Оленин, машину! (СИ) - Десса Дарья. Страница 37

— Не убивайте! Я сдаюсь! — говорит на японском, придурок. Уверен, что все должны знать язык его страны. «Повезло тебе, что я из таких!» — думаю зло.

— Сколько солдат было в ДОТе? — спрашиваю его.

Узкие глаза становятся широкими. Не ожидал, что гайдзин — «иностранец» на их языке — разговаривает на японском.

— Трое, — отвечает. — Не убивайте меня, пожалуйста. У меня трое детей в Нагасаки…

— Где⁈ — поражаюсь услышанному.

— В Нагасаки, — хнычет солдат. — Меня зовут Асахи Шимбун, пожалуйста, господин, будьте милосердны…

Я держу палец на спусковом крючке, готовый при любом его неверном движении дать очередь. Но японца становится жалко. Он ещё не знает, что нет больше на свете его семьи. Сгорела в адском пламени атомной бомбардировки. Вероятность этого слишком велика. Я помню: из населения Нагасаки, которое составляло около трёхсот тысяч человек, в момент ядерного взрыва погибли около семидесяти тысяч. К концу текущего года их станет более ста тысяч. Через пять лет эта цифра удвоится.

— Я тебя не трону, Асахи, — говорю японцу. — Сделай перевязку. Но смотри: если попробуешь воевать против русских — тебе конец. Понял⁈

— Да! Да! — испуганный раненый даже голову руками прикрыл, думая, что бить стану.

Нет, у меня задача есть поважнее. Чёртов ДОТ, который погубил славного парня Василя Колесника. Вот уж если там кто живой остался, так лучше бы ему помолиться за упокой своей души, поскольку прощать не собираюсь.

Я вернулся к укреплению. Осторожно взялся за ручку стальной двери, сделанную из куска арматуры. Потянул на себя. Она подалась, скрипнув. По-хорошему бы кинуть внутрь гранату. Но Василь, молодец парень, сделал это раньше, чем успел геройски погибнуть. Заглядываю через щель. Внутри тишина, никто не стреляет. Захожу, повожу стволом автомата: «Только дёрнетесь, суки! Дыр понаделаю!» — думаю злобно.

Живых внутри нет. Трое, как и сказал Асахи, мертвы. Разметало их внутренности по бетонным стенам. Даже осматривать нечего толком. Трупы, горы стреляных гильз, гранаты в ящике. Что ж, пригодятся, хоть и говно — наши «лимонки» гораздо надёжнее. Выхожу из ДОТа и вдруг вижу, как по высоте, мне навстречу, спешат наши бойцы.

«Ну, слава Богу!» — думаю с облегчением.

— Кто такой? — спрашивает меня молоденький лейтенант, подбегая и тыча в грудь автоматом.

— Старшина Оленин, СМЕРШ, — представился я коротко и вдруг осознав, какая жуткая усталость на меня навалилась. Показал удостоверение.

— Здравия желаю, товарищ старшина! — немного испуганно отдаёт офицер воинское приветствие. — А что вы тут…

— Мы с сапёром, ефрейтором Колесником, выполнили приказ — захватить ДОТ на вершине высоты. Точнее, это сделал он, Василий Колесник, — подтвердил я.

— А где он? — лейтенант осмотрелся.

— Вот, видите амбразуру? Там лежит. Погиб смертью героя, — сказал ему. — Закрыл грудью. Ясно⁈

— Так точно! — снова чуть испугался молоденький лейтенант.

— Сообщите по команде. Мне ехать пора. Если надо будет показания — найдите. Старшина Оленин, 13 ОТБ УКР «СМЕРШ».

— Товарищ лейтена-а-а-ант! — послышался вдруг нервный зов.

— Что⁈

— Тут японец. Живой, раненый.

— Это Асахи Шимбун, — заметил я. — Приведите сюда. Забираю с собой.

Глава 27

Когда прибыл командир сапёрной роты, в которой служил ефрейтор Колесник, я всё подробно ему рассказал, как дело было. Да офицер и сам увидел: тело Василя ещё оставалось на амбразуре ДОТа. Я попросил пока не убирать, а то ещё не поверят. Ведь вблизи видел я один, и мне очень не хотелось, чтобы подвиг бойца остался неизвестен.

Потом забрал с собой японца и повёл вниз с высоты, к машине. Асахи не упирался, брёл покорно, как телок на убой, смирившись со своей участью. Допрашивать я его не стал. На кой чёрт он мне сдался, простой пулемётчик? Но японец, видимо решив, что в плен его взял большой русский начальник, залопотал о том, кто он такой и как сюда попал.

Подробности выяснились небогатые. В Нагасаки работал рыбаком в мелкой фирме. Поставляли свежий товар на рынок, и всё, о чём он мечтал, — когда-нибудь скопить на маленький домик, поскольку хижина, в которой они живут, давно стала очень ветхой. То крыша протечёт, то стена завалится. Надо всё время латать, а где время взять? Жена дома с детьми, старшему из которых шесть лет, младшему всего четыре месяца.

Японец порывался мне фотографию своей семьи показать, я помотал отрицательно головой. Не могу смотреть. Все четверо наверняка сгорели в яростном пламени ядерного взрыва. Или сейчас корчатся в страшных муках. Если буду смотреть на снимок, Асахи может догадаться по моему взгляду, что мне всё известно о печальной судьбе его города. Бывает такое: у человека есть шестое чувство, по себе знаю.

Во время пути японец, когда я скользил по мокрой земле, поддерживал, помогал. Правда, мне больше с ним возиться пришлось: руки ему спереди стянул верёвкой. Можно было бы и за спиной, так надёжнее. Но тогда трудностей стало бы ещё больше. И так шагаем по земляной жиже, скользим и падаем, а дождь всё не прекращается. Когда добрались наконец до виллиса, я устало вздохнул. Думал, придётся долго ждать Гогадзе, но тот показался из-за деревьев минут через десять. Подбежал, сказал, задыхаясь:

— Срочно, генацвале! Обратно! Надо доложить… ой… — Николоз заметил японца и от неожиданности схватился за автомат. Я цапнул за ствол и опустил вниз.

— Тише ты! Всё нормально, это пленный.

— Откуда он тут взялся? — изумился грузин. Посмотрел на меня внимательнее. — И почему ты такой грязный? Ползал? Зачем?

— Поехали, по дороге всё расскажу.

На обратном пути я не стал вдаваться в подробности. Всё-таки воинский проступок совершил. Захотелось в войне поучаствовать. За такое можно и в трибунал угодить. Потому сказал лишь, что японец случайно на меня вышел. Потерялся. Испугался, сдался в плен. Этой версии Гогадзе поверил. Но заявил, цокая языком:

— Вах, везучий ты, Алёха! Зиночка, такая женщина тебя полюбила! И ещё штык-нож японский ты в бою добыл, и вот этого, — он кивнул на пленного. — А я всё при штабе сижу. Эх! — и горестно махнул рукой.

Я хотел было сказать ему что-то утешительное, да не успел: передней осью виллис ухнул в широкую промоину. Сверху она казалась обычной лужей, потому даже тормозить не стал — думал, проскочим. И на тебе! От удара машина подпрыгнула, я ударился лбом об руль, Гогадзе влепился в стекло, и оба мы наблюдали в этот момент периферическим зрением, как Асахи совершает сальто-мортале, пролетая над нашими головами вместе с крышей, которую выдрало с мест креплений.

Перекувырнувшись в воздухе, он плюхнулся в следующую лужу. Тут же стал барахтаться и быстро поднялся на ноги, отпихнув прорезиненный брезент. Стоял, отплёвываясь и ощупывая себя. На удивление, полёт прошёл нормально, я пленный ничего не сломал.

Нам с грузином досталось крепче. У Николоза оказалась рассечена щека, у меня на лбу выступила шишка. Японец подошёл, притащил крышу. Поклонился мне, протянул находку. Я потёр ушибленное место. Осмотрел рану Николоза. Пришлось достать перевязочный пакет и заставить грузина, — отнекивался ещё, гордец! ­– прижать к ране.

— Если не зашить, шрам останется, — пригрозил я ему.

— Шрамы украшают лицо горца! — с вызовом ответил он.

— Ну, тогда, пока едем, кровью истечёшь, — соврал я, чтобы припугнуть грузина. Тогда он послушался. Я оставил его в машине, сам с Асахи приладили крышу обратно. Получилось вкривь да вкось, но куда деваться? Потом стали думать, как вытащить виллис из водяной западни. Не сообразили ничего лучше, как привязать трос к заднему крюку и начали тащить. Ноги скользили, мы падали, а не получалось. Хоть и весит внедорожник немного, чуть больше тонны, но попробуй в таких условиях.

Пришлось Гогадзе к нам присоединиться. Только сперва я перебинтовал ему щеку. Теперь грузин выглядел, как нерадивый студент из «Операции „Ы“ и Другие приключения Шурика». Помнится, Виктор Павлов прекрасно его сыграл. Я даже не удержался и пошутил: