Схватка за Родос - Старшов Евгений. Страница 7

В крестном ходе участвовало много наших знакомых, начиная от орденской верхушки и заканчивая толстым сэром Грином с перевязанным ухом. Вот идут, крепко взявшись за руки, рыцарь Лео Торнвилль и красавица Элен де ла Тур, воспитанница великого магистра. На них добродушно-лукаво поглядывает старый грек, некогда писавший для Торнвилля портрет "гордой дамы" де ла Тур. Истерически голосит псалом недоеденный клопами монах Фрадэн…

Одни из главных героев процессии — главы родосских церквей: католический архиепископ Джулиано Убальдини и митрополит-униат Митрофан. Делая остановки у ворот и башен, они увещевают защитников быть мужественными и храбрыми, и в надежде на помощь Божию отстаивать веру христианскую от поползновений мусульман. При этом характерно, как оба себя ведут: итальянец пламенен, часто восходит на стену и окропляет укрепления святой водой, несмотря на то что уже не одна стрела просвистела рядом с ним. Митрофана наверх не затащишь, ему и внизу страшно, вороватые бессовестные глазки так и шныряют по сторонам в опасении подвоха или опасности. Его б воля, не пошел бы он никуда, перепоручив опасное дело кому-то из архиереев рангом пониже…

Сразу было видно, кто добрый пастырь, полагающий душу свою за паству, а кто — наемник, не помнящий о Боге и не стыдящийся людей, способный лишь на то, чтоб свою паству стричь и доить…

И тут начался обстрел крепости из средних орудий. Митрофан неприкрыто побежал, чуть не подоткнув подол своих святительских риз, а потом на греческую часть города обрушился огненный ливень из вражеских стрел, обмотанных горящей паклей.

Что ж такое, как же так?! Вроде бы визирь Мизак, расстроенный гибелью сподручного, впал в хандру и пессимизм и не хотел более ничего предпринимать?! Но подручные-то на что? Первым к нему пристал Георг Фрапан, укорив его в бабском поведении и дав очередной коварный совет:

— Надо не лелеять свою хандру, а дело делать. Обрушь огонь на головы и дома греков — и они сами заставят латинян сдаться! Куда проще вбить меж ними клин, как не бомбардируя и поджигая Хору? Рыцарский Кастелло нам пока не по зубам, а греки-то помыслят, будто латиняне с нами чуть ли не сговорились их шкурами. Наш народец в крепости есть, быстро раздуют этакую сплетню! Ну?!

Мизак-паша было отмахнулся, но немца неожиданно поддержал Сулейман-бей:

— Прав, прав наш друг, дело говорит. Затея хороша.

Визирь недовольно поморщился, стал размышлять вслух:

— Обстрелять, пожалуй, можно — а зажечь пожар как?

— Зажигательными ядрами и огненными стрелами, — бодро ответствовал немец. — Орудийное дело беру на себя.

— А ливень из огненных стрел пусть прольет акандие, — добавил старичок. — Не все ж разъехались — а то, что они будут резво переезжать с места на место, только упростит дело — просто так их не перестреляют. Пусть горят жилища неверных! Словно лисы, они выбегут наружу или задохнутся внутри! Придут грешники в отчаяние, и некому будет заступиться за них!

— Достопочтенный Сулейман возьмет это на себя?

Старичок сморщился, потом, махнув сухонькой ручонкой в сторону юного Мерла-бея, сказал:

— Не тот возраст, увы! Вот, дай молодому отличиться!

— Мерла-бей, сделаешь?

— Да!

— Тогда давайте, во имя Аллаха! Неверные, поди, празднуют свой успех — покажите же им гнев Всевышнего!!!

Так османы пытались поджечь город, но ничего не получилось благодаря заранее принятым по указанию великого магистра мерам. Первые пожары тушились водой, а когда она не помогала — против горючих веществ, то тушили заранее припасенным уксусом. Тут же в ход шли мокрые кожи и прочий подсобный материал, который был в изобилии заготовлен родосцами, опять же, по указанию д’Обюссона.

В общем, если говорить кратко, огненная опасность была предотвращена. Кончено, кое-чего погорело, рухнуло, некоторые жители погибли, однако успех принятых мер был налицо, тем более если учесть, что родосцы благодаря д’Обюссону успешно противостояли не только огню, но и турецким стремлениям разобщить греков и латинян. Даже наоборот: греческое и латинское население, укрывшееся в главной родосской крепости, еще сильнее сплотилось. Пока воины стреляли со стен по наглому врагу, гражданские — и в первую очередь женщины — тушили огонь.

Там вместе трудились, к примеру, прекрасная Элен де ла Тур, веселая дородная монахиня лет сорока пяти и юная еврейская ткачиха. Общая опасность объединила тех, кто в обычное время обошел бы другого по широкой дуге.

Но оставим их, вернемся к делу. Отсутствие долгожданного пожара еще более расстроило Мизака-пашу, и он велел трубить отбой, введя исключение только для тех, кто расставлял по позициям гигантские пушки. Пусть себе христиане веселятся своими призрачными победами: когда заговорят султанские пушки, им будет не до веселья. При осаде Константинополя было всего несколько таких орудий, и то более мелких лишь при одной гигантской, монструозной, пушке венгра Урбана, разрушавшей византийские башни с одного выстрела. Теперь, под стенами Родоса, больших пушек будет шестнадцать! Им экзаменовать силу д’Обюссоновой крепости и крепость его людей…

Но для многих родосцев преисполненный заботами, трудами и опасностями день не закончился и с наступлением темноты: под ее покровом христианам нужно было осуществить еще одно важнейшее дело. Торнвилль принял в нем участие, хотя Элен попыталась отговорить, ведь рыцарь и без того устал. (О ее геройстве на пожаре Торнвилль не ведал, иначе тоже бы, верно, сделал выговор.)

— Нет, — отрицательно покачал головой Лео. — Сейчас не до усталости. Каждый должен делать свое дело за троих, если мы хотим одолеть врага. Сама понимаешь!

Конечно, Элен все отлично понимала и более не отговаривала любимого, только сухо отметила:

— Прошу тебя с утра быть в церкви Святого Иоанна. Великий магистр распорядился хоронить убитых, по возможности, скорее, во избежание эпидемий… хотя изо рва, я думаю, теперь так будет нести, что… Впрочем, не в этом суть. Будут отпевать де Мюрата, я хочу, чтоб ты присутствовал. Я тоже там буду.

— К чему? Я помог отбить его тело, а погребением и отпеванием пусть занимаются церковники.

— Ты просто не знаешь: де Мюраты — ближайшая родня нам, де ла Турам. И хоть нас не связывала особая какая дружба, я должна там присутствовать.

— Тогда, конечно, я приду.

— Удачи тебе!

Лео только молча прижал к себе Элен и крепко поцеловал. Нужно было идти топить корабли…

Большие и малые суда, напоминая жирных неуклюжих уток, стояли, чуть покачиваясь на водной глади, загодя нагруженные камнями и готовые отправиться в свое последнее плавание. Нет, это были не боевые корабли ордена. Те стояли на якоре тут же, внутри главной гавани, под защитой башни Найяка и ее мола [9]. Камнями были нагружены барки, зерновозы, лодки, купеческие суда со срубленными мачтами — дабы те, торча из воды, не указали противнику, какое место следует обходить, чтобы не угодить на искусственную мель.

Весь день итальянцы и моряки-англичане (и наш знакомый Джарвис среди них) вели приготовления к осуществлению этого предприятия под неусыпным взором великого адмирала. Дозорные галеры вышли в море, готовые, подобно сторожевым псам, накинуться и отогнать любопытного врага. Однако в тот день лишь пара легких османских фелук показалась вдали, словно проверяя готовность морских сил крепости к обороне и их бдительность. Надо полагать, враг уверился, что оборона и бдительность — на высоте, поскольку был своевременно опознан и отогнан.

Когда было уже совсем темно, Пьер д’Обюссон лично прибыл в гавань, пройдя с сопровождавшими через Морские ворота. "Столп" Италии доложил ему о том, что все готово. Магистр довольно огладил длинную шелковистую бороду и негромко произнес:

— Начинайте, с Богом святым.

По факельному сигналу орденские сардженты в нижнем этаже башни Найяка, напирая всей грудью на длинные деревянные палки воротов, стали опускать цепь, протянутую через вход в гавань к башне Ангелов. Гигантская цепь начала погружаться в пучину, освобождая проход обреченным судам в их последний поход.