Битва за Лукоморье. Книга 3 - Камша Вера Викторовна. Страница 13
Человеческую речь гирифтен вряд ли понимал, так что калечное крыло он расправил по чистой случайности. Медью блеснули поймавшие отблески заходящего солнца перья, легонько прошелестело…
«Тут я, на берегу за дальними возами, – малость не ко времени напомнил о себе Буланко. – На опушке три больших урода пасутся, в ручье мелкие плещутся. ЕЕ нет. Куда бежать?»
За излишнюю торопливость Алеша себя ругал частенько. Ругал, давал зарок впредь быть умнее и опять спешил. Ну вот зачем было звать Буланко прежде времени?! Теперь размечтавшийся жеребец, чего доброго, отправится искать единорожицу в одиночку, а волшебные кобылицы с чужаками ладят редко.
– Жди, сейчас подойдем, – шепнул в кулак Алеша, сдавленно, для прикрытия кашлянул и окликнул зверинщика. – Стемнеет скоро, а мне на единорожицу глянуть охота.
– На лугу она, – зверинщик все еще любовался своим гирифтеном, – никуда не денется. Сейчас мы с Филимоном тебе Огнегора нашего покажем, обезьяна лесного.
– Так и он никуда не денется, – отшутился Охотник, – на обратном пути и посмотрим.
– Не получится, – Филимон аж свистульку от губ отнял. – Спать я его после вечерней кормежки уложу, а то всю ночь колобродить будет.
– Ну, значит, до завтра отложим. Обезьян-то я в Великограде видал. У скоморохов.
– Мелких, поди?
– С кошку.
– А мой здоровенный, – Слобо никак не мог оторваться от своего гирифтена. – Ну скажи, красавец?
«Где вы там? Я жду, но тут плохо. Это отсюда свиньями пахло, я тебе говорил!»
– Конечно, красавец, – поспешно согласился со зверинщиком китежанин, – только мне жуть как охота единорожку поглядеть.
– Охота так охота, – Слобо казался слегка удивленным. – Пошли.
Солнце уже наполовину сползло за лесную кромку, но света еще хватало. Первым, кого увидел Алеша, был Буланко, замерший возле выбежавшей на середину луговины одинокой березы. Дальше темными стогами высились длинноногие горбатые верблюды, еще кто-то, явно не мелкий, развалился в траве, а возле ручья на валуне сидел парень в лохматом пастушьем плаще и возились не слишком большие, зато толстенные животины с огромными головами.
– Водяные свиньи, – немедленно объяснил Слобо. – Гляди, конь твой! Отвязался, что ли?
– Я его не привязываю никогда.
– У вас так заведено, что ли?
– У нас много чего заведено, – не стал вдаваться в подробности китежанин. – Эти свиньи, они где водятся?
– На Среднеморских островах, как и слониши. Дальше на юг, за морем, такие же живут, только большие. С ними ни один зверинщик не свяжется, уж больно злы и без болота своего долго не протянут, да и дорога… Вот слона я, Белобог поможет, добуду, это те же слониши, только каждый на дюжину коней потянет. Слон, если его обучить, сам пойдет, его даже нагрузить можно, а свиней водяных только везти, а где под эдакие туши повозку взять?..
«Спроси, где ОНА. Я к НЕЙ побегу, а ты свиней своих смотри, сколько хочешь».
– У тебя, Слобо, и так всего много, – говорить сразу с двоими, причем с одним еще и украдкой, то еще удовольствие! – Да и зачем большие, если есть мелкие такие же. На опушке, это ведь верблюды?
– Они самые. Чем хороши, так это тем, что почти без пригляда пасутся. Вот за свиньями водяными глаз да глаз нужен, а уж за гирифтеном…
«Спроси! В нетерпении я!»
– Хорошо, что верблюды умные, – перебил очередной рассказ о зверинщиковом любимце Алеша, – а как с этим у единорогов? И где твоя красотка, в лес ушла?
– Красотка?! – расплылся в улыбке Слобо. – Так ее и зовем, но ты-то как узнал? Или Боро разболтал?
– Сам угадал. В ученых книгах их так и описывают.
– Ох уж книги эти ученые! – фыркнул зверинщик. – Имя-то ты угадал, а саму что, не признаешь? Вон же она, не доходя верблюдов разлеглась. Грязь там, а она любит в грязи валяться…
«Эта?! Вот эта?!»
Иногда лучше не просить, не знать и не видеть. Иногда лучше не мечтать. Забравшаяся в грязь серая толстоногая тварь с полусвинячей мордой, обвислой верхней губой, коротким тупым рогом и могучими глубокими складками на шкуре Алешу и то расстроила, а уж Буланко разве только в голос не взвыл.
– В тайге похожие водятся, только шерстистые и больше раза в три, – Охотник с сочувствием глянул на поникшего коня, но утешать его при Слободане все же не стал. – Только этих тварей носорогами называют, чудь белоглазая на них верхом ездит. Я-то думал, у тебя настоящий единорог…
– В смысле волшебный конь с рогом, который лишь девиц слушается? Это не по нашей части… хотя, попадись мне такой жеребенок, я б не отказался! Филимон, конечно, не девица, но, чем худ не шутит, вдруг бы да справился? С гирифтеном же получилось, ты сам видел! Ты извини, я отойду, сыну кое-что сказать надо, пока он спать не ушел.
– Лады, – пробормотал Охотник, запоздало коря себя за болтливость.
И вольно же ему было во время странствий со скуки расписывать Буланко всяких книжных тварей! Конь эти рассказы в одно ухо впускал, а в другое выпускал, пока богатырь не добрался до единорогов. Чистые, прекрасные, непорочные создания, Белобоговы любимцы, да к тому же почти кони, жеребца впечатлили необычайно, но на Руси единороги пропали даже прежде Первозверей. Узнав про это, Буланыш взгрустнул и вроде бы выкинул недостижимую мечту из головы, и тут худы подсунули Слобо с его Красоткой.
Рог у серой губошлепины, впрочем, имелся, причем единственный, так что обмана никакого не было, вернее, наслушавшийся о чудесных зверях Буланко обманул себя сам. Размечтался о белой кобылице с хрустальным рогом и нарвался на развалившуюся в грязи не то свинью, не то слониху.
«Единорожица… Лучше б ее вовсе не было, – страдал жеребец. – Вот не было бы и все… Это она пахла. Свиньей».
– А ее и нет, – утешил Алеша, косясь на что-то втолковывавшего сыну Слобо. – Забудь, дружище. Попасись. Водички попей.
Вкуса знаменитой слободановой чорбы Алеша так и не распробовал, проглотил наспех сколько влезло, и помчался унимать негодующего Буланко. Оскорбленный в лучших чувствах конь то сетовал на обман, то рвался скакать, очертя голову, куда глаза глядят, то желал втоптать в грязь злополучную единорожицу, то принимался жалеть себя.
– Ее бы кто пожалел, – не выдержал в конце концов Охотник, – мало того, что страшная и в зверинец угодила, так еще и ты взъелся.
«Она себя не нюхает. Она себя не видит. Легла в грязь и лежит. Ей хорошо, а мне плохо. Зачем смотрел? Зачем ты меня к ней звал?»
– Ты сам ее повидать рвался, чуть дыру мне в голове не сделал.
«Все обман… Не хочу. Ничего не хочу. Совсем».
– Слушай, я пойду, – решил наконец богатырь, – хоть высплюсь, что ли.
«Иди куда хочешь, – дозволил гривастый страдалец, – не держу».
У лагерных костров было пусто, только на сваленных возле крайнего шатра вьюках развалилась пара караульщиков, да за повозками кто-то не то бубнил, не то порывался петь. Всего умней сейчас было забраться в шатер и хорошенько выспаться, но не хотелось, да и ночь выдалась знатная, особенно небо. Глядел бы на звезды и глядел. И думал… Обо всем и ни о чем. Еще лучше было бы вытащить гусли, душа просила, но свои вьюки Алеша отволок в слободанов шатер, не будить же добрых людей… А добрые люди сами пришли. Раздалось сопенье, и из-за темных кустов выкатилось нечто светлое, оказавшееся слонишей.
– Доброй ночи, китежанин, – выбравшаяся из темноты вслед за своим любимцем Зденка несла в руках что-то вроде подушки. – Вижу, не спишь.
– Да, не спится.
– Хорошо, что не спится. При батюшке трудно мне с тобой говорить… Я вино принесла, хорошее, старое. Много чего в Ольше оставили, а его взяли. Будешь?
– Спасибо, – так вот что у нее в руках, мех с вином. – Не хочется.
– Может, потом?
– Может.
– Я прощенья попросить, – молодая зверинщица легко опустилась наземь. Близко, но не рядом. – Зря я на тебя накинулась.