Его Величество бомж (СИ) - Градова Элина. Страница 10

Сражена признанием самой себе! Плюхаюсь рядом с Костей на кровать, и молчу. Теперь мы оба не в силах говорить: он-то понятно, а мне тоже сказать больше нечего. Наверное, моя физиономия – отражение Костиной, такая же дурная улыбка, которую нельзя укротить или спрятать, губы сами расплываются.

Представляю наш глупый вид, когда Лёха, заглянув в дверь,

- Я, это!.. – тут же затворяет её, и оттуда доносится, - точно, лишний!

Несвоевременное Лёхино вмешательство, однако, возвращает меня в реальность,

- Как ты? – спохватываюсь и стараюсь разглядеть изменения, произошедшие с моим подопечным за три дня отсутствия. И с удовлетворением замечаю, что они есть! Он явно посвежел, и щёки, кажется, не такие впалые, и подглазины тёмные стали меньше. Тело, что открыто в глубоком вырезе майки и руки очистились от расчёсов, - как ноги? Больно?

Мотает отрицательно головой, хотя всё по щиколотки умотано толстым слоем бинтов, кое-где пропитавшихся жёлтым фурацилином.

- Я тебе ватрушек принесла, - спохватываюсь, - ещё тёплые! Давай чай согрею? – уже поднимаюсь, чтобы включить чайник. Как здорово, что в этой палате он есть, - но Костя останавливает и утягивает за руку, чтобы вернулась на место. Не отпускает, подносит к губам и начинает медленно и нежно целовать.

Никогда, даже в шутку, мне никто не целовал рук. А он уже во второй раз! Да, как! Моя крошечная ладошка утопает в его огромных ладонях, а он держит её словно хрупкую драгоценность обеими, и будто бы боится уронить или разбить. У него горячие руки, а губы!

Каждый поцелуй его мягких нежных трепетных губ, проникая сквозь поры моей кожи, сносит сознание куда-то в такие дебри необъяснимого счастья, что я не в силах сообразить, где это я, и с чего бы?!

Никто меня сегодня ничем особенным не обрадовал и не подарил неожиданного подарка. Отчего же этот восторг в груди так невыносимо сладок?! Почему от этой нежности хочется смеяться и плакать одновременно? Отчего кажется, что цепочка медленных совершенно целомудренных поцелуев от ладони до запястья, перевернула мой мир и смыла равнодушный покой последних унылых времён ко всем чертям?

И почему так хочется, чтобы он никогда не останавливался, поднимаясь по руке всё выше и выше?!

В это время, как всегда в такие моменты, что-то происходит некстати. А именно санитарка с креслом-каталкой вкатывается, как на тройке, отчего я скорее забираю руку, а Костя очень нехотя её отдаёт,

- Это… Хватит миловаться, голубки! Пора на перевязку орлу! – вот и думай, голубком сначала окрестила и тут же повысила до орла! Мне становится смешно и весело, прыскаю в кулак и гляжу на Костю. И вижу впервые, как он расслабленно смеётся! Молча, но смеётся, отчего глаза его немного зажмуриваются, широкая задорная улыбка освещает красивое мужское лицо, и он смахивает ладонью незаметную слезинку в уголке глаза.

А ведь он красив! По-настоящему красив немного дикой природной мужской красотой! Ему щедро отпущено всего, что так необходимо настоящему мужчине, и роста, и мощи с лихвой, даже когда в нём, наверное, половина от нормального веса. Лицо благородное, черты правильные, вот поднальётся немного, и вместо великомученика, преобразится в богатыря. А глаза – зеркало души, говорят, что там в её глубинах скрыта настоящая красота!

- И, чего застряли? – санитарке наша заминка совершенно не ясна, она при исполнении.

- Я отвезу! – успокаиваю.

- Ну, коли так, ладно, - соглашается, - вези, - и уходит.

А я понимаю, что меня на рабочем месте потеряли! Я же на минуточку отпросилась, а сама приросла тут, не оторвать. Начинаю волноваться,

- Давай-ка, поспешим! – подвожу кресло прямо к краю койки и стараюсь подставить для опоры своё плечо. Он с улыбкой выставляет ладонь вперёд и отрицательно мотает головой. Потом встаёт на ноги, на мгновение замечаю, как напрягается его лицо, а потом переносит тяжесть тела в кресло, ступни на подставку. И я делаю выдох. Оказывается, пока пересаживался, я забыла дышать!

Он тоже облегчённо выдыхает, и мы катим до перевязочной. Там я заглядываю в кабинет, но пока занимаются другим пациентом.

- Мне с тобой сходить? – понимаю, что пора в своё отделение, сто раз пора, и бросить его здесь не могу. Но он опять мотает отрицательно, - тогда, я побегу! Зайду теперь в обед, не скучай! – быстро чмокаю его в щёку и тороплюсь к лестнице, оглянувшись напоследок замечаю, как он, приложив ладонь к поцелую, блаженно смотрит вслед…

В приёмнике в этот час естественно аврал, и по укоризненному взгляду старшей медсестры Ирины Геннадьевны, чётко понимаю, что обнаглела уже слишком,

- Простите, сама не поняла, как так вышло! – оправдываюсь, - больше не повторится.

А дальше время до обеда заполняется плотным потоком плановых на госпитализацию и неплановых экстренных пациентов. Телефон покраснел от звонков, Никитична то и дело хватается за швабру, торопясь навести порядок на вверенной территории, всё время, кто-то жалуется или стонет, приходят доктора, санитары увозят больных в отделения, кто-то уходит на своих двоих, словом, жизнь кипит…

Поток утихает только к полудню, и я с просящим лицом кидаюсь к Ирине Геннадьевне,

- Можно?

- Да иди уж, мать Тереза! – машет рукой.

- А Вы, откуда знаете?

- Хм, - посмеивается, - вся больница уже в курсе, что ты бомжа усыновила! – усыновила? Ну, это, как сказать…

Пускай вся больница думает что угодно, а меня отпустили, и я бегу к нему!..

Тихонько стучусь в дверь палаты, потом аккуратно приоткрываю и заглядываю,

- Тсс! – приподнимает Лёха с подушки голову, прижав указательный палец к губам, - заснул только что!

Я неслышно крадусь к его койке и бесшумно усаживаюсь на самый край. В руках пакет с термосом и курицей в контейнере,

- Я обед принесла, - шепчу рыжику почти в самое ухо.

- Намучился бедолага, - сообщает участливо, - после перевязки совсем зелёного привезли. Вижу, что не легчает, а он же всё молчком. Сбегал на пост, сказал медсестре, обезболивающее сделали. Так вот, видно, как отлегло, так и отъехал.

У меня аж сердце сжалось, надо хирургическую сестру расспросить, что там под бинтами?

- Слушай, я тогда пойду, мне работать надо, - встаю, - когда проснётся, скажи, пусть поест, - ставлю пакет на тумбу рядом с ватрушками, не до еды, если болит, - и спасибо тебе большое, что помогаешь ему.

Лёха кивает, а потом хватает меня за рукав,

- Тань, а чего он молчит? У него языка нет?

- Всё с ним в порядке, - почему-то уверена, что так и есть, - думаю, какой-то шок, вот временный блок и встал. Сначала надо с ногами разобраться.

- Тань, - удерживает рыжик.

- Ну, что ещё? – мне не очень нравится наша болтология, боюсь, что Костю разбудим, - мне кажется, он хороший! Ты ему нужна… Ты же его не бросишь?

- Нет, конечно! – даже не задумывалась об этом, а смешной рыжий парень по наивности взял и спросил, и я здесь и сейчас поняла, что ни за что не брошу.

- Тань, - заладил, как попугай, я уже почти в дверях, но Лёха ещё что-то забыл спросить или сказать, возвращаюсь, - я хотел ему помочь в душе, не подумай, чего, - хмыкает, - у меня с ориентацией порядок, - просто лейку подержать, чтобы помылся, ему же никак целиком из-за ног, а он отказался.

- Спасибо, Лёх! Я ничего и не думаю, вернее, думаю, что ты – классный чувак! – а ещё думаю, что ни от кого Костя помощь не примет, и не из-за гордости и независимости, а потому что тайну свою показать никому не может, только я одна знаю… Так что вечером, когда в больнице станет потише, надо ему помочь…

С третьей попытки Лёха меня всё же отпускает, и я, бросив ещё один взгляд на Костю, спящего беспробудным сном, что радует, ухожу пытать хирургическую сестру.

- Ну, а что ты хочешь! – Маша переодевается и собирается ближе к дому, закончив работу, - сначала волдырями всё пошло, прокололи, как полагается, но кожа-то всё равно слезает чулком, а там, считай, мясо. Ещё бы не больно! Хорошо хоть глубокие ткани не задеты, мышцы целы, а кожа нарастёт. Чисто у него там, без нагноений, но перевязка есть перевязка, как потревожили, так снова кровь и боль. Антибиотики колют, витаминки, наверное, ты у Тони спроси, я же только по обработке да перевязке.