Ле-цзы (перевод В.В. Малявина) - Ле-цзы. Страница 11
Однажды жил человек, который родился в Янь, а вырос в Чу [29]. На старости лет решил он вернуться на родину.
Когда он проходил через царство Цзинь, его спутник решил подшутить над ним и, показав на стену цзиньской столицы, сказал: «Вот столица Янь». Тут янец принял торжественный вид.
Вошли они в город, и спутник яньца, указав на алтарь Земли, сказал: «Вот алтарь твоей общины». И янец растроганно вздохнул.
Потом спутник указал на какой-то дом и сказал: «Вот дом твоего отца». И у яньца из глаз брызнули слезы. А потом ему показали могилу и сказали: «Вот могила твоих родителей». И тут янец разрыдался.
Попутчик его не смог удержаться от смеха и сказал ему:
— Я просто дурачил тебя. Ведь мы — в столице Цзинь.
Янец чуть не сгорел от стыда. А когда он и в самом деле пришел в столицу Янь, увидел алтарь своей общины, отчий дом и могилы предков, то уже не был так взволнован.
Глава IV. КОНФУЦИЙ [30]
Конфуций жил в праздности [31]. Цзы-Гун вошел к нему, чтобы прислуживать. Конфуций выглядел озабоченным. Цзы-Гун не посмел задать ему вопрос, вышел и сообщил о том, что видел, Янь Юаню.
Тут Янь Юань запел, подыгрывая себе на лютне. Конфуций услышал его пение и, как и надеялся Янь Юань, пригласил к себе.
— Чему ты радуешься в такое время? — спросил Конфуций.
— А почему учитель так озабочен?
— Прежде скажи мне о себе.
— Учитель, я слышал, как вы говорили: «Радуйтесь Небу, знайте свою судьбу, и вы не будете ведать печали». Вот я и радуюсь.
Конфуций изменился в лице, помолчал и сказал:
— Я говорил так? Ты плохо понял меня. Я сказал это только по случаю. А теперь я поправлю себя. Ты слышал только, что не ведает печали тот, кто радуется Небу и знает судьбу, но еще не слышал о том, сколь велика печаль того, кто радуется Небу и знает судьбу. Я расскажу тебе об этом без утайки.
Совершенствоваться самому, не думая о том, прославишь ли ты себя своим подвигом или нет, и сознавая, что прошлое и будущее не зависят от твоих усилий, — вот что значит «не ведать печали, радуясь Небу и зная судьбу». Но прежде, когда я приводил в порядок «Песни» и «Предания», я хотел снова водворить благоденствие в Поднебесном мире и оставить его в наследство будущим поколениям. Я делал это не для того, чтобы совершенствовать себя или помочь только своему родному царству Лу. Однако же сановники Лу с каждым днем отбирали все больше власти у государя, нравы неуклонно портились, добрые чувства в людях все более ослабевали. Если мой Путь не проходит даже в одном царстве и при моей жизни, то что же говорить о всем мире и о грядущих временах? Так я впервые понял, что «Песни» и «Предания», ритуалы и музыка не помогают водворить благой порядок, однако не знал, чем можно их заменить. Вот о чем должен печалиться человек, который радуется Небу и знает судьбу.
И все же я понял, где истина. Эти «радость» и «знание» — не те радость и знание, о которых говорили древние. Радоваться без повода и знать без умысла — вот подлинная радость и подлинное знание. И тогда не будет ничего, что бы тебя не радовало, чего бы ты не знал, чего бы не свершил. К чему отбрасывать «Песни» и «Предания», ритуалы и музыку? Зачем искать что-то им на замену?
Янь Юань повернулся лицом к северу, поклонился и сказал:
— Я тоже это постиг.
Он вышел и рассказал Цзы-Гуну, и Цзы-Гун был очень изумлен.
Он вернулся к себе домой и семь дней подряд размышлял так усердно, что не мог ни спать, ни есть, и кости стали выпирать у него из кожи. Янь Юань еще раз пришел к нему с разъяснениями. Тогда Цзы-Гун вернулся к Конфуцию и до конца своей жизни не переставал играть на лютне и декламировать книги.
Вельможа из царства Чэнь, находясь с визитом в Лу, устроил доверительную встречу с Шусунем.
— В нашем царстве есть мудрец, — сказал Шусунь.
— Вы, вероятно, говорите о Конфуции? — спросил гость.
— Да, о нем.
— А откуда известно, что он мудрец?
— Я слышал от Янь Юаня, что Конфуций может отринуть разум и жить телом.
— В нашем царстве тоже есть мудрец, вы знаете об этом?
— О каком мудреце вы говорите?
— У нас есть ученик Лао-цзы, которого зовут Гуан Чэн-цзы. Он постиг Путь Лао-цзы и умеет смотреть ушами и слушать глазами.
Когда правитель Лу прослышал об этом мудреце, он очень удивился и послал знатного сановника с наказом привезти его со всеми почестями в Лу. В скором времени Гуан Чэн-цзы прибыл к его двору, и луский царь в самых вежливых выражениях стал расспрашивать гостя о его способностях.
— Вам доложили неверно, — ответил Гуан Чэн-цзы. — Я могу видеть и слышать, не пользуясь глазами и ушами, но я не могу изменить назначение глаз и ушей.
— Но это еще более удивительно. В чем же заключается ваш Путь? Мне не терпится услышать.
— Мое тело едино с моими мыслями, мои мысли едины с моей жизненной энергией, моя энергия едина с духом, а мой дух един с Небытием. Любое самое малое явление, любой самый слабый звук внятны мне независимо от того, случаются ли они за пределами Восьми пустынь или прямо под моим носом. Однако ж мне неведомо, воспринимаю ли я их своими органами чувств и конечностями, или я постигаю их сердцем и внутренними органами. Это знание возникает само собой — и только.
Правитель Лу был очень доволен. На следующий день он рассказал об этом Конфуцию, а тот улыбнулся и ничего не сказал.
Первый советник царства Сун навестил Конфуция и спросил его:
— Вы мудрец?
— Как я могу назвать себя мудрецом? Я просто человек, который много учился и имеет обширные познания.
— А были ли мудрецами Три Царя [32]?
— Три Царя умели пользоваться знаниями и отвагой, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.
— А были ли мудрецами Пятеро Владык?
— Пятеро Владык умели применять человечность и долг, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.
— Тогда были ли мудрецами Трое Высочайших Властителей?
— Трое Высочайших Властителей умели пользоваться обстоятельствами времени, а были ли они мудрецами — того я не ведаю.
— Кого же, по-вашему, можно назвать мудрецом? — спросил в недоумении первый советник.
Конфуций изменился в лице и сказал:
— Среди людей в Западном крае есть настоящий мудрец. Он не управляет — а в мире нет беспорядка. Не говорит — а ему доверяют. Не воспитывает — а его слушаются беспрекословно. Он столь велик, что никто даже не может прославить его. Я догадываюсь, что он воистину мудр, но не знаю, прав ли я в своей догадке [33].
Тут первый советник подумал про себя: «Конфуций меня дурачит!»
Цзы-Ся спросил Конфуция:
— Что за человек Янь Юань?
— В человечности он превосходит меня.
— А что за человек Цзы-Гун?
— В красноречии он превосходит меня.
— А Цзы-Лу?
— В храбрости он превосходит меня.
— А Цзы-Чжан?
— У него манеры лучше, чем у меня.
Тут Цзы-Ся поднялся со своего сиденья и спросил:
— Но тогда почему эти четверо прислуживают вам?
— Сядь, я скажу тебе. Янь Юань может быть человечным, но не может укротить свою доброту, когда это необходимо. Цзы-Гун может быть красноречив, но не может придержать свой язык, когда это необходимо. Цзы-Лу может быть храбрым, но не умеет беречь себя. Цзы-Чжан может быть величав по виду, но не может держаться дружески в компании. Даже если бы я мог приобрести достоинства всех четверых в обмен на мои собственные, я бы не сделал этого.
После того как Ле-цзы обучился у Ху-цзы и сдружился с Бохунем-Безвестным, он поселился в Южном Предместье. Множество людей, желавших стать его учениками, поселились поблизости. Число их росло с каждым днем, так что их и сосчитать не успевали. Однако Ле-цзы все полагал, что их недостаточно, и каждый день затевал с ними споры, выслушивая доводы каждого. Двадцать лет прожил он по соседству с Наньго-цзы, но они не ходили друг к другу в гости, а встречаясь на улице, делали вид, что не замечают друг друга. Ученики же думали, что между ними существует вражда.