Черный дембель. Часть 5 (СИ) - Федин Андрей. Страница 29

— Выходите, выходите. Не знаю, кто вы такой. И знать это не хочу. Но вы точно не полковник Бурцев. Мало того, что вы в силу своего юного возраста не похожи на полковника. Вам не повезло: с Евгением Богдановичем я лично знаком. Вы — точно не он.

Высоцкий приподнял руки и снова уронил их на рулевое колесо. Я отметил, что кисти рук у него небольшие, а ногти на пальцах аккуратно острижены.

— Владимир Семёнович, возраст — это не показатель. Аркадий Гайдар в шестнадцать лет уже командовал полком. Я в свои годы при таком раскладе генералом мог бы стать. А внешность на фото обманчива. Да и усы меня сильно изменили.

Я увидел, что Высоцкий снова усмехнулся и опять задел мои глаза взглядом.

— Вы ещё скажите, что в Комитете государственной безопасности хорошо кормят, — сказал он, — поэтому вы не только помолодели, но и подросли за полгода. Летом Евгений Богданович Бурцев был примерно моего роста. Может, на пару сантиметров выше меня.

— Летом, — сказал я, — это когда вы видели Евгения Богдановича и его дочь в доме офицеров в Венгрии? Рад, что не ошибся, и вы действительно лично знакомы с полковником Бурцевым. А я привлёк к себе ваше внимание вот этим.

Вынул из кармана удостоверение и снова показал его Высоцкому.

— Владимир Семёнович, вспомните, — сказал я, — что вы написали в Венгрии на открытке по просьбе Насти… Анастасии Евгеньевны Бурцевой. «Артурчик, жду тебя на концерте». Вспомнили? Жаль, я не прихватил с собой ту открытку.

Высоцкий вновь взглянул на меня — я не заметил в его взгляде ни растерянности, ни удивления.

— Владимир Семёнович, встречу с вами я запланировал на лето. Но раз уж увидел вас раньше — воспользовался ситуацией. Уделите мне пару минут. Уверяю, это время потерянным вы не посчитаете. Да и у меня в запасе осталось примерно…

Я взглянул на наручные часы.

— … Двадцать минут.

Высоцкий чуть прищурил глаза и спросил:

— Вы и есть тот Артурчик?

— Нет. Я Сергей. Но я друг Артурчика. И друг Насти Бурцевой. Приехал сегодня в Москву. По делу. Остановился у Бурцевых. Стащил у Евгения Богдановича служебное удостоверение. Не для того, чтобы показать его вам. В планах на сегодня встреча с вами не значилась.

— Двадцать минут? — переспросил Высоцкий.

Я кивнул.

— Не больше. Ведь вам же интересно, сколько пластинок с вашими песнями выпустит «Мелодия» в этом году?

Владимир Семёнович взял в руки пачку с сигаретами и зажигалку. Закурил. Чуть приоткрыл окно — дым тут де устремился через образовавшуюся в двери щель на улицу.

— И сколько же?

— Только одну, — ответил я. — Да и то: мягкую. Которая не отличается хорошим качеством.

Высоцкий повернул лицо в мою сторону.

Я тут же добавил:

— Знаю, Владимир Семёнович, что вы в январе были у министра. И знаю, что он при вас позвонил на «Мелодию», распорядился, чтобы те ускорили выпуск вашей пластинки. Но это решение уже отменили.

— Почему же?

Высоцкий дёрнул рукой — в воздухе в клубах дыма закружили крупинки сигаретного пепла.

— По вашей вине, разумеется, — сказал я. — Ведь вы же понимали, чем обернётся ваш визит на вручение премии Синявскому? Чему теперь удивляетесь? Мы в ответе за все свои поступки…

— Вы мне угрожаете? — спросил Высоцкий.

Он посмотрел на меня сощуренными глазами, затянулся табачным дымом.

Я покачал головой и сказал:

— Владимир Семёнович, вы не поняли меня. Это была не угроза — просто интересная прежде всего вам информация. Ещё я знаю, что вот эту машину вы в следующем году продадите и купите вместо неё «Мерседес»: такой же, какой стоит в гараже у Брежнева, и на каком ездит поэт Сергей Михалков. Я знаю много интересного… для вас интересного. И расскажу вам это прямо сейчас. Если пообещаете, что сохраните мои слова в тайне хотя бы до мая этого года.

— Это что, — сказал Высоцкий, — вы мне какие-то предсказания говорите?

Я показал ему удостоверение Бурцева (в закрытом виде) и процитировал его же стихотворение:

— Но ясновидцев — впрочем, как и очевидцев — во все века сжигали люди на кострах…

И тут же сказал:

— Я не услышал ваше обещание, Владимир Семёнович.

Высоцкий покачал головой.

— Я не верю гадалкам и предсказателям, — сказал он.

Мне показалось, что он ответил мне репликой персонажа спектакля — не своей. Я пожал плечами.

— Мне ваша вера и не нужна. А только обещание. Пообещайте, что никому не перескажете наш сегодняшний разговор до мая. И я расскажу вам о том, что дом на Малой Грузинской, где вы купили кооперативную квартиру, сдадут в этом году. Но вы в него сразу не въедете. Потому что придётся в квартире многое переделать. И это время вы проведёте в квартире вашего приятеля на Кутузовском проспекте. В мае вы приступите к репетициям пьесы «Вишнёвый сад»…

Я резко замолчал, посмотрел на сверлившего взглядом лобовое стекло Высоцкого и спросил:

— Вам интересна подобная информация?

— «Вишнёвый сад»? На Таганке?

Я поднял руки, будто сдавался в плен.

— Не спрашивайте меня, почему её именно там поставят, Владимир Семёнович. Подобные детали мне не известны. У меня есть общая информация. Знаю, к примеру, что вы написали баллады для кинофильма «Стрелы Робин Гуда». Прекрасные песни, между прочим. Тем обиднее, что они не попадут в кинокартину: ни одна из них. Да, да, Владимир Семёнович. Сочувствую. Я тут точно ни при чём. Но четыре из этих баллад в восемьдесят втором году попадут в фильм «Баллада о доблестном рыцаре Айвенго».

Высоцкий спросил:

— Что, песни из кино выкинут тоже из-за моей встречи с Синявским?

Я рассматривал Высоцкого — невольно вспоминал его в роли Глеба Жеглова из фильма «Место встречи изменить нельзя», поведению которого когда-то подражал Артурчик.

— В декабре приказом по театру на роль Гамлета назначат нового актёра, — сказал я. — Эта информация вам интересна?

— Гамлета⁈ Кому?

Высоцкий повернул в мою сторону лицо — я заметил в его взгляде возмущение и тревогу.

— Не волнуйтесь, Владимир Семёнович. Этот актёр не сыграет Гамлета ни разу. Роль останется за вами. А через пять лет спектакль и вовсе снимут с репертуара Театра на Таганке.

Высоцкий недоверчиво нахмурился.

— Почему снимут? — спросил он.

— В связи со смертью исполнителя главной роли. Владимир Семёнович, двадцать пятого июля тысяча девятьсот восьмидесятого года вы умрёте. Во время Летней Олимпиады в Москве.

— И что же со мной случится?

Прозвучавшая в его голосе ирония показалась мне неискренней.

— Не слышу вашего обещания, Владимир Семёнович, — сказал я. — Пообещайте, что сохраните наш разговор в тайне. До мая.

Высоцкий затянулся табачным дымом и тут же выдохнул его в приоткрытое окно.

— Ладно, — сказал он. — До мая. Обещаю. Рассказывайте.

Я пересказывал Владимиру Семёновичу информацию, касавшуюся его будущего именно в тех объёмах, в каких когда-то получил её от Артура Прохорова. Даже сам удивлялся своей осведомлённости. Потому что не помнил сейчас многие важные даты даже своей жизни. Но важнейшие (с точки зрения Артурчика) реперные точки жизни Высоцкого выдавал тому, почти не напрягая память. Говорил я спокойно, как будто пересказывал Котовой рецепты тортов. В споры не вступал. В ответ на многие уточняющие вопросы Высоцкого пожимал плечами. Заявлял: «Говорю, что знаю. Чего не знаю, то не выдумываю». Не уточнил и то, откуда у меня появилась информация. «Плохие» известия чередовал с «хорошими». Отмахивался от летавших в воздухе перед моим лицом клубов табачного дыма (Владимир Семёнович докурил одну сигарету, выбросил окурок в окно и закурил следующую).

О смерти Высоцкого мне в июле тысяча девятьсот восьмидесятого года рассказал Артурчик. Случилось это в субботу. После сообщения о расстреле Кирилла, меня подобные известия уже не сбивали с ног. А вот Прохорова смерть любимого поэта шокировала. Помню, как мы ехали тогда вместе с Прохоровым в трамвае. Артурчик был уже порядком пьян, то и дело утирал с лица слёзы. Он несколько раз прокричал на весь салон: «Высоцкий умер! Люди! Вчера умер Высоцкий!» Но на его пьяные вопли многие не обращали внимания, отворачивали лица. А кто-то тогда ему ответил: «Сто раз уже такое говорили. Всё с ним нормально. Скоро появится в новом кино». Я едва удержал тогда Прохорова на месте, не позволил ему ринуться на пассажиров с кулаками. Всю ночь мы с Артуром заливали горе водкой и до утра слушали проигрыватель пластинок, из динамиков которого звучал хрипловатый голос.