Японская война. 1904 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич. Страница 21

— Все вы знаете, что случилось у Чонджу, — начал Куроки. — Враг изменил тактику: если раньше мы полагали, что окопавшаяся пехота сможет сдержать русских казаков, то теперь они доказали, что могут брать наши укрепления. Более того, они доказали, что могут разбить нас в поле! Полковник Хагино, уже удалось что-то узнать о том отряде?

— Сведения противоречивые, — начал тот. — Мы собрали отстрелянные гильзы на поле боя у Чонджу и севернее, где прошло полевое сражение, и благодаря этому смогли частично восстановить их тактику. Если коротко, то враг опередил нас в маневре, зажал со все стороны и принудил сдаться. Вскрытие могил показало, что в плен было захвачено более трехсот человек, в том числе выехавший на передовую майор Факуда.

Все было еще хуже, чем казалось. Куроки с трудом удержался, чтобы не бросить взгляд в дальний угол, где стояли приглашенные на собрание иностранные наблюдатели. Можно было и придержать их на расстоянии, но что бы они тогда понаписали? Нет, Куроки был обязан показать всем, что ничего страшного не случилось.

— Что ж, — он кивнул Хагино, как раз закончившему доклад, — значит, нам повезло.

На мгновение в помещении повисла тишина. То самое удивление, на которое он и рассчитывал.

— Нам повезло, — продолжил Куроки, — что мы узнали о силе врага еще до первого серьезного боя. Мы готовились к тому, что увидели от русской армии в прошлую войну, но они успели стать сильнее. Подобное нельзя игнорировать, и на следующий бой каждый из нас, каждый из наших солдат должен будет выйти со всем уважением к врагу. Дать бой со всей серьезностью нашего разума и со всем жаром нашей души. Россия сильна, но тем серьезнее будет наша победа.

Каждый из офицеров решительно кивнул — то, чего и ждал Куроки. Но вот наблюдатели как будто не обратили на его речь никакого внимания, обсуждая что-то свое. И, кажется, они заметили его недовольный взгляд. Вот же позор.

— Прошу прощения, генерал, — Ян Стэндиш Гамильтон изобразил еле заметный поклон. — Я просто не удержался и сказал своему американскому коллеге, что у него появилась возможность повторить успех Луи Буссенара в Англо-бурскую.

— Прошу прощения? — Куроки все никак не мог привыкнуть к витиеватости европейской речи.

— Мой коллега Джон увлекается литературой, — пояснил Гамильтон. — А Луи Буссенар как раз после Англо-бурской написал своего «Капитана Сорви-голову».

— Про того французского парнишку, Жана Грандье, — вспомнил Куроки.

— Изначально тот капитан был буром, но кто же во Франции станет про такое читать, — снова улыбнулся Гамильтон. — Так вот из устроившего вам проблемы русского офицера тоже может получиться такой вот Casse-Cou, сорвиголова.

— Это… — Куроки на мгновение растерялся, не ожидал, что союзники вот так прямо посмеют хвалить врага. Но потом понял. — Спасибо за предсказание. Как Англия победила буров, так и Япония поставит на колени Россию, заставив признать нашу волю.

— И вы, наконец, заслуженно станете одной из великих держав, — тут же напомнил Гамильтон.

Змея. Сказал про себя Куроки, но изобразил улыбку.

Джон — хотя ему было уже привычнее выбранное для книжных обложек имя Джек — смущенно промолчал, все-таки такое высокое общество ему было непривычно. Его коллега, американский капитан Макартур, как будто усмехнулся[1]. Немецкий и итальянский наблюдатели что-то строчили в своих блокнотах. Как обычно: делают вид, что им на все плевать, и просто ждут того единственного, что расставит все по своим местам. Боя.

Ничего! Куроки был настоящим японцем и знал, что думать люди могут что угодно, а произвести впечатление можно по-разному. Сейчас он всех отпустит, но по пути к своим домам каждый из наблюдателей случайно увидит тренировочную атаку японской роты. Холм, где условно окопался враг, и атакующие его солдаты. Начнется все с полутора километров: именно с такой дистанции в первой армии переходят с шага на перебежки.

Рывок на сто пятьдесят метров — прикрытие огнем остальных. Еще рывок и еще — солдаты все время находятся в движении, не давая врагу расслабиться и заставляя совершать ошибки. Перебежки по центру короче, по флангам длиннее. Весь маневр займет не больше пяти минут, и потом, собравшись уже в плотные ряды в двухстах метрах от врага, последний рывок. В штыковую! И пусть только глупцы верят, что японца могут испугать сталь или смерть. Пусть увидят. Пусть представят, а смогли бы их армии выдержать такую атаку, и задумаются.

А время того русского сорвиголовы еще придет!

Сначала нас встретили недовольные генералы, потом я заметил, что в отдалении строятся в боевой порядок роты 12-го стрелкового.

— Что происходит, Михаил Иванович? — крикнул я Засуличу.

— Объясните, полковник, откуда с вами столько японцев! — крикнул тот в ответ, и тут все встало на свои места.

Все-таки я взял с собой в поход всего две сотни, а тут мы вернулись, в ночи, и японцев с нами в два раза больше, чем нас самих. Кто угодно мог бы заподозрить неладное.

— Это пленные! — заорал я еще громче, чем раньше. Пусть весь лагерь слышит. — Мы разбили батальон японцев и пригласили в гости желающих посидеть в тылу на казенном пайке!

Так себе шутка. Но неожиданно я заметил, как после нее поморщился пленный японский офицер. Я ведь пытался его разговорить по дороге, но тот играл в немого гордеца, на бумажки с записками смотрел как на пустое место. А тут, гляди-ка, он, кажется, даже по-русски понимает. И обижается… У меня появилась идея.

Стоило во всем разобраться, как напряженность пропала, а Засулич так и вовсе обнял меня и назвал сынком. И это он еще всю нашу добычу не видел… Я сразу же пригласил генерала и остальных за собой, начав с денег. И двести тысяч, сложенные плотными пачками, произвели впечатление — цену иены тут все прекрасно знали. Потом я показал пушки, рассказал, как японцы планируют их использовать в бою, а после отдельно прошелся по запасу патронов, что мы нашли у самих солдат и в обозе.

— Смотрите, — я поднял одну сумку. — Тут 180 выстрелов, которые солдат таскает с собой всегда. Уже больше, чем у нас даже с увеличенной нормой. Но это еще не все, в обозе на каждого лежит еще по такому же запасу, который выдадут перед боем. То есть у каждого японского солдата будет при себе почти в два с половинрой раза больше выстрелов, чем у нашего.

Это на самом деле была одна из серьезных проблем той войны, которые мне удалось вспомнить. У японцев было больше пуль, они больше и охотнее стреляли, а наши постоянно экономили, и это не могло не сказаться на потерях и моральном духе.

— Надо будет подумать над этим, — Засулич не хотел спешить с выводами. — Все-таки патроны немало весят, и лишние 7 с половиной фунтов, которые придется постоянно носить с собой, могут принести больше вреда, чем пользы.

— Но еды-то у каждого на эти 7 фунтов всегда есть, — я напомнил про запас сухарей, хлеба и тушенки, что полагался каждому солдату. С одной стороны, конечно хорошо: армия следит, чтобы все были полны сил. С другой стороны, ну не за счет же боеприпасов!

— Нагрузка солдата определена уставом, — напомнил генерал. И вот что с ним делать?

— Тогда прошу разрешения увеличить у себя в полку количество носильщиков, — я решил не спорить, а пойти японским путем.

— Я ведь уже говорил… — начал было Засулич, но потом обвел взглядом пригнанный мной полон, добычу. И махнул рукой. — Ладно. Вроде бы медики говорили, что среди пополнения большой процент тех, кто негоден к строевой службе. Разрешаю увеличить штат носильщиков 22-го стрелкового полка на…

Он задумался, и я воспользовался моментом.

— В два раза? Проверить в бою, доложить об эффективности, чтобы потом принять решение, стоит ли это и остальным разрешить.

— Бог с тобой, — генерал устало улыбнулся, я крепко пожал ему руку и развернул в сторону еще одного сюрприза.

— Смотрите, японский подполковник, — радостно доложил я, указывая на пленного офицера.

— Майор, — Засулич лучше меня разбирался во вражеской форме. Ну, и еще сказалось то, что в нашей армии этих самых майоров еще в 1884 году отменили.