Башня Постоянства - фон Лефорт Гертруд. Страница 4
Маркиза вновь, на этот раз неодобрительно, покачала головой.
– Стало быть, вы хотите получить от Его Величества разрешение на освобождение узников, которых вы уже освободили… – сказала она. – А хорошо ли вам известно, что это означает?
– Ренет!.. Мне хорошо известно, что вы можете добиться от короля всего, чего только пожелаете! – ответил он.
Маркиза вновь тихо и коротко рассмеялась:
– Разумеется, мой друг. Но вы забываете, что мне самой никак не удается получить абсолюцию. Не могу же я в такой момент ходатайствовать перед Его Величеством об освобождении еретиков!
Он вдруг ощутил острую, непобедимую неприязнь к ее религиозным устремлениям. Перед ним опять совершенно неожиданно возник образ Марии Дюран. Две веры, разные, как день и ночь, представились ему в своем непримиримом противоречии: там – тихая жертвенность кроткой, почти радостной примиренности с отсутствием какого бы то ни было церковного утешения, здесь – прихоть честолюбивой, тщеславной женщины, стремящейся добиться признания Церкви как некоего особенно изысканного украшения. Герцог несколько мгновений боролся с соблазном отказаться от посредничества своей подруги. Но он не мог себе этого позволить – дело его было слишком важным и безотлагательным!
– Ренет, – вновь заговорил он с волнением, – если вы не поможете мне, мой юный подданный – погиб!.. Ведь не станете же вы требовать от меня, чтобы я взял свое честное слово обратно!
Тем временем маркиза оправилась от своего испуга.
– Успокойтесь, герцог, – ответила она. – Аудиенции у короля я сейчас обещать не могу, но все же постараюсь вам помочь: ступайте от моего имени к отцу Ларошу и расскажите ему, ничего не утаивая, обо всем, что произошло в Эг-Морте. Если кто-то и может сейчас уладить ваше дело с самим королем, так это он. И поторопитесь, пока дело не получило огласки!
Герцог поднялся. Он теперь и в самом деле почувствовал какое-то странное облегчение оттого, что маркиза отказалась выступить в роли посредника между ним и королем, хотя по отношению к патеру он тоже испытывал внутреннее сопротивление. Ибо тот принадлежал к ордену иезуитов, который был не только ярым противником его друзей-философов, но и прославился как враг гугенотов. Однако выбора не было.
Он отправился к патеру. Тот принял гостя со светской любезностью, ничуть не удивившись его визиту. Герцог вручил ему записку, написанную маркизой в знак того, что это и ее просьба. Патер сломал печать и принялся читать вполголоса:
– «Движимая глубокой заботой о сохранении нашей священной веры и безмерно благодарная судьбе за возможность оказать хотя бы маленькую услугу Святой Церкви…»
Патер прервал чтение и звонко рассмеялся.
Узнаю маркизу! Ах, как это на нее похоже! – воскликнул он с искренним весельем. Казалось, он тем самым хотел сказать: опять она пытается меня провести! Потом, уже молча дочитав послание до конца, произнес: – Вы и в самом деле оказались в весьма затруднительном положении, дорогой герцог. Неужели госпожа маркиза так и не смогла вам ничего пообещать?
– Она обещала мне вашу помощь, и ничего более, – отвечал герцог несколько раздраженно.
По лицу патера скользнула полуироническая-полуснисходительная улыбка. Это было еще молодое лицо с мужественными, но необыкновенно суровыми чертами, так что лицо это, несмотря на всю показную непосредственность, казалось почти непроницаемым.
– Да, маркиза, маркиза… – произнес он со вздохом. – Уж если она что-то задумала, то ни за что не отступится от своего желания.
Так и не дождавшись объяснения этой мысли, герцог тем не менее пришел к убеждению, что его покровительница посредством той миссии, которую словно ненароком возложила на него, хотела добиться от патера все той же пресловутой абсолюции и что патер это прекрасно понял, хотя и не проронил об этом ни слова.
– Вы ведь и сами испытываете определенную приверженность к протестантской вере, не правда ли, герцог?
– Нет, нисколько, я – атеист. Но, благодаря узникам Эг-Морта, у меня открылись глаза на истинную веру, – ответил герцог. Несмотря на щекотливость сво его положения, он почувствовал острое желание уязвить этого иезуита, подчеркнув стойкость еретиков.
Патер прекрасно расслышал в его словах вызов, но продолжал сохранять невозмутимое спокойствие.
– И что же именно гласит приказ, оставленный вами в Эг-Морте? – деловито поинтересовался он.
Герцогу очень хотелось сорвать с этого иезуита маску радушной любезности.
– Я как наместник короля приказал немедленно освободить несчастных узников, – заявил он высокомерно. Он не смог удержаться от того, чтобы еще раз ощутить триумф своего могущества.
Но патер не доставил ему удовольствия, ужаснувшись его смелости, как это сделала маркиза.
– Понимаю вас, герцог, – молвил он одобрительно. – С точки зрения гуманности совершенно с вами согласен. Мы, иезуиты, – продолжал он с тонкой улыбкой, – тоже в конце концов извлекли полезные выводы из наблюдений за развитием духа. Этот рационализм, каким бы роковым ни оказалось его влияние на религию, должен был наступить: сама религия не смогла совладать с фанатизмом.
Герцог уже не знал, чему удивляться. Между тем патер продолжал все более непринужденно:
– Я с искренним уважением отношусь к отданному вами в Эг-Морте приказу, герцог, однако, согласитесь, он не должен был приводиться в исполнение, так как не был подкреплен королевской грамотой.
– И тем не менее он был приведен в исполнение, – произнес герцог с нажимом. Он испытывал растущее удовлетворение от того, что не отрекся от своего поступка, и продолжал наслаждаться своим триумфом. – Молодой комендант, конечно же, исполнил приказ, заручившись лишь моим словом, что получит грамоту задним числом.
– А вы уверены в том, что аудиенция у короля принесет вам желаемый результат и вы получите грамоту? – спросил патер.
– Почему бы и нет! – Герцог упрямо вскинул подбородок. – Король ведь не ханжа… – Он намеренно выбрал это оскорбительное для Церкви слово, однако патер и его равнодушно пропустил мимо ушей и даже повторил:
– Да, король не ханжа. Но он связан определенными религиозными обязательствами: присяга короля обязывает его к искоренению ереси. Вы забываете, герцог, что, покровительствуя ее сторонникам, вы восстаете не столько против Церкви, сколько против государственной власти, которой нужен единомыслящий народ. – Он помедлил немного и продолжал: – Как я уже сказал, вы попали в весьма затруднительное положение, дорогой герцог, – меня сейчас больше волнует не участь молодого коменданта, а ваша собственная участь: комендант, в конце концов, выполнял приказ своего начальника, вы же, по сути, нарушили приказ вашего начальника. Боюсь, что вам грозит суд.
У герцога при этих словах патера появилось чувство, будто его совершенно неожиданно втолкнули в кромешную тьму некоего пространства, из которого нет пути обратно и о зловещем существовании которого он до этой минуты сознательно не желал думать. Все это время он беспокоился лишь о своем юном подданном, полагая себя в полной безопасности благодаря своему имени и исключительному положению. И вот шутливые слова маркизы: «Вы что же, решили сами перебраться в тюрьму Эг-Морта?» – обернулись для него ужасной реальностью.
Герцог Бово отнюдь не был героем по натуре, он был тонким аристократом, привыкшим к иносказательному языку царедворцев и прекрасным, возвышенным идеалам своих философов; он всегда служил лишь успеху и предпочитал жизнь своего привилегированного класса каким бы то ни было, даже самым ничтожным жертвам. При мысли о том, на что намекнул патер, он испытал ужас, подобный тому, который испытал перед лицом страданий узницы Марии Дюран, только теперь этот ужас адресован был ему самому и его собственной судьбе! Он знал, что обозначенная патером возможность печального исхода имела под собой совершенно реальную почву: ведь несколько лет тому назад уже как будто был случай, когда перед судом предстали дворяне, уличенные в том, что слушали протестантскую проповедь. И если его положение избавит его от участи раба на галерах, то заточения – в Венсеннский замок, а может быть, в Безансон или и в самом деле в ту Башню Постоянства – ему вряд ли удастся избежать! И он сам это чувствовал еще до разговора с патером, однако прогонял мысли об этом. И вот, похоже, его жизнь, еще вчера озаренная блеском Версаля, уподобляется унылому пейзажу Эг-Морта, так испугавшему его. Он вновь увидел перед собой этот пейзаж в его невыразимо тоскливой безбрежности, покрытый солью засохших слез моря, которое все отступало и отступало от берега в свою собственную недосягаемую свободу! Да, посещение тюремной башни в Эг-Морте и в самом деле стало для него дорогой в иной мир, из которого нет пути обратно.