Начнем с Высоцкого, или Путешествие в СССР… - Молчанов Андрей Алексеевич. Страница 44

И только в моей нетрезвой голове мелькнуло, что с баром и валютой я допустил оплошность, в дело вступил агент, сидевший к подошедшей парочке спиной. Обернувшись к ней, он процедил нечто похожее на «пшли вон», после чего эти шавки дисциплинированно и поникше удалились.

Далее пьяный агент признался в любви и готовности вступить в брак трем красоткам из кабаре, вероятно, путая их лица; затем полез под стол за упавшей вилкой, отчего от натуги по шву треснули его брюки, представив на обозрение сатиновые трусы с рисунком из стрекоз и бабочек; и я уяснил, что пришла пора тихой сапой ускользать к себе в номер с недопитой бутылкой ирландского ликера и сопровождающим меня симпатичным лицом…

Через день после моего прибытия в Москву мне позвонил помощник Чурбанова, приказным тоном заявив, что я должен немедленно приехать в министерство.

Поехал на улицу Огарева, где в ту пору размещалось все начальство МВД.

И, как подозревалось, нарвался на начальственный гнев.

— Что за дела?! — орал на меня заместитель министра. — Что за бардак с латвийскими девками? И доллары у тебя откуда?

— За границей не успел потратить…

— Обязан сдать! А ты по валютным барам шастаешь! — он потряс у меня под носом какой-то бумагой, очевидно, докладной из рижских надзирающих органов. — И прикрываешься подписанным мною удостоверением!

— Я его никому не показывал, это вы зря!

Он помолчал, соображая.

— В номере его оставлял?

— Да, в сумке…

— Ну, тогда понятно. Наш «Интурист» самый бдительный «Интурист» в мире… В общем, еще один такой фокус, удостоверение изымается, а статья о валютных операциях применяется…

Так вот откуда взялась внезапная благосклонность ко мне гостиничного сексота, все-таки на меня настучавшего… Лизал пес руку, а потом — взыграли рефлексы, не удержался, тяпнул… То ли по неизбывной привычке, то ли — как оправдание за собственную пьянку, Бог весть, как для него закончившуюся, однако оформившуюся в весьма интересный отчет для начальства, тут же с восторгом перестуканувшего о моих невинных похождениях в Москву.

— Теперь… — внезапно Чурбанов перешел на тон доверительный. — Я «Волгу» свою продаю… Ну, машина, сам понимаешь, на заказ сделанная, почти неезженая… Надо, чтоб своему человеку, без всякого звона… Вокруг тебя много всякого народа…

— Это — устроим, — сказал я. — Но только за рубли, не за доллары.

Просьба с продажей личной машины показалась мне странноватой, и попахивало от нее каким-то неблагополучием, намечающимися переменами то ли в его личной жизни, то ли в карьере, явно подходящей к финалу…

— И в следующий раз кино какое-нибудь подгони посмотреть… — продолжил он. — Что там увлекательного на нашем подпольном видеорынке?

— Ну, и это устроим, — откликнулся я послушно.

Эпоха видео

Эпоха видео в СССР началась в начале восьмидесятых. И была эта эпоха весьма знаменательной, во многом перевернувшей общественное сознание, уже с сомнением воспринимавшее набившую оскомину пропаганду об ужасах капиталистического образа жизни.

Река начинается с ручейка. Первые видеомагнитофоны и кассеты к ним — с советскими идеологически выдержанными фильмами, быстро заменили видеомагнитофоны японские, высокотехнологичные, а следом, через контрабандные каналы хлынул поток голливудской кинопродукции.

Мой приятель Виталик Ельников, человек деловой и оборотистый, к кому я приехал по месту его службы на Гостелерадио, был одним из зачинателей подпольного бизнеса по продаже и перепродаже видеомагнитофонов и прилагаемых к ним кассет, стремительно развивающегося. К нему я приехал с предложением выкупить чурбановскую «Волгу», ибо связи журналиста с деловой публикой Москвы были всеохватывающими.

Вопрос обсуждали за обедом в служебной столовке на первом этаже. Ах, эта радиокомитетская столовка! Уголок кулинарного рая! За копейки там можно было отобедать так, как ни в каком из столичных ресторанов! Огромный выбор первых и вторых блюд, салатов и десертов; дни национальных кухонь различных стран; свежайшие фрукты и овощи… Поговаривали, что глава Радиокомитета Лапин платит заведующей столовой зарплату пяти инженеров, лишь бы та, обладая собственными связями на продовольственных базах, держала питание идеологических сотрудников на должной высоте.

Постоянный пропуск в Радиокомитет мне тоже устроил Ельников, и при любой возможности я предпочитал заехать на «Новокузнецкую», дабы потешить себя качественной жратвой, а не силосом общественного общепита.

Виталик, памятуя о моих контактах с правоохранительным начальством, тут же внес предложения заработать: кто-то из его знакомых уже находился под судом, кто-то под следствием, кто-то нуждался в продвижении по милицейской или прокурорской карьере. Расчет был прост: клиент — источник дохода, я — исполнитель, Ельников — сторонний наблюдатель, контролирующий переход взяток из рук в руки по своему усмотрению. Позиция удобная и безопасная.

От скользких его предложений я отделался, но вот новые кассеты с очередными произведениями Голливуда взял с обещанием возврата.

Когда первая робкая волна западной видеопродукции лизнула российские берега, Ельников, как идейный борец за денежные знаки, считавший, что своим окладом могут быть довольны только святые на иконах, сразу узрел перспективу дальнейшего девятого видеовала с брызгами и пеной разноцветных купюр. Работая в международной редакции, сам неплохо знавший английский язык, он понял, что привезенным фильмам необходим русский дубляж, а далее растиражированные с оригинального носителя копии тут же становятся бойким товаром.

Однако подобный бизнес нес в себе немалую опасность: за эротический фильм «Эммануэль» могли пришить распространение порнографии, а за комедию «Москва на Гудзоне» — и вовсе антисоветскую пропаганду…

Но что может остановить идейного борца за денежные знаки при благоприятно складывающихся для этой борьбы обстоятельствах? Обстоятельства же складывались следующим образом: Ельникова вызвал к себе заместитель главы Радиокомитета, попросив об услуге: перевести дубляжом одному из влиятельных государственных мужей фильм на опять-таки государственной, огороженной капитальным забором, даче.

Ельников с восторгом согласился. Он с удовольствием коллекционировал полезные контакты и запылиться им не давал.

Этим же вечером он выпивал в личном дачном кинотеатре Семена Цвигуна — заместителя председателя КГБ. Надо отдать должное Цвигуну: фильмец оказался сомнительный, несоветский, а при наличии множества сотрудников, знавших язык не хуже Ельникова, он пригласил именно человека со стороны, дабы исключить лишний звон слухов внутри Конторы.

За первым фильмом последовал дубляж второго, потом — третьего. Отношения укреплялись пропорционально выпитому и наговоренному в беседах о том, о сем.

За спиной Виталика вырастали крылья, должные вознести его в парении над смертными. Но это были крылья Икара…

Когда бизнес развился на внушительную мощь и профессиональные переводчики за сдержанные гонорары продублировали Виталику кучу кассет, последовала нежная трель телефона, и в трубке прозвучал голос офицера КГБ, с командной интонацией обязывающий гражданина Ельникова явиться на Лубянку в означенный для того кабинет.

Допрос длился шесть часов.

Подробности допроса Ельников в своем рассказе мне о своих злоключениях опустил, но, видимо, ответы по существу капитана КГБ удовлетворили, и, получив строгое предупреждение о суровой наказуемости дальнейшей деятельности в распространении западных кинематографических достижений, Виталик был отправлен с подписанным, слава Богу, пропуском на выход из зловещего учреждения.

В ходе напряженной беседы с ответственным сотрудником, Ельников, в качестве приема самообороны, не преминул намекнуть о своей дружбе со всемогущим Цвигуном, на что получил небрежный ответ без заминки:

— Знаем… Но если вы еще раз упомянете это имя всуе, у нас состоится еще одна встреча, и закончится она для вас трагически…