Битва за Лукоморье. Книга 3 - Камша Вера Викторовна. Страница 24

– Не знаю, – честно ответила царица.

– Добро. Тогда мешкать не будем. Если столица недалече, то к ней тракт наезженный должен вести. Выберемся из чащи, там и разберемся, куда дальше, – решил Никитич. – А как само-то это подземное царство называется? Чтобы нам впросак не попасть?

– Синекряжье, – негромко отозвалась Мадина, снова вскидывая голову и всматриваясь в очертания далеких лазоревых холмов, горбящихся над неоглядным лесным морем.

Когда выдаются у воинов передышки меж ратными трудами да походами, заполняет их всяк по-своему. Кто-то охотой тешится, кто-то – веселыми пирами. Добрыня нелюдимом никогда не был и не чурался ни того, ни другого. Но товарищи по дружине знали, что больше всего Никитичу по сердцу проводить досуг или на борбище, где он оттачивает рукопашные ухватки, или за книгой. Читать богатырь любил запойно: и о диковинах чужедальних земель, и о свычаях и обычаях народов, там живущих, и, само собой, о битвах, что гремели в Белосветье в стародавние времена. А однажды ему в руки попала растрепанная толстая книжища, написанная каким-то чародеем еще при князе Радогоре. Рассказывалось там про чудеса Иномирья.

Проглотил ее воевода влет, за ночь, засидевшись над пухлым томом аж до предрассветных петухов. Тогда-то и появилась у Добрыни тайная мечта, в которой он даже лучшим друзьям не признавался: эх, вот бы самому заглянуть за грань, отделяющую родной мир от других миров Карколиста! Шагнуть на их тропы, прикоснуться к их тайнам, увидеть небеса, где сияют разноцветной алмазной обнизью нездешние звезды…

Лет с тех пор пролетело уже изрядно. Никитич немало постранствовал и по Славии, и по дорогам Рубежных государств, диковинного повидал – на десятерых бы хватило, но в Иномирье его не забрасывало ни разу. И всё же, несмотря на то что с годами эту мечту заслонили совсем иные думы, беспокойства да заботы, где-то в дальнем уголке богатырского сердца упрямо теплился ее огонек.

Однако ведуны и прорицатели недаром остерегают: поосторожней с тем заветным, о чем втайне мечтается. Оно ведь ненароком да совсем не ко времени может и сбыться!

Всю правоту этих слов Добрыня Никитич понял до конца, лишь когда они потеряли проложенную Николаем и Провом через лес тропу. А ведь сперва казалось, что с узкой, но наезженной дорожки не сбиться даже с завязанными глазами. Однако чем дальше набитая в пышном синем мху подковами богатырских коней стежка уводила отряд, тем больше она выписывала петель. То почти пропадала в зарослях, то перекрещивалась с выбегающими из кустарника звериными тропами, то ныряла в топкие низинки, то снова карабкалась в гору.

Далеко ли до опушки, Мадина не знала, но на всем пути русичам ни разу не попалось на глаза примет того, что в эту глухомань наведывается кто-то, кроме близнецов. Ни следов старых порубок, ни проплешин охотничьих кострищ под деревьями, ни затесей на стволах, какие оставляет топор бортника [10] или смолокура [11].

Дважды приходилось поворачивать и искать дорогу в чаще заново. А перебравшись через темноводный ручей, берега которого густо поросли голубой осокой, все четверо скоро поняли, что где-то на развилке, за бродом, с тропы сошли. Ровно кто взял и смотал стежку в клубок, из-под самых ног ее выдернув.

Воеводу ничуть не удивило бы, окажись, что так оно и есть. Доверенный придворный волшебник Николая и правда мог зачаровать путь к поляне с вратами. Нарочно для того, чтобы дорога выкидывала подобные шутки с незваными гостями, которым в эту заповедную глушь соваться не положено.

– А говорят, в таких местах сама Тьма правит, – вдруг подал голос непривычно молчаливый Терёшка, – и Чернобоговы твари кишмя кишат…

Отчаянный мальчишка уже доказал великоградцам, что храбрости ему не занимать, но воевода понимал, почему у парня душа не на месте. Байки о подземных царствах ходят на Руси одна другой страшней. Баснословнее разве лишь слухи о Проклятых Землях, огражденных от всего остального Белосветья Калеными горами и огненными реками.

– В корневых мирах Карколиста так и есть, парень, но от нас они далеко. Ты с подземными царствами их не путай, – объяснил сыну Охотника Добрыня, припомнив читанное когда-то. – В Иномирье немало мест, куда из Белосветья волшебными тропами попасть можно. Есть и такие вот, как это, вроде пещер каменных огромных. Оттого их подземными царствами и прозвали. В одних люди живут, в других – диволюды, но худов и бедаков в них не чаще встретишь, чем у нас. Хотя чудес всяких хватает.

– А я еще слыхал, будто все подземные царства отчего-то мелкие, – вставил Казимирович. – Иные даже, если не врут, гонец в сапогах-скороходах за час вокруг обежит.

– Коли с пути не собьется, – буркнул Добрыня. – Ладно, едем напрямик. Где-нибудь в опушку да упремся.

Выход был не из лучших. Близнецы, нечего и сомневаться, проторили самый короткий и надежный путь до Кремнева, а они, кружа наугад по лесу, невесть сколько времени потеряют. Да вот выбирать уже не приходилось. Оставалось запоминать подвернувшиеся по дороге приметы, чтобы хоть как-то держать направление, – и положиться на удачу.

Охотниками побратимы считали себя опытными. Тропить запутанный звериный след и ночевать у костра на подстилке из елового лапника обоим приходилось не раз и не два. Терёшка – тот и вовсе вырос в глухом лесном селе, а тесную дружбу с чащобными духами водил с малолетства. Будь этот лес обычным лесом да знай русичи хоть примерно, в какой стороне ближний край опушки, дорогу они сыскали бы без труда. По мху на стволах, по муравьиным кучам, южные скаты у которых пологие, по пятнам на березовой коре, ведь их с северной стороны ствола больше, по гущине веток на деревьях, а главное – по солнцу. Оно, если день стоит ясный, для заплутавшего в чащобе человека самый надежный проводник.

Но здесь, в странном и чужом мире, где светило висело в каменном небе недвижно, точно гвоздями приколоченное, сторон света не было. Ни севера, ни юга, ни востока, ни запада, обитатели Синекряжья наверняка и слов-то таких не знали. Как и слов «закат» и «восход». Да и здешний лес не походил ни на что хотя бы мало-мальски Добрыне знакомое.

Залитые солнцем поляны и прогалины просто ошарашивали диким буйством красок – оно без жалости било по глазам, непривычным к такому кричащему пестроцветью. Отдыхал взгляд лишь там, где лес густел, смыкаясь над головой ветвями, и где лучи, пробивавшиеся золотыми копьями сквозь чащобный полог, синеватого сумрака почти не рассеивали. Воеводе в какой уже раз вспомнилась Черная пуща, по которой его отряд вот так же недавно плутал. Только здесь к небу тянулись не обомшелые вековые ели, а неведомые русичам деревья высотой с добрую колокольню и толщиной в четыре-пять обхватов. Бугристая кора одних отливала на солнце темной малахитовой зеленью, других – кованым серебром.

Опирались лесные исполины на узловатые корни, по могучим стволам, покрытым наплывами кроваво-алого и бурого лишайника, карабкались цепкие плети чего-то похожего на дикий виноград с кружевными иссиня-черными листьями. А листва самих этих деревьев была бирюзовой и пурпурно-лиловой.

– Небылица, а не лес, – пробормотал Василий, когда, объехав очередной овражек-водомоину, заросший елочками белесо-розового хвоща, они остановились поправить вьюки. – Никитич, ты глянь: это мухоморы, что ли? Я такие только во сне один раз с похмелья видел, после жбана медовухи.

Грибов с изумрудными шляпками, усеянными белым крапом, которые Казимирович недолго думая обозвал мухоморами, во мху пестрели целые хороводы. С древесных стволов и пней свисали гроздья крупных багровых трутовиков, в ложбинах темнели заросли перистого папоротника – высокого, по стремена, раскидистого и, разумеется, разноцветного. Колючий спутанный подлесок сетями оплетала паутина, а кое-где меж корней и кочек жирно поблескивали лужицы стоячей воды.

– Может, мне на дерево залезть? – раздался сзади голос Терёшки. – Авось опушку увижу.