Операция "Берег" (СИ) - Валин Юрий Павлович. Страница 39

Бойцы РККА двигаются через немецкий населенный пункт. 1945 г. (Не Шеллен, но где-то рядом)

Тянулась прифронтовая дорога со следами недавних боев, сдвинутой-сброшенной в кювет разбитой техникой, воронками, и придорожными домами, опустевшими, с разбитыми окнами. Собственно, дорога была Олегу частично знакома — как раз тот отрезок, что к станции Шеллен выходит. Довелось прокатиться. Случайный странный случай, да. И опять, кстати, Митрич там поучаствовал. Вот мало какое событие без деда обходится, а виноват после того кто угодно. Что за человек⁈ Впрочем, тогда он не особо виноват был, скорее, наоборот.

Еще на лечении дело вышло. День выдался не особо сырой, после обеда выбрались из фольварка битые ноги размять. Митрич припрыгивал на костыле, Олег неловко прихрамывал, оберегая «подбитые тылы», короткая тропинка вела к дороге, вполне себе утоптанная, без мин и иных гадостей.

Постояли, разглядывая проезжающие машины и повозки.

— Вообще нам обязаны кинопередвижку пригонять, — проворчал Митрич. — С культурной программой ранбольные выздоравливают гораздо быстрее, это проверено наукой. А то имеем полторы книги, да газеты недельной давности — что за дела? Мы что, штрафники какие?

— Так взвод же, даже не санбат. Где на все медицинские взвода кинопередвижек напасешься? У нас тут даже отдельный политработник не предусмотрен.

— Сравнил: кино и политрука. На политрука сам смотри, я их уже вдоволь нагляделся, — хмыкнул дед. — Очковтирательством занимаешься, оправдываешь очевидные просчеты организации лечения. Это у тебя от молодости. Критика — она непременно должна быть.

— Я не спорю. Но нам все равно скоро в батальон, что тут жаловаться. Вон — люди дело делают.

Мимо прокатил «студебеккер» с бойцами, иэ кузова проорали что-то веселое.

— Одни туда, другие обратно, — философски заметил Митрич. — Вон пехота мелкокалиберная в тыл бредет, едва ноги тащит.

По обочине действительно брел кто-то мелкий, неуклюжий, едва ноги переставляющий.

— Пацан, что ли? — удивился Олег.

Митрич молчал, почему-то малость напряженно.

Человечек приблизился. Вот странный… в замасленном армейском бушлате с накинутым капюшоном, из-под брезентовых пол выглядывает нелепый серый халат, голова под капюшоном чем-то замотана. Пошатывает человечка, хотя налегке идет, малый узелок в руках, да и всё.

— Гражданский? Из угнанных, что ли? — предположил Олег.

Наши советские граждане и гражданки, угнанные немцами в неволю на хозработы и нынче освобожденные, двигались на восток постоянно. Иногда организованно, целыми командами и с транспортом, иногда группками и поодиночке — очень разные люди, молодые и в возрасте, изнеможенные и не очень, это уж кому где повезло на немца работать, да как прижало в момент, когда фронт подошел. Ничего, в себя придут, страшное уже позади. Хотя этот малый может и не дойти — вон как ноги подгибаются.

— Э, Митрич, а это ведь и не пацан? — без особой уверенности предположил Олег.

— Вот же твою бронетанковую, да какая тебе разница, вот в таком-то раскладе? — сердито сказал дед и огляделся. — Дорога же…

Человечек приблизился. Худой, обессиленный, на вид так и вообще лет тринадцать. Смотрит исключительно под ноги, свалиться боится. Бушлат человечку вроде пальто негнущегося и безразмерного. А насчет э-э… личной принадлежности даже вблизи никакой определенности.

— Так, а ну стой, передохни, — приказал Митрич, прихватывая странника за плечо.

Человечек остановился, удержал себя на ногах, но голову так и не поднял.

Это состояние Олег знал — доводилось испытывать при длинных марш-бросках в училище, и позже на фронте, когда двое-трое суток подряд сплошное маневрирование, да временами с боем. На ногах еще держишься, что-то делаешь, а башка нихрена не соображает, словно ее сняли и временно на боеукладку сунули.

— Вон бочка, посадим-ка, — указал дед.

Через кювет пришлось переносить, да это ничего: весу в ходоке было не больше, чем в трехдюймовом снаряде, попросту взяли под брезентовые локти да переставили через канаву. Человечек молчал, вроде как и неживой. Митрич сбросил с себя шинель, постелил на мятую металлическую бочку:

— Посидите, передохните, я быстро.

Олег подивился суетливости деда — понятно, что не каменный сердцем, но и особой чувствительностью Митрич точно не страдал. А сейчас вон как заковылял, живо с костылем на тропку выскочил, к медсанвзводному фольварку ужучил.

Человечек сидел, молчал, его и сидячего покачивало, только башмаки-якоря — здоровенные и грязные — на месте держали.

— Издалека? — неловко спросил Олег. — Тебя, парень, как зовут?

Человечек поднял голову — глаза, покрасневшие веками, измученные, безусловно были девчачьими.

— Ой, извини, — испугался лейтенант. — Не видно под твоим капюшоном ничегошеньки.

— И хрен с ним, — прошептала бедолага. — Домой иду. Батрачила. У герра Штульге.

Девчонку опять качнуло. Олег догадался, что ее нужно поддержать, но как-то тактично. Присел рядом, подпер плечом. От странницы пахло псиной и сырой зимней дорогой. Ну, это дело понятное.

— И что тот герр Штульге? Деру дал от наших?

— Нет. Сгорели они. Пожар вдруг случился, — со странным торжеством прошептала девчонка.

— Вот как, не ушли, значит.

Странница покосилась, с трудом повернув шею. Ничего не сказала. Глаза у нее, оказывается, были не только красновекие, но и блестяще-серые, влажные. Экий взгляд.

— Ничего, кончилось и кончилось, — жуть как коряво утешил Олег. — Тебе в Шеллен нужно. Там станция, пункт питания. Отогреешься, подкормишься, и на эшелон.

— Туда иду. В Шеллен.

Говорить девчонке было трудно. Дрожь била, неровная, болезненная. Может и не дойти малявка.

Что тут поделаешь, война. Олег удобнее подпер плечом.

— Откуда сама?

— Орша. Попалась, дура. Угнали. В сорок третьем.

— Ладно, чего же дура-то? Бывает.

— Дура. Валенки пожалела. Надо было скидать, да босиком тикать, точно убежала бы.

— Тут не угадаешь. Вон я воевал-воевал, подбили танк, лежу за пулеметом как приличный боец, отстреливаюсь. Тут прилетает и прямо в задницу. Вот кто мог подумать? Теперь лечусь, а стыдно сказать, куда стукнуло, — ни к селу ни к городу пожаловался лейтенант.

Странница чуть слышно фыркнула:

— Чего удивительного. Жопа всегда первой страдает.

— Так-то верно, но сама понимаешь, стыдновато…

— Угу. Меня Оля зовут. Ольга.

— То хорошо. И имя хорошее имя. А меня — Олег. Бронетанковые войска.

— А далеко еще до Шеллена?

— Как сказать… средне. У тебя документы-то есть?

— Аусвайс и справка от наших, написали. Ладно. Спасибо. Идти мне надо, — бессильная Оля попыталась встать.

Лейтенант Терсков придержал:

— Давай без суеты. Сейчас дед вернется.

— Какой дед? Зачем?

— Ну, боец со мной был. Он опытный, подскажет чего. Посиди пока, отдохни, тут хоть сухо.

Сидели, молчали. Девочку Олю неудержимо тянуло в сон, тяжелела, привалившись к теплому лейтенантском боку, тут же вздрагивала, просыпалась. Вот жизнь у человечка, это вам не в санвзводе сытно отлеживаться.

На тропинке показался Митрич, с «сидором» за плечами и ватником под мышкой.

— Дремаете? Это правильно. Давай-ка…

Действовал дед решительно. То, что странник странницей оказался, его ни капли не смущало. Снял с девчонки просторный бушлат, натянул поверх серого платья телогрейку:

— Не новая, но без насекомого населения, прожарили на совесть. А «макинтош» давай поверх, лишним не будет. В вещмешке хлеб, сахара чуток. Консервы легкой на кухне нет, сейчас не снабжают, сосиски копченые нашлись, а может, сардельки — кто их, германские, разберет. Чай грузинский подвернулся, пачка. Сама не заваришь, сменяешь на что. Только разом всё не жри.

— Что ж я… я знаю. Спасибо, — из глаз девчонки покатились слезы, держала «сидор», и тот казался размером чуть ли не с нее саму, худющую даже во всех одежках.