Назад в СССР: Демон бокса 3 (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич. Страница 26

— Вот ты мне скажи: ты на меня работаешь или я на тебя?

— Неправильно ты ешь бутерброд, Дядя Фёдор.

Машка прыснула. Негр нахмурился.

— Что это, чёрт побери, означает⁈

— Непереводимая игра слов. Смысл в том, что неправильно ты ставишь вопрос. Мы оба друг другу весьма полезны. Ты мне — очень, но есть другие промоутеры. Я же у тебя единственный чемпион мира в супертяже… Постой! Ведь у других твоих парней пояса отобрали. Выходит, вообще единственный. А наш контракт истекает первого октября.

— Да, бл… И я ни хера не могу договариваться о поединках после первого! Нормальные бои, приносящие бабки, планируются за полгода. Хочешь без штанов меня оставить, чтоб хер застудил?

Под пекущим июньским солнцем Лос-Анджелеса плавился асфальт, под сорок в тени по Цельсию. Без штанов его отросток сгорит, а не замёрзнет.

— Договаривайся. В августе сообщу, подписываем на год или на два. Условия знаешь.

— На пять, сука!

— Пять точно не проведу в боксе. Даже если не соберу все пояса.

— Нахрена так рано?

— Пик формы пройдёт, начнётся спад. Нокауты, проигрыши. Не по мне. Лучше поднакоплю немного, вложу, чтоб жить скромно, но не заботясь, чтоб не помереть с голоду. Лос-Анджелес мне нравится, чтобы жить, а не сдохнуть с пробитой башкой.

Немного — это сверх восьмисот миллионов долларов.

Он остыл, начал снова вскипать, сыпать ругательствами, хорошо хоть Ольга догадалась оттащить Машу подальше, знавшую, возможно, не только «факинг щит», но и другие слова из репертуара промоутера, об остальном догадалась бы по интонации.

— Что за херь с молодыми любителями из СССР?

— Когда придёшь в себя, подумай: в Союзе полно талантливых пацанов, уже отобранных тренерами и прошедшими базовую подготовку. И это нормальные парни, не бандюки с окраин Голливуда, за которыми нужен постоянный надзор, чтоб их не застукали за вооружённым ограблением или за торговлю наркотой.

— Белые…

— Знаю, ты — чёрный расист. А среди советских встречаются и смуглые.

— Мне похер расизм. Белые хуже дерутся. Не та скорость, нет куража, мало эмоций.

— Ты обо мне?

— Ты вообще исключение. Мне бы ещё двух-трёх таких с контрактом на пять лет, давно бы поменял мою «Розалинду» на океанскую яхту.

— Хорошо, что напомнил. Я стрельну её у тебя на выходные. Обещал дочку покатать по морю. Не бзди, возьму с твоим шкипером, не утоплю.

— Бензин и расчёт с Хасом — за твои. Пусть катает их, но сам дуй в спортзал! Никаких выходных. Или подписываешься лечь с Синклером…

— Я же ответил — нет.

— Или тренируешься за все пропущенные месяцы. Я сказал!

— Слышу. Переутомление перед боем тоже не гут. Чао!

По милости моего грёбаного менеджера мы с Машей и с Ольгой грелись на солнце лишние и очень неприятные четверть часа, пока не опустились на сиденье очередного такси в райскую прохладу кондиционера. Тропическим летом машина скорее выедет на дорогу без тормозов, чем с неисправным кондишном.

— Валера, кто это был? Мерзкий…

— Спроси по-английски.

— Сорри. Так кто это?

— Мой промоутер. Временный рабовладелец гладиаторов, а я — его Спартак. До первого октября, потом, возможно, продлим кабальный контракт.

В Лос-Анджелесе таксисты не отгораживали заднее сиденье сеткой от переднего, как принято в Нью-Йорке, хоть криминогенность здесь тоже на высоте. Я сидел за спиной шофёра, Ольга ввинтилась посерёдке, Машка разглядывала огромный город, по сравнению с которым Балтимор — большая и очень благоустроенная деревня. Из окна такси видно гораздо больше и в подробностях, чем из иллюминатора.

— Наверно, очень хороший. Иначе ты не терпел бы от него столько хамства.

— Привыкай. Это Америка, детка. Здесь только на великосветских приёмах общаются с долей вежливости. За их пределами большинство разговоров начинается с What You Fucking Do? Или других факов. Причём это не ругательства. Просто так принято выражаться. А вообще, если не углубляться в частности вроде личности моего персонального мучителя, в Балтиморе ты видела фасад, обёртку. В Калифорнии узнаешь Америку в целом такой, какая она есть. Вечером в большинстве районов за благо не выходить на улицу, даже мне, в лучшем случае — заберут бумажник. На окраинах, около зелёной зоны, нельзя отпускать маленьких собачек — выскочит из кустов койот и загрызёт. Или унесёт орёл. Здесь, по трассе, ещё ничего, и там, где я живу, тоже. Но около нашего тренировочного зала, да много где, царит настоящий срач. Мало? Здесь сильные ветры, почти каждый год — торнадо, обычно с разрушениями и жертвами. В Калифорнии настолько привыкли к землетрясениям, что о них даже не пишут в газетах, если только не рухнут небоскрёбы или какой-то большой мост. Если тебя остановит полиция, подчиняйся беспрекословно. Полицейский имеет право выстрелить на поражение, если только заподозрит, что у тебя есть оружие или ты представляешь собой иную угрозу. Можешь проработать всю жизнь от звонка до звонка, но лопнет страховой фонд с твоими пенсионными отчислениями, и соси лапу без пенсии. Если попадёшься на любой ерунде, пусть даже без вины, тебя без колебаний отправят за решётку, и будешь сидеть, пока не внесут залог. Тут едва ли не половина населения хоть одну ночь провела в кутузке! Например — за превышение скорости на хайвее. И хрен потом отмажешься, если нет бабок на хорошего адвоката, от тысячи долларов в час.

— Так зачем ты сюда переехал? И нас притащил? — спросила Ольга через минуту, с трудом переварив услышанное.

— Потому что это страна великих возможностей. Их нужно реализовать, затем продать активы и линять как можно скорее — в Европу или Австралию. Да в ту же Белоруссию, когда совок развалится, и наведут порядок. Здесь придётся быть очень осторожной, продумывать каждый шаг, присматриваться к любому новому знакомому, не допускать случайных встреч. Любое невинное предложение угостить тебя коктейлем в баре означает вопрос: ты сразу после бара переспишь со мной? Учти, на тебе Машка. Любой мужик, пытающийся угостить её леденцом на улице, это потенциальный насильник-педофил. Тем более ты всё равно не у дел, пока не решим с университетом.

— И на твоём иждивении… Знаешь, что она утром учудила, пока ты отсыпался?

— Шокируй подробностями.

— Я набрала Минск, у них вечер. Она ни разу с отъезда не говорила с мамой! Уже сколько дней.

— Потому что вечером пан генерал дома.

— Папа теперь дома всегда. Но подняла трубку Вика, — Ольга снова перешла на русский: — Машенька, что ты сказала маме, повтори папе!

Мелкая оторвала нос от окошка.

— Я сказала, что ребёнку нужна мама. В Америке у всех есть мамы, а у меня одной нет. Если ты не приедешь, я попрошу папу, чтобы он взял мне в мамы тётю Олю. Вот!

Сверхъестественный ребёнок! У неё пора спрашивать — кто ты, а не у меня.

— Оль, что Вика ответила?

— Плохо слышно было. Что-то лепетала, она тебе тётя, этого достаточно… Но, по-моему, у неё поколебалась решимость не ехать. Спрашивала: кто Машку так подговорил. Если сестра приедет, ты как поступишь?

То есть — кого выберешь из нас двоих. Интересная постановка вопроса. А почему не симпатичную мулаточку с соседней улицы?

— Если хочешь услышать ответ, который тебя больше всего устроит, то не услышишь. Я слишком устал от семейных пертурбаций. Быть может, сильнее, чем от эксперимента с Джей. Вот сейчас, когда наступило некоторое равновесие, не надо ничего менять и думать, это самое лучшее. Я и так запустил своё главное дело — бокс. Если вас не нужно было бы вытаскивать из-под Чернобыля, Дон организовал бы два, может — и три боя. Я потратил тысяч семнадцать всего, не считая подарка чете Клинтон, а не заработал тысяч двести!

— Ты всё меряешь на деньги.

— Затасканный и неактуальный аргумент из советского нафталина. В Америке у тебя должны быть деньги. Без них ты несчастен. С ними тоже не обязательно счастлив, но бедность — это жизненная катастрофа в любом случае. Учись считать каждый бакс, и мой, и свой, когда заработаешь. В газете «Правда» это называют «гримасами капитализма», «эксплуатацией человека человеком» и так далее. Редкий случай, когда в «Правде» печатают правду.