Гавран (СИ) - Филимонов Иван. Страница 13

Теперь – без шансов. Я лично, как и многие из тех вокруг, кто думает не за деньги и понимает не потому, что по должности положено, также ясно осознаю всё это и вижу. А "в безнадёжном бою" – нет ни сил, ни желания, ни веры в хоть какой смысл. Ну слабоват, чо уж там врать себе самому. Сильные в большинстве своём уже сгорели... Потому держаться в этом мире мне не за что. Абсолютно не верю, что может быть даже "в историческом масштабе" что-то "лучшее". С моей точки зрения, естественно, лучшее. Кому-то и золочёное корыто с шоколадной опарой, – особенно если не только для себя, но ещё и для отпрысков, – счастье.

А имитировать бурную деятельность и общественное развитие сапиенсы сейчас предпочитают исключительно пережёвывая теории. Вот например, как хороша гумилевская теория "пассионарности". "Да-да, мы сейчас в дерьме именно потому, что цикл подошёл... и количество субпассионариев..." Поговорили, почувствовали себя умными в стойле своём, ка-айф!.. Или – ах, как необычна Хронология Фоменко! Или... или, или... Но удивительно – пустые рассуждения нихрена не помогают вывернуться из эволюционного тупика... Мно-ого умствований сейчас популярных. На уровне "побазарить в блогах". Так же как церковь – на уровне "засветиться в храме". Не, про религию лучше не надо вообще, лучше забыть сразу, чтобы промолчать.

Заняться исключительно собой, травлением собственных тараканов? Уехать в Непал, на Алтай, в тайгу сибирскую глухую? Благо ехать не очень далеко... Так закрыться от всех и всего можно и здесь. Правда сложнее немного. Но если нихрена не делать, просто существовать так, то можно незаметно и до греха, как говорится, дойти. Потому как даже сейчас вздрогнешь бывает, осмотришься по сторонам, на жизнь вокруг и себя в ней глянешь... И ей-ей, то ли себя самого, то ли первого подходящего прибить хочется от бессилия что-либо изменить. От того, что нет смысла ни в чем. Даже в самой жизни.

Поэтому предложение Коннектора для меня лично – единственное "в масть" и вовремя. Благословенный рок, так сказать. Вот он, шанс и случай. Уйти – но остаться. Про "остаться" пока, правда, можно не думать, да и начхать! А вот "уйти"... Что-то я там всё равно найду новое. Да не что-то, скорее всего, а всё – новое, незнакомое и необычное! Не в Египет собираюсь же. И главное, вырваться из этого вонючего тупика, из которого здесь – никак, только если самого себя обмануть напрочь... На роль "добывателя рецептов для всего человечества" я не претендую, собственно, но для себя лично... Если не новый смысл жизни, то уж кусочек нового мира для себя, на свой вкус, может и организую. Кто-то скажет: что мешает это здесь сделать? На твой век должно, мол, хватить... Ну, за исключением того, что обязательно придётся больно толкаться локтями, – очень уж у нас тесно стало, – и кому-то либо на ботинки, либо на голову плевать неизбежно, если хочешь "кусочек" больше двух кубов на ближайшем погосте... Унижаться и унижать кого-то, ловчить, рвать... Задолбало!.. Так вот, за исключением вышеперечисленного – будем считать, что чисто так по-детски я на мир этот обиделся, разочаровался в нем. Так проще. И не надо опять вдаваться в подробности.

***

"Яша, иди домой..."

Опять София Марковна, а я всё у того же окна, естественно, у которого "завис" полчаса назад.

"Я-аша, иди домой наконец, или я..."

Нет, она не успокоится. И нет – громкость у неё тоже не убавляется. Только если закрыть форточку. Ей плевать, что это спальный район, а не Привоз. Что улица Громова здесь, что какая-нибудь Арнаутская в Одессе – этой "тете Соне" всё одно: она везде дома, у неё везде свои порядки.

А я ведь тем вечером не удержался, подколол-таки Леню, как я думал:

– А как там с вами, богоизбранными? С мутациями, подлецами и святыми?..

Ленька в ответ как-то совсем уж дико захихикал:

– С богопроклятыми, точнее будет сказать. Гниющие остатки былой роскоши...

Глядя на мою слегка недоуменную физиономию, собеседник уже форменным образом заржал. Чуть не до слез.

– Ну и рожа у тебя, Шарапов... Ха-ха...

Он ещё заел своё веселье салатом, испытывая видимо моё терпение, запил минералкой. Потом закурил, косясь своим выпуклым лукавым глазом. А я чего – я ничего, оливки вон трескаю, сыром заедаю. Будет меня тут ещё всякая еврейская морда разводить...

– Знаешь, Влад, – Бордовский наконец убил остатки сигареты в пепельнице, откинулся спиной на стену и заговорил, – тут придётся озвучить ещё одну теорию. И она опять-таки не подтверждена до конца. В статусе реалистичной гипотезы, так сказать. Но... очень уж всё в масть ложится, как говорится, даже те новые кусочки, что появляются у нас постоянно.

Он немного поёрзал, примостился локтем на холодную по летнему времени батарею, пристроился поудобней – и снова начал выдавать мне свои научные тайны и секреты.

– Чистые иудеи, если вообще так можно говорить в наше время, умудрились невообразимым образом сохраниться даже не с прошлой, я думаю, а с позапрошлой эволюционной волны.

И глядя на моё слегка недоуменное лицо пояснил:

– Ты ведь не думаешь, что вот сотни тысяч лет, – а по некоторым данным и больше, – хомо сидели себе в пещерах или лесных шалашах-землянках, а последние три-пять тысячелетий вдруг внезапно бросились энергично и построили современную дурную цивилизацию. Естественно, этих цивилизационных волн было несколько – минимум несколько десятков. Минимум. С полным крахом, деградацией, вымиранием и прочими прелестями. Вплоть до замены титульной расы. Это я сейчас про двуногих хомо, если ты не понял. А потом тихонько, по спирали... Опять вверх – до следующей волны. Так вот...

Ленька заел свой апокалиптический рассказ долькой лимона, слегка поморщился, – то ли от кислоты, то ли сожалея об ушедших расах, – и продолжил:

– В моменты отлива, так сказать, в периоды дикости и упадка, нации и народы исчезают, фенотипы-генотипы размываются, дробятся, большинство вообще уходит в небытие. Ну или в некий закрытый для нас банк данных. Это если всё по-простому так, по-человечески объяснять. Без зауми, как один мой преподаватель говорил. И это общее правило – уничтожать отработавшее. Мыть пробирки, образно выражаясь. И это мудрое правило!

Воздев перст и нравоучительно им покачав, – в стиле водяного из какого-то старого советского фильма-сказки, не помню названия, помню только трагический сопутствующий возглас "Должок!..", – этот алкаш-профессор этим же перстом повелительно указал мне на бутылку с коньяком. А сам, пока я понятливо разливал жидкость по рюмкам, задумчиво бродил рукой над столом, замирая ненадолго то над пиалой с оливками, то над банкой с икрой. Отщипнув в конце концов по-сиротски пару виноградин и ими же закусив, Лёня свою лекцию для нихрена не понимающих в биологии, то есть для меня, продолжил.

– Любая система чувствительна к дефектам и ошибкам. Чем более она сложна, совершенна – тем чувствительнее. И одновременно это же усложнение ведёт и к нарастанию общего количества этих сбоев. Наличие неких механизмов саморемонта до определённого момента решает проблему. И даже, при наличии обратной связи, позволяет закреплять некоторые девиации как полезные. Что опять-таки совершенствует и усложняет систему в целом. До определённого момента, надо повторить и подчеркнуть. Потому что после некоего критического рубежа она становится настолько сложна и совершенна... В монстра настоящего превращается, короче.

Профессор совершенно неинтеллигентно цыкнул зубом и сожрал ещё пару виноградин.

– И тогда уже никакая обратная связь, никакой саморемонт не помогает. Монстр этот начинает оправдывать своё название. Всё сыпется, ошибка на ошибке, дикие мутации, уродства, злокачественные действия... Там много всего. Потому в процессе вышеупомянутого эволюционного прибоя все эти "старые версии" мудро утилизируются. Кое-что оставляя последователям. Очень немногое. Иначе вреда от такого наследства будет больше, чем пользы.