор и пасторша охотно бывали на пирах в Каттхульте. Не говоря уж об учительнице, которая была просто сверхсчастлива, когда вместе со всеми пригласили и ее. Ведь это куда веселее, чем сидеть одной в школе длинным воскресным снежным днем.

Да, снега в тот день выпало много. Альфред, каттхультовский работник, все утро проездил на снегоочистителе, а Лина, служанка в Каттхульте, тщательно вымела крыльцо сеней, чтобы в башмаки гостей не набилось слишком много снега.

Услыхав звон колокольчиков, Эмиль и его маленькая сестренка Ида бросились к окну кухни. Уже начали подъезжать на своих санях гости. Только учительница прикатила на финских санках, потому что у нее не было ни собственных саней, ни лошади. Но она все же радовалась, как жаворонок, это было видно издалека.

– Сдается мне, будет весело, – сказала маленькая Ида.

Ее папа, который как раз выходил навстречу гостям, проходя мимо, погладил ее по головке.

– Да, будем надеяться, – сказал он. – Еще бы не весело, ведь все эти пиры влетают нам в копеечку!

– В копеечку! Ничего не поделаешь, – сказала мама Эмиля. – Нас ведь всюду приглашают, так что теперь – наш черед.

И в самом деле, это был веселый, хотя и не совсем обычный пир. И во многом – благодаря учительнице. Она была молодая, жизнерадостная и страх до чего находчивая. И когда все выпили по чашечке кофе, с которого начинался пир, и не знали, чем можно бы еще заняться в ожидании, пока подадут еду, учительница сказала:

– Пойдемте на двор, поиграем немного в снежки.

Такой дурости, да еще на пиру, в Леннеберге никогда и не слыхивали. Все удивленно посмотрели друг на друга, а папа Эмиля сказал:

– Поиграть в снежки? Это что еще за дурацкая затея?

Но Эмиль тут же выбежал из дому и ринулся прямо в снег. Вот это жизнь так жизнь, эх! За ним длинной вереницей выбежали все дети, которые были на пиру, – тоже очень оживившиеся. А учительница, в плаще и галошах, отважная и дерзкая, как полководец, уже стояла в дверях, готовая выйти во двор.

– А что, никто из родителей не желает пойти с нами? – поинтересовалась она.

– Мы, верно, еще не совсем чокнутые, – ответил папа Эмиля.

Но Лина была достаточно чокнутая и готова на все. Она тайком выбралась из дома, когда никто не видел, и с сияющими глазами кинулась играть в снежки. И как раз тогда, когда всего нужнее была на кухне.

Матушка Альма за голову схватилась, увидев, как Лина, утопая в снегу, надрываясь от хохота, в каком-то дичайшем угаре расшвыривает во все стороны снежки. Никогда еще ни одна служанка не вела себя так на пиру в Леннеберге.

– Антон, – сказала мама Эмиля мужу. – Сейчас же пойди и приведи Лину. Ей надо нарезать хлеб, а не играть в снежки.

Папа Эмиля, ворча, натянул сапоги. Разве можно допустить такое безобразие, когда сам Антон Свенссон, церковный служка, устраивает пир!

И он тоже вышел на заснеженный двор. Уже начало смеркаться, а легкий снежок все продолжать падать. Никто не обратил на папу Эмиля ни малейшего внимания. Все только горланили и смеялись. А хуже всех вела себя Лина. Ну и, понятно, Эмиль. Он швырялся снегом во все стороны, так что казалось, будто вьюга метет. Внезапно он так сильно и метко запустил снежком в окошко овчарни, что раздался страшный звон: стекло разлетелось на мелкие осколки.

– Э-э-э-миль! – закричал тут же его папа.

Но Эмиль ничего не видел и не слышал.

И тут вдруг папа тоже получил сильный и меткий удар. Это невозможно себе даже представить: снежок попал прямо в разинутый рот папы Эмиля. А Эмиль этого даже не заметил.

До чего же жалко было церковного служку из Каттхульта! Он не мог больше кричать на Эмиля и не мог призвать к ответу Лину, хотя и то, и другое было крайне необходимо. Единственное, что мог выдавить из себя папа, было:

– Эх-эх-эх!

Что ему, бедняге, делать? Учительница заметила его, когда он промчался мимо нее, и радостно закричала:

– Ой, как хорошо! Батюшка Антон тоже хочет поиграть с нами в снежки?!

Тогда совершенно обезумевший папа Эмиля быстро юркнул в столярную и там попытался вытащить снежок изо рта. Но ничего не получилось! Снежок застрял во рту, как пушечное ядро. Снежки-то Эмиль лепил крепкие!

«Ладно, буду стоять здесь как чучело, пока он не растает», – подумал папа Эмиля, кипя от злости.

Но в это время мимо пробегал в снежной круговерти Эмиль, и он заметил вдруг отца.

– А, папа! Почему ты тут стоишь? – спросил Эмиль.

– Эх-эх-эх, – прокряхтел его папа.

– Что с тобой? – удивился Эмиль. – Ты никак заболел?

Тут папа Эмиля, схватив сынишку за воротник, швырнул его в столярную. И, издав последний кровожадный вопль: «Эх-эх-эх!» – он заложил дверь на засов, оставив Эмиля один на один с самим собой – осознавать, что натворил он на этот раз.

Папа же Эмиля, окончательно измученный залетевшим ему в рот снежком и нуждаясь хоть в какой-нибудь помощи и утешении, пробрался окольным путем на кухню.

Мама Эмиля стояла у плиты среди котелков и сковородок и готовила соус для телячьего жаркого. А услыхав, что дверь за ее спиной отворилась, она, конечно же, решила, что явилась Лина. Она повернула голову, чтобы сказать служанке пару теплых слов. Но на пороге стояла вовсе не Лина.

Угадай, закричала ли мама Эмиля от ужаса, увидев в дверях привидение? Да, ясное дело, это было привидение, с вытаращенными глазами и разинутой пастью, в которой светилось что-то страшно белое! О, как безумно стонало это привидение:

– Эх-эх-эх!

Мама Эмиля испугалась так, что вся тоже побелела. Но потом-то она увидела, кто это! Это был ее Антон, и никто иной!

Он беспомощно тыкал пальцем в то, что торчало у него во рту. И когда мама Эмиля поняла, что это – снежок, она разразилась диким хохотом.

– Старый ты дурень! Играть в снежки, как мальчишка! Совсем, что ли, рехнулся?

Но в ответ раздалось лишь «Эх-эх-эх!», звучавшее с такой угрозой, что она не решилась больше вымолвить ни слова.

Между тем Эмиль сидел в столярной. Там было уже довольно темно, и он не мог вырезать деревянного старичка, как он обычно делал после очередной проделки.