Зов пустоты (СИ) - "Lone Molerat". Страница 37

Утром, когда она проснулась, на тумбочке рядом с кроватью лежали три тюбика берлинской лазури, которую Ида так долго и безуспешно искала — новые, с торговой печатью НКР на этикетке. Нашёл же, купил…

Она поняла, что ненавидит этот цвет. Почти так же, как слово «долг». Но ненависть вспыхнула — и пропала, превратившись в пепел безразличия.

Где-то внизу Фрэнк-младший звенел гантелями. В доме Ферреллов всё было согласно распорядку. Значит, уже девять утра. Значит, Фрэнк-старший уже на лесопилке. И она может уйти, и никто не хватится её до самого вечера, а вечером она уже будет далеко отсюда…

Она поднялась с постели. Постояла минуту, уткнувшись лбом в холодную стену. И побрела вниз. Потому что обед сам себя не приготовит.

В тот день она заснула. Жизнь вошла в привычку, и годы тянулись, неотличимые друг от друга. После того, как Фрэнка-младшего приняли в Братство, они переехали в Никсонвилль — Иде, в общем-то, было всё равно. О том, чтобы уйти от Фрэнка, она даже не помышляла. Он ведь не обещал ей счастья, он обещал покой — и сдержал слово. А значит, и она должна была ответить тем же. О смерти Ида не мечтала, но и жить ей было незачем. До недавних пор.

И вот теперь этот мальчик, Генри, собирался убить её — за то, что она спасла ему жизнь.

— Да стреляй уже, — просто сказала она, глядя ему в глаза. — Хуже не будет.

Конечно же, он не выстрелил.

И больше они об этом не вспоминали и не говорили — никогда, даже в тот самый день, который так странно начался, а закончился ещё странней. Даже когда они, обнявшись, лежали на матрасе среди грязных бинтов и сброшенной одежды и пытались понять: как такое вообще могло с ними произойти? В обход всех извинений, объяснений и признаний, вопреки здравому смыслу? На удивление, асептика их не покарала. Как и другие боги Пустоши.

Он называл её девочкой. Это и смешило Иду, и заставляло грустить: тоже ещё девочка, неухоженная тётка, почти полностью седая, с грубыми, растрескавшимися от постоянной работы руками, — а он эти руки целовал… Генри словно бы видел ту, настоящую Иду, которая где-то потерялась по пути к тридцатитрёхлетию. Видел — или создавал. Разницы не было.

Он не убил, хотя должен был. Она простила, хотя не должна была. Но о долге они не говорили. А вот об Анклаве — пришлось.

— Вообще ты, наверное, первый человек на Пустоши, который обо всём узнает, — в улыбке Генри не было ни двойного дна, ни тревоги — только тихая нежность. — Удивительно, правда?

Он ей всё объяснил. Что сейчас дела Столичной Пустоши так плохи, потому что за двести лет люди просто-напросто устали от свободы. Братство, мутанты, рейдеры — силы-то вокруг много, но сила эта дурная, дикая. А вот когда Анклав оставит от всех этих шаек и группировок лишь недобрые воспоминания, то всё изменится. Будет одна власть, один закон на всех. Простым людям сразу станет легче, когда их избавят от необходимости выбирать, какому царьку платить дань и чей флаг вывешивать на крыльце. Они смогут не бороться за выживание, а спокойно трудиться на благо государства. А уж оно-то их и накормит, и защитит, как было до войны.

Выходило заманчиво. И всё же Ида отважилась спросить:

— Но ведь как раньше всё равно уже не будет?

— Конечно, не будет, — тепло улыбнулся Генри. — Будет лучше.

И она ему верила. Верила и надеялась, что война начнётся — и закончится — как можно скорее. Потому что Генри пообещал, что увезёт её отсюда, как только его отряд отзовут со Столичной Пустоши.

— А куда мы уедем? — робко спросила Ида, хотя на самом деле ей было всё равно. Хоть на дно морское, если Генри будет рядом.

— В Вегас, — уверенно ответил он. — Хочу его тебе показать. Там так красиво, особенно на Стрипе. Там никогда не бывает по-настоящему темно, — он прикрыл глаза, и Ида притихла, боясь спугнуть воспоминания. — Свет со всех сторон: от неоновых вывесок, фонарей, гирлянд… А ещё там тепло.

Ида рассеянно прочертила пальцем линию на запотевшем оконном стекле. Зима в этом году выдалась не на шутку свирепой, даже старожилы такой не могли припомнить.

— Очень тепло, — повторил Генри, обнимая её. — Здесь всё такое серое, словно люди стесняются жить. А в Вегасе каждый день, как праздник. Я там прожил почти год у дяди, пока родители обустраивались в Рейвен-Роке. Дядя у меня славный. Такой ворчливый раздражительный старикан, но на самом деле добрее его в мире не найдёшь. Он Стрип терпеть не мог, но ради меня перебрался туда на время из своей глуши — чтобы я мог ходить в школу. А я ради него выучился на врача. Чтобы ему наконец-то было о чём со мной, сопляком, поговорить, когда мы в следующий раз встретимся.

Он на секунду отстранился. Достал что-то из нагрудного кармана и протянул Иде.

— Это фишка, — объяснил Генри, пока Ида рассматривала красно-чёрный пластиковый кружочек. — Игральная фишка из казино. У меня их когда-то было много, но остальные я растерял, раздарил друзьям в учебке. А вот эта, последняя, — моя. На счастье. Нет, не возвращай. Пусть она лучше у тебя останется.

Ида кивнула. Сжала в ладони фишку– та оказалась совсем крохотной и невесомой, как призрак удачи.

Само собой, Генри не раз предлагал ей уйти от Фрэнка. Предлагал — а толку-то? Уходить было некуда, и оба они это прекрасно понимали. Привести Иду на разведбазу Генри не мог: Анклаву ни к чему были проблемы с местным населением. Ида могла перебраться в Мегатонну или Ривет-Сити, но это означало бы, что их встречи с Генри станут совсем уж редкими и мимолётными — здесь же, в мастерской на берегу Потомака, им удавалось видеться почти каждую неделю.

В начале зимы Фрэнк сломал спину — умудрился поскользнуться на одной из лестниц в Мегатонне. И это всё ещё больше осложнило. С одной стороны, теперь-то Ида могла безбоязненно уходить из дома, когда ей заблагорассудится. С другой, не могла же она просто бросить Фрэнка вот так — без ухода, в полном одиночестве, совершенно беспомощного? Феррелл-младший по уши погряз в делах Братства, а больше Фрэнку не на кого было рассчитывать.

Всё изменилось в предпоследний день марта.

Генри пришёл с опозданием. Такое и раньше бывало, но сегодня Ида особенно сильно тревожилась. Из-за инцидента с Мэри Никсонвилль трясло и штормило. Ида осталась бы дома, но Аннет вызвала людей из Братства, а об этом надо было предупредить Генри любой ценой.

— Нужна помощь, любимая, — тихо сказал Генри вместо приветствия.

Выяснилось, что после смерти тихая скромная Мэри стала самой желанной девушкой на Пустоши: президент Эдем тоже проявил к ней интерес. Агент Анклава в Цитадели сообщил, что отряд прибудет завтра на рассвете. А значит, Мэри надо было похитить уже этой ночью, и сделать всё аккуратно и без лишнего шума.

— То есть нам нужно забрать её тело? — уточнила Ида спокойно.

— Да. Нет, — Генри помотал головой. — Тебя я не собираюсь подвергать опасности. Просто подскажи мне, как к этой Мэри подобраться.

— Без моей помощи — никак, — твёрдо сказала Ида. Всё было проще простого: это нужно Генри, а значит, это будет сделано. В конце концов, к тридцати трём годам она заслужила право на религию. И так уж вышло, что религией этой оказался белокурый мальчишка из Анклава.

В полночь она перебросила через плечо рюкзак и ушла раздавать сон.

Первыми на очереди были сторожевые собаки. Их Ида побаивалась — своих они не кусали, Аннет вышколила их как надо. Но вдруг они учуют, что Ида больше не своя?

Лохматый рыжий кобель с разорванным ухом, старейшина собачьего племени, с подозрением обнюхал подношение — но съел. Остальные последовали его примеру, и через пять минут Никсонвилль остался без охраны: псы спали беспробудным сном. Иде стало за них тревожно — проснутся ли? Но Генри ведь знает толк в дозировке, успокоила себя она. И, сверившись с наручными часами, пошла дальше.

Том, кажется, обрадовался, увидев Иду. По крайней мере, прогонять её он не стал. Ида знала, что он купил несколько её картин — по просьбе Мэри. Бедняжке они нравились. Она часто приходила к Иде в студию и подолгу молча и внимательно разглядывала всё подряд — законченные рисунки, эскизы, наброски. Может, кого-то такое поведение и вывело бы из себя, но Иду совсем не раздражало безмолвное присутствие соседки. В те минуты Мэри выглядела такой… живой.