Маленький Будда. Простая мудрость для решения сложных жизненных вопросов - Дешень Лори. Страница 3

У меня не было ни денег, ни запасов еды, ни свечек, ни плана действий. Я села на обочине, прислонившись к почтовому ящику, и попыталась восстановить дыхание. Очевидно, я скорее хрипела и сипела, чем вдыхала и выдыхала, поскольку один мужчина присел на корточки рядом со мной, положил мне руку на плечо и спросил: «Эй, вы в порядке?» Я совершенно не рассчитывала на то, что он станет слушать мое нытье и жалобы о том, что я только что приехала, у меня нет при себе наличных денег, мне страшно, мне придется продавать свое тело за бутерброд, а потом за фонарик. Не моргнув глазом, этот мужчина дал мне пять долларов и показал, где находится ближайший магазин. Там я взяла бутылку воды, но на еду денег не хватало. Девушка на кассе дала мне половину жареной утки, записав на бумажке номер моей кредитной карты, чтобы списать оплату позже. Теперь у меня была вода и еда, и мне оставалось лишь позаботиться о свете. Я заглянула в ресторан и, рассказав свою историю бармену, вышла оттуда с семью чайными свечками.

Улочки, которые вели к месту расположения моей квартиры, становились все более оживленными. Поэтому я остановилась на площади Таймс-сквер, которая в темноте выглядела просто потрясающе. Теперь я знала, что все мои базовые потребности удовлетворены. Это было все равно что попасть за кулисы перед спектаклем на Бродвее и за иллюзией волшебства обнаружить искусственные конструкции. Действительно, это было очень похоже, поскольку вокруг музыкантов, устроивших на площади импровизированный спектакль, собралась самая разная публика. Я завела разговор с девушкой, сидящей рядом со мной, рассказав ей, как меня поразило, что жители Нью-Йорка оказались настолько милыми, дружелюбными и готовыми прийти на помощь, притом что им нужно было подумать и о своих собственных нуждах. Она ответила, что в трудные времена жители Нью-Йорка стоят плечом к плечу, особенно после событий 11 сентября. Вопреки сложившимся стереотипам, они заботятся друг о друге, очень сострадательны и отзывчивы.

Я не помню, как звали ту девушку, но никогда не забуду то, что она рассказала дальше: ее отец и парень погибли в рухнувших башнях-близнецах. В один и тот же день, меньше чем за два года до нашей случайной встречи, она потеряла двух самых дорогих ее сердцу людей. Говорят, смерть некоторых людей необъяснима и бессмысленна, особенно если представить, что эту смерть можно было предотвратить. Но смерть очень редко (если вообще когда-либо) имеет смысл, особенно если она наступает в результате столь бесчеловечных поступков. Я наблюдала за ней, сидящей рядом со мной, – сильной, цельной и ничем не отличающейся от меня или кого-либо другого, кто никогда не сталкивался с такой сильной болью. Я задавалась вопросом, как ей удавалось продолжать жить, выходить на улицу при дневном свете и оставаться настолько спокойной, зная по собственному опыту, что неожиданно снова может произойти какая-нибудь трагедия. Я смотрела ей прямо в глаза (что могло показаться вызывающим), пытаясь найти в них признаки всепоглощающего внутреннего смятения. Я подумала, что, возможно, пережив столь ужасную трагедию, она была лишь тенью самой себя, особенно учитывая, как мало времени минуло после такой страшной потери.

Затем я стала вспоминать, где сама находилась в тот момент, когда мне сообщили об атаках 11 сентября. Я мучилась язвой в своей постели; на моем ночном столике лежало шесть ампул с лекарствами, выписанными доктором, а я в смертельной скуке раздумывала над тем, кто придет на мои похороны проститься со мной, если вдруг я умру. Вот уже около 10 лет я проходила лечение и, несмотря на это, рассчитывала лишь на то, что проведу остаток своих дней одинокой, несчастной и запертой, словно узник оглушающей жестокости своего сознания. Я была пухленькой, не по годам развитой двенадцатилетней девочкой, когда мальчик впервые зажал меня в школьном коридоре, назвав при этом шлюхой. На протяжении многих лет я слышала, как парни и девчонки, по отдельности или в группах, называли меня «толстой шлюхой», хватая меня без моего согласия. В какой-то момент я стала верить в то, что в моем согласии нужды нет. Однажды какая-то девчонка из соседней школы сказала мне: «Я слышала, ты подумываешь над тем, чтобы сменить школу. Даже не пытайся. Всем и так уже известно, что ты грязная шлюха». С того момента я действительно поверила в то, будто всем, кого я встречала, каким-то образом уже давно было известно, насколько я жалкая и ничтожная. Через десять лет, когда мне было двадцать два, я все так же чувствовала себя в ловушке, под слоем стыда и сожаления, как под десятками наваленных друг на друга свинцовых фартуков, защищающих от рентгеновских лучей. Я пыталась избавиться от них, мучая себя голодом, объедаясь и толстея, я пила и боролась, но ничто не менялось и я продолжала чувствовать себя запертой в ловушке своего отвратительного и нелюбимого тела.

В тот день я позвонила своей тете, чтобы пожаловаться на собственные беды. Она была из списка постоянных слушателей, которые потакали моему отчаянию. Едва я начала рассказывать ей об обрушившихся на меня несчастьях, о том, какая я бедная и несчастная, как она перебила меня словами: «Лори, как ты можешь сейчас думать о себе? Разве ты не знаешь, что произошло в мире?» Я понятия не имела, что произошло. Я включила телевизор и увидела страшную картину. Там постоянно показывали, как падают башни, медленно разрушаясь, словно песочные замки. Часть меня отказывалась верить в то, что это было на самом деле. Я знала, что люди страдали и что это должно было вызвать мое негодование. Но я так долго подавляла свои чувства, что была почти неспособна испытывать что-либо к этим людям, таким далеким от меня и моей изнурительной апатии. Я консультировалась с докторами, психиатрами и фармацевтами. Я принимала антидепрессанты, регуляторы настроения и успокоительные препараты. Вся моя жизнь была посвящена тому, чтобы перестать чувствовать. Но как я могла быть свидетелем такой трагедии и ничего не чувствовать? А еще хуже было вот что: как я могла быть свидетелем этого и продолжать беспокоиться о том, чем я занималась и что чувствовала сама? Что со мной было не так, почему я была так сильно поглощена тем, чтобы понять, что со мной не так?

Как бы жестоко это ни звучало, но единственный выход – пройти через это.

Вот в чем суть эмоций: иногда мы сопротивляемся им, затем ничего с ними не делаем, испытывая еще больше чувств, вызванных нашими чувствами, и утопая в потоке реактивных эмоций. Мы вспоминаем о том, что случилось, и размышляем, какие наши поступки предшествовали (если предшествовали) тому, что произошло. Мы раздумываем над тем, что можно было сделать, чтобы избежать того, что произошло. Мы рассуждаем, чем мы заслужили это. Мы думаем, что это несправедливо, и сожалеем, что ничего нельзя вернуть назад, чтобы все изменить. Мы думаем о том, что, сделай мы другой выбор, исход событий был бы совсем иной. И после такого сопротивления мы спрашиваем себя, что с нами не так, почему мы вынуждены постоянно бороться с собственным эгоцентризмом. Ведь, в конце концов, в мире происходят и более ужасные вещи.

Как бы жестоко это ни звучало, но единственный выход из этого – пройти через это. Единственный способ перевернуть страницу – это действительно поверить в возможность иного бытия, знать головой и верить всем сердцем, что мы можем жить жизнью, которая не будет крутиться вокруг наших былых страданий или страхов будущих проблем. Находясь в своей саморазрушаемой точке отсчета, мы не всегда это понимаем, но однажды мы почувствуем себя лучше, если только позволим себе оставить все позади, пройти через это. Со временем ситуация улучшится, но только от нас зависит, сколько на это уйдет времени. Все зависит от того, когда именно мы примем решение изменить истории, которые мы рассказываем о своей жизни, когда мы решим уделять больше времени созданию жизни своей мечты вместо того чтобы жаловаться на свою тяжелую долю, когда мы поймем, что только наша собственная любовь, прощение и принятие может иметь глубокую исцеляющую силу.