Карты нарративной практики. Введение в нарративную терапию - Уайт Майкл. Страница 47

Смена позиции членов семьи, подбор альтернативной позиции не всегда обязательны, но совершенно необходимы тогда, когда существует напряжение в отношениях между членами семьи и теми, чья жизнь находится в центре церемонии признания самоопределения. Читатели, которым интересно ознакомиться с иллюстрацией процесса смены позиции членов семьи, могут обратиться к моей статье «Нарративная практика, работа с парами и растворение конфликта» (White, 2004).

Ответственность терапевта при проведении церемонии признания самоопределения

Независимо от того, откуда приходят внешние свидетели, терапевт несёт полную ответственность за форму и содержание пересказов. Если он не берет на себя ответственность с самого начала, можно гарантировать, что будут воплощены иные традиции отклика на истории людей. Это происходит даже в тех случаях, когда внешние свидетели уже знакомы с категориями вопросов, связанных с развитием насыщенной истории.

Как реагировать, если свидетели начинают расхваливать рассказчика

Нередко внешние свидетели с самого начала захваливают рассказчика: «Я думаю, что Джоан — потрясающая личность» или «С ума сойти, насколько удивительный человек этот Гарри!..» Когда происходит подобное, терапевт немедленно перебивает свидетелей, побуждая их сосредоточиться на первой категории вопросов, на пересказе тех слов и выражений рассказчика, которые затронули какую-то струну в них самих, как-то привлекли их внимание. Например, терапевт может сказать: «Да, я понимаю, что вы высоко оцениваете Джоан. Скажите мне, что именно в том, что вы услышали в её истории, больше всего привлекло вас?» или «Я бы хотел услышать, какие именно слова и выражения Гарри заставили вас увидеть его таким образом. Давайте мы начнём с того, что конкретно он сказал и что привлекло ваше внимание в его истории».

Как реагировать, когда свидетель «уходит в автобиографию»

Ещё одна распространённая тенденция среди внешних свидетелей — «уход в автобиографию» в тот момент, когда они признают резонанс. Откликаясь на предложение вписать интерес к жизни другого человека в личный контекст, свидетели часто рассказывают о каком-то эпизоде из своей жизни. Эти небольшие рассказы — не просто пересказ того переживания/ опыта, который всплыл в силу резонанса с какими-то аспектами истории человека, это также описание того, каким образом свидетели действовали в ответ на эти переживания, что он для них значил, какие возможности открыл для них и т. д. Если упустить этот момент, не подкорректировать вовремя, пересказ может легко переместиться на территорию «советов»: свидетель может начать вспоминать притчи или басни; делиться опытом просто ради того, чтобы делиться опытом, в результате чего опыт человека, находящегося в центре церемонии, обесценивается, смещается на периферию.

Когда внешние свидетели «уходят в автобиографию», терапевт может предложить им более насыщенно описать тот опыт, который вызывает отклик: «Вы рассказываете нам о том, каким образом вы действовали в ответ на такое переживание в вашей собственной жизни, и что это сделало для вас возможным. Но я бы хотел узнать побольше о самом этом переживании. Можно мы вернёмся на шаг или два назад, и я задам вам несколько вопросов об этом?» Ещё одна возможность — заново сосредоточиться на том, что конкретно сказали люди, находящиеся в центре церемонии: «Я понимаю, что история, которую вы услышали, сильно затронула вас, оживила в памяти ваш собственный опыт. Не могли бы вы сказать, какие именно аспекты этой истории оказали на вас такое сильное влияние?»

Ниже приведён пример того, как пересказ истории внешним свидетелем превратился в изложение автобиографии и каким образом беседа была успешно возвращена в нужное русло, — к конкретным словам и выражениям людей, рассказавших эту историю. Пересказ был откликом на беседу с матерью-одиночкой — Лиэнн, и двумя её детьми — Эми, семи лет, и Ребеккой, четырёх лет. Лиэнн больше всего была озабочена тем, что она считала «задержкой развития» Эми, а также тем, что она воспринимала как провал и неудачу в её отношениях с Эми, и своей некомпетентностью в качестве матери. Одним из внешних свидетелей, участвовавших в этой встрече, был терапевт по имени Джон. Вот как он начал рассказывать о личном резонансе, вызванном у него этой историей...

Джон: Это у меня так по-разному отзывается... это заставило меня вспомнить то время, когда я был ещё маленьким и очень походил на Эми. У меня не слишком ладились отношения с другими детьми, мне очень быстро становилось скучно, иногда я создавал всем проблемы, со мной было трудно сладить. На самом деле, это было очень часто. И если бы тогда ставили диагноз СДВГ, я бы его точно получил, как Эми. Но моя мама... она была такая замечательная. Она говорила людям: «Вот, это мой мальчик, я знаю, он чем-то отличается от других, и во многом эти особенности можно ценить, если знать, как к этому подойти. Давайте я расскажу вам, чем он отличается от других людей, и вы сможете научиться ценить это». Она была замечательная, она также всем говорила: «Давайте я вам скажу, как...»

М.: И каково вам сейчас вспоминать о матери, видя перед собой такой её образ?

Джон: Это очень сильный образ, очень красивый (улыбается). Вот как жила моя мать, у неё были такие принципы...

М.: Я бы хотел лучше понять, что именно вы услышали и чему вы стали свидетелем в истории Лиэнн, что заставило вас вспомнить, так ярко представить образ вашей матери? Чему именно вы стали свидетелем, когда слушали историю Лиэнн, что было в этом похоже на то, как вела себя ваша мать?

Джон: О, ну это же просто, это было тогда, когда Лиэнн...

Рассказ Джона о его переживании резонанса стал автобиографичным, это был рассказ о его идентификации с Эми в её тяжёлой ситуации, о том, как замечательно его мама отреагировала на это, о тех принципах, которыми она руководствовалась, и о том, каким образом это отражало её жизненные ценности, её образ жизни. Я выразил большую признательность Джону за рассказ об этом отклике, но меня обеспокоила автобиографическая природа пересказа. Есть риск, что Лиэнн воспримет его как некую историю с моралью, своего рода назидательную притчу, и это лишь усилит некоторые из негативных заключений Лиэнн о самой себе: она получит возможность сравнить себя с этой замечательной женщиной и посчитать себя хуже. Побуждая Джона рассказать побольше о том, чему именно он оказался свидетелем в рассказе Лиэнн, что именно вызвало к жизни образ его матери, я постарался устранить этот риск. Вместо того чтобы пережить неблагоприятное сравнение своих действий с действиями матери Джона, Лиэнн увидела параллели между её идентичностью как матери и идентичности другой матери, к которой относятся с почтением. Подобное возвращение слов и выражений Лиэнн в центр внимания было также прелюдией к моим вопросам о влиянии её истории на жизнь свидетелей, о её «перемещающих», катартических аспектах.

М.: Я понимаю, что история Лиэнн, которую вы выслушали, была для вас важным опытом, она побудила вас вспомнить о вашей матери, и это было прекрасно. Как вам кажется, каково вам будет сегодня уйти отсюда с этим переживанием?

Джон: Я в замечательном месте нахожусь, я просто хотел бы побыть с этим.

М.: Могу я задать вам вопрос о вашей работе?

Джон: Да, конечно.

М.: Обращаются ли к вам иногда женщины — матери-одиночки?

Джон: Ну конечно. Я, кажется, понимаю, о чем вы спрашиваете. Думаю, в моей работе... в том, что мне рассказывают, есть что-то такое, что мне до сих пор не удавалось услышать достаточно хорошо.

М.: Правильно ли я понимаю, что в рассказе Лиэнн и в том, что вы рассказали о затронувших вас аспектах, есть нечто, что будет способствовать большему вниманию к историям других женщин? Вы сможете услышать в их рассказах то, чего бы вы раньше не расслышали?