Черный дембель. Часть 5 (СИ) - Федин Андрей. Страница 36

Владимир Семёнович с десяток секунд пристально смотрел мне в лицо. Молчал. Будто вспоминал наш с ним вчерашний разговор.

Затем он вдруг сказал:

— А давай. Я тоже послушаю. Любопытно.

Вынул из пачки очередную сигарету, прикурил её. Зажмурил глаз, когда мимо его лица пролетела струйка дыма.

Я отыграл вступление.

— Когда вода всемирного потопа, — скорее проговорил, а не пропел я, — вернулась вновь в границы берегов, из пены уходящего потока на берег тихо выбралась любовь…

Старался, чтобы мой голос не хрипел в подражание Высоцкому (не уподобился Артурчику). Смотрел на лица слушателей, перебирал гитарные струны. Видел, что Владимир Семёнович слушал моё пение с интересом. Но он явно не наслаждался моим исполнением его творения. А вот Насте и Лене песня нравилась — это читалось на их лицах. Слушал меня и Бурцев, не без удовольствия отыгрывая при этом роль пассивного курильщика (за столом сейчас курил только Высоцкий). Я вспомнил, что «Балладу о любви» Артур Прохоров обычно исполнял, когда снова влюблялся. А влюблялся Артурчик часто: даже когда был в очередной раз женат (причём, влюблялся он обычно не в свою жену). По звучанию этих строк я и определял, что мой друг снова «попал».

— … Я дышу — и значит, я люблю! — пропел я. — Я люблю — и значит, я живу!

Резко замолчал, накрыл ладонью струны. Вновь почувствовал прикосновение Лениного колена к моей ноге под столом. Посмотрел на Высоцкого, который будто позабыл о наполовину истлевшей сигарете.

— Какая замечательная песня, — сказала Бурцева.

Она повернулась к Высоцкому и заявила:

— Володя, вы гениальный поэт! Я не устану вам это повторять. Я согласна с Наполеоном Бонапартом, который говорил: «Гениальные люди — это метеориты, призванные сгореть, чтобы озарить свой век». Володя — вы один из тех немногих метеоритов, которые озаряют наш век! Спасибо вам.

Мне показалось, что Высоцкий вздрогнул. Владимир Семёнович взглянул на Бурцеву.

Он натянуто улыбнулся и сообщил:

— Очень надеюсь, Анастасия Евгеньевна, что я сгорю не так быстро, как этого бы многим моим завистникам хотелось.

— Володя, а что это за баллады, о которых сказал Сергей? — спросила Бурцева. — Спойте нам хотя бы ещё одну! Пожалуйста! Сергей хорошо пел. Но я бы послушала эти песни в вашем исполнении. Я вас очень прошу, Володя!

Высоцкий ухмыльнулся.

— Пока мои баллады для кинокартины «Стрелы Робин Гуда» существуют только на бумаге, — сказал он. — За исключением «Баллады о любви», разумеется. Но и она… эээ… в черновой версии, которую я обязательно доработаю.

Он протянул ко мне руки — я через стол передал ему гитару. Владимир Семёнович осмотрел музыкальный инструмент, покачал головой.

Высоцкий посмотрел на Настю и сказал:

— Но я спою вам пару других песен. Написанных недавно. По сути, это не песни, а стихи под музыку. Я не певец, а поэт. Но если вы, Анастасия Евгеньевна настаиваете…

Владимир Семёнович провёл пальцем по струнам — те послушно откликнулись на его прикосновение.

Евгений Богданович вскинул руку.

— Так, стоп, — произнёс он. — Раз уж такое дело, что моя дочь уговорила спеть Высоцкого… Я позвоню на работу и предупрежу их, что сегодня там не появлюсь.

Он пожал плечами, усмехнулся.

— В конце концов, чем я хуже Насти? — спросил Евгений Богданович. — В крайнем случае, позвоню тестю и попрошу, чтобы он и для меня «что-нибудь придумал».

Владимир Высоцкий покинул квартиру Бурцевых ближе к вечеру: повёз меня, Лену и Настю на Павелецкий вокзал. Мы попрощались с Владимиром Семёновичам на стоянке около вокзала. Поблагодарили его за «потраченное на нас» время. Володя (Владимир Семёнович сам предложил, чтобы мы его так называли) заявил, что рад нашему знакомству. Он оставил короткую записку и автограф для Артурчика. Пожелал Лене, чтобы она летом непременно поступила в театральный институт. Заявил, что он однажды «обязательно» выйдет вместе с ней на сцену если не как партнёр по спектаклю, то как зритель (пообещал: подарит ей по окончании спектакля огромный букет цветов). Высоцкий сказал, что непременно снова увидится с нами этим летом, когда мы вернёмся в Москву.

На перроне Бурцева повторила пожелание Высоцкого. Она призналась: с нетерпением ждёт, когда Котова поступит в московский вуз. Настя в очередной раз заверила, что учёба в ГИТИСе Лене понравится. Она расцеловала нас в щёки. Напутствовала нас цитатами Платона и Аристотеля. За пять минут до отправления поезда мы с Котовой всё же забрались в полупустой вагон. Из своего купе мы помахали руками Насте Бурцевой, оставшейся в одиночестве на перроне вокзала. Поезд тронулся, но в купе мы с Леной сидели одни. Обе нижние полки были нашими — на верхние полки пока никто не претендовал. Весёлая молодая проводница забрала наши билеты и пообещала, что принесёт нам чай (как только раздаст постельное бельё). Котова проводила проводницу взглядом, прикрыла дверь.

Она уселась на полку напротив меня и сказала:

— Наконец-то мы одни. Ну же, Сергей! Рассказывай, как там вчера всё прошло.

— Мне неожиданно пригодились разговоры с Артурчиком о Владимире Высоцком…

Я поведал Котовой о событиях вчерашнего вечера. Рассказал ей о своей встрече с Высоцким. «Лена, ты сама видела, что Прохоров меня не обманул: Высоцкий сейчас действительно ездит на серо-голубом БМВ». Признался, что я пересказал Владимиру Семёновичу касавшиеся его предсказания Артурчика. «Володя хороший человек, — заверил я Котову. — Ему это пригодится». О том, что Высоцкий «хороший человек» Лена со мной не спорила. Сама повторила эту фразу, когда узнала, как Владимир Семёнович вчера мне добровольно помог в «Сокольниках». Она печально вздохнула, когда услышала историю о «раздавленной» вчера руке одноклассника Никиты Смирнова. Улыбнулась, когда я признался, что добытое ею удостоверение мне очень помогло.

Я вынул из кармана большой чуть заржавевший ключ, положил его на стол рядом с Котовой.

Сказал:

— Возьми. Это тебе. На память.

— Что это за ключ? — спросила Лена. — От чего он?

— Он от того замка, которым вчера не закрыли юго-восточный выход из дворца спорта «Сокольники».

Котова секунд пять задумчиво рассматривала ключ. Затем подняла глаза, посмотрела мне в лицо.

— Серёжа, — сказала она, — ты вчера спас много людей…

— Мы спасли. Ты тоже в этом поучаствовала. Не забывай об этом.

— Ну… да… — произнесла Лена. — Но ведь меня там не было. Вчера. А ты рисковал. Ударил человека. Да и вообще…

Она замолчала, дёрнула плечом. Вздохнула.

— Серёжа, а тебе не обидно, — сказала она, — что никто тебя за это даже не поблагодарил? Я тут подумала… ведь никто и никогда не узнает, зачем и ради чего ты вчера всё это сделал. Ну, кроме меня и Владимира Семёновича.

Котова взмахнула ресницами.

— А ведь ты настоящий герой, Серёжа, — заявила она. — Ты столько всего сделал ради других людей! И ничего за это не получил. Я уж не говорю про орден или про медаль. Ты и премию не получишь. И даже благодарственную грамоту.

Я усмехнулся и развёл руками.

— Вот такая наша геройская участь, Леночка, — сказал я. — Стараемся не для себя и не для своего кошелька. А для советских людей. Чтобы дети не плакали. И ради мира во всём мире.

Договорил — и захотел (после произнесённых пафосных слов) помыть с мылом собственный язык.

Котова взяла со стола ключ, сжала его в кулаке. Её глазища смотрели мне в лицо.

— Я люблю тебя, Серёжа, — сообщила Котова. — Очень сильно люблю. И мне тоже… медали и грамоты не нужны. Потому что у меня уже есть всё, что мне нужно: у меня теперь есть ты.

Глава 18

Весь путь от Москвы до Новосоветска мы с Леной проехали в купе вдвоём: к нам никто так и не подсел. Болтали, играли в морской бой, разглядывали полученные от Бурцевых подарки. Настя подарила мне набор открыток с видами Москвы. А Лена получила от неё ярко-красный фотоальбом с бархатистой обложкой. Котова положила фотоальбом на столик в купе. Перелистывала страницы и рассказывала мне о том, что на выходных вклеит в этот альбом все свои фотографии. Сообщила, что у неё скопилась целая «гора фоток». Они сейчас лежали у Лены дома в чёрных конвертах от фотобумаги (в них фотографии сестре приносил Олег Котов).