Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию - Уайт Майкл. Страница 33
Объясняя свой отклик на признание со стороны Шерил, Томас сослался на представление о человеческой природе, человеческой натуре. В нынешние времена люди достаточно часто ссылаются на «человеческую природу» (см. главу 2). Поэтому вполне ожидаемо, что они будут объяснять свои достижения общими фразами такого рода — я называю их «натуралистические объяснения». Хотя они могут быть по-настоящему красивы, широко признаваться и применяться в терапевтических целях, подобный подход «затеняет», игнорирует социальную историю достижений, роль отношений с другими в том, чего человек достигает, в развитии важных линий человеческой жизни. Именно поэтому «натуралистическое» понимание — это бедное, слабое описание, и в беседе оно заводит нас в тупик.
Чтобы сделать возможной беседу восстановления участия, важно понимать, что подобных тупиков можно избежать, если открыть путь для социальной истории значимых достижений в жизни людей, для осознания роли человеческих взаимоотношений в их развитии. Например, человек может говорить о том, что жить и пережить травму ему помогла надежда, которая свойственна человеческой натуре: «Для людей вообще характерно сохранять надежду в ситуации катастроф, травм и т. д., это свойственно их природе». Это замечательная мысль, но она не способствует насыщенному развитию истории. В терапевтическом контексте можно уважать и признавать подобное понимание, но при этом как бы обходить его, задавая следующие вопросы:
• Каким образом вам удавалось сохранить надежду, несмотря на то, что вам довелось пережить?
• Как вам кажется, каким образом вам удавалось сохранять чувство сопричастности этой надежде в тяжёлые времена, что помогало вам не забывать о ней?
• Из всех людей, которые знали вас, кто меньше всех удивился бы, узнав, что вам удалось сохранить надежду?
• Как вы полагаете, что именно из того, что эти люди знали о вас, чему они были свидетелями в вашей жизни, позволило им предсказать, что вы сможете сохранить надежду?
• Можете ли вы припомнить какие-нибудь обстоятельства, эпизоды, случаи, которые подпитывали бы вашу надежду?
• Не могли бы вы вспомнить какие-нибудь случаи, которые могут подтвердить, что сохранение надежды на будущее было вполне обоснованным?
Такие вопросы открывают возможность для положительной оценки, признания людьми собственных достижений и обеспечивают основу для богатого, насыщенного развития истории. Они также создают основу для начала беседы, направленной на восстановление участия. Когда Томас предложил «натуралистическое» объяснение своего отклика на признание, которое он получил от Шерил, я задал ему следующие вопросы:
• То есть в какой-то момент вы смогли как-то распознать это признание?
• Может быть, вы сумеете рассказать о каких-то жизненных событиях, переживаниях, которые помогли бы мне понять, каким образом вам удалось распознать признание?
• Откуда взялось ощущение, что это признание? Что позволило вам узнать его, понять, что это было именно оно?
• И это признание не осталось незамеченным. Вы позволили ему затронуть вас, приняли его. Мне очень любопытно, каким образом вы узнали, как отнестись к этому признанию?
• Не могли бы вы рассказать о своей жизни что-то такое, что помогло бы мне понять, откуда вы знали, как обходиться с признанием?
• Есть ли какие-то истории в вашем личном опыте, которые бы позволили мне понять происхождение, основы вашей способности впустить в свою жизнь признание и позволить ему затронуть вас?
Именно отвечая на эти и им подобные вопросы, Томас впервые упомянул собственную мать.
Томас: Ну, вы, наверное, хотите узнать про мою мать, другие консультанты всегда спрашивают. Она покончила с собой, когда мне было семь лет, я этого почти не помню. Помню только, что в этот момент был дома, помню, что искал её повсюду и не мог найти, а потом нашёл... в ванной, она не шевелилась. Все после этого как-то мутно, я не помню. Следующее воспоминание — я куда-то бегу и всё время падаю, бегу и падаю. Больше я никогда её не видел, и никто никогда мне ничего о ней не говорил. Мне сказали, что она покончила с собой, но я не мог этого понять. Потом я узнал, что она перерезала себе вены. И ещё я узнал, что она попросила, чтобы дядя на это время забрал меня из дома, но этого не случилось, — он валялся на газоне в палисаднике, пьяный в дым. Некоторое время после этого я жил с тётей и другим дядей. Эта тётя была двоюродной сестрой моей матери, но в той семье было жутко. В конце концов я больше не смог этого выносить и в четырнадцать лет убежал из дома и жил на улице. Потом меня взяли в одну приёмную семью, затем в другую, но из этого тоже не вышло ничего хорошего. И вообще я не хочу об этом говорить, я просто рассказываю вам, потому что психологи всегда об этом спрашивают.
М.: Вы не хотите говорить об этом?
Томас: Да я уже устал говорить об этом. Я вообще устал от всего этого.
М.: Понимаю... но отчего именно вы устали?
Томас: Я устал от того, что это стало причиной моих проблем, ну вы знаете.
М.: Не уверен, что знаю.
Томас: Знаете-знаете. Ну, про то, что все мои проблемы, и наркомания тоже, это всё связано с гневом, знаете, с гневом, который обращён мной против самого себя.
М.: Гнев?
Томас: Ну, вы знаете. По поводу того, что сделала моя мать. Гнев, который был направлен на мою мать за то, что она отвергла меня таким образом, за то, что она сделала с моей жизнью. Ну, короче, я всё это уже десять раз проходил, и с меня хватит, я хочу оставить прошлое, как оно есть, и не тревожить его больше.
М.: А подобное понимание того, что произошло в вашей жизни, оно уважительно по отношению к вашей матери или неуважительно?
Томас: Чего?
М.: Можно ли сказать, что вот такое понимание — это проявление уважения к жизни вашей матери и к тому, как она относилась к вам? Или это проявление неуважения?
Томас: Чего? Да я никогда... эээ...
М.: Не торопитесь.
Томас: Ну, я... об этом... так никогда... не думал. Но мне кажется, что с этой точки зрения выглядит это всё некрасиво, да.
М.: Но вот как бы вы сказали — это проявление уважения или неуважения?
Томас: Ну, если так на это посмотреть, то я бы сказал — неуважения.
М.: Я бы не хотел с вами беседовать таким образом, чтобы это было проявлением неуважения к вашей матери и её отношению к вам. Я не хотел бы поддерживать вас в том, чтобы вы по какой бы то ни было причине гневались на неё.
Томас: Вы этого не хотите? Ну ладно, ладно.
М.: Но я бы хотел попросить у вас разрешения поспрашивать о ней побольше, о том времени, когда вы были маленьким ребёнком. Я бы хотел сделать это, потому что, когда я задал вам вопрос о том, где и как вы впервые почувствовали признание со стороны других, вы упомянули вашу мать, и у меня возникло ощущение, что в её истории, в том, как она относилась к вам, есть что-то ещё, что-то важное.
Томас (выглядит удивлённым): Хорошо.
М.: Мне было бы интересно послушать какие-то воспоминания о ваших отношениях с ней до того момента, как она покончила с собой.
Томас: Воспоминания до того, как она покончила с собой?.. Ну, на самом деле я очень бы хотел ответить на ваш вопрос, но, честно говоря, у меня нет ясных воспоминаний о том времени моей жизни.
М.: Может быть, смутные воспоминания есть?
Томас: Боюсь, что нет. Даже смутных воспоминаний нет.
Мы поговорили ещё немного, но мне не удалось вызвать к жизни какие-то ранние воспоминания об отношениях Томаса с матерью, которые смогли бы объяснить упоминание её в ответ на вопросы об опыте получения признания. Однако у меня были кое-какие идеи насчёт того, как можно выстроить контекст, благоприятный для обретения, извлечения некоторых из этих воспоминаний.
Примерно за восемь месяцев до встречи с Томасом ко мне обратилась за помощью Джульетта, мать троих детей. Джульетту направили ко мне после попытки самоубийства, которое едва не лишило её жизни, в результате чего Джульетта была вынуждена провести какое-то время в больнице. Она была матерью-одиночкой, и в жизни у неё было много трудностей. Возможно, мать Томаса, тоже растившая сына одна, испытывала сходные проблемы. Именно в контексте трудностей и того, каким образом они воздействовали на её поступки, Джульетта пришла к выводу, что она мешает своим детям жить, тормозит их развитие вообще может их уничтожить. От этого ей стало очень больно страшно. Она настолько хотела для них лучшей жизни, чем та, что выпала на её долю в детстве, что она решила: детям будет лучше без неё. Если она умрёт, то детям будет лучше, потому что их станет воспитывать её старшая сестра.