Японская война. 1904 (СИ) - Емельянов Антон Дмитриевич. Страница 7

Незнакомый капитан несколько долгих секунд играл кадыком, словно раздумывая, подсказать мне, куда идти, или не стоит. Но почему-то не решился. Запоздало пришло понимание, что при железной дороге достаточно аристократов, которые в любом звании могут устроить неприятности. Но капитан промолчал: как будто увидел что-то еще более опасное и решил не ввязываться. Опасное… И ведь я никогда таким не был. И Макаров, в которого я попал, тоже. И откуда только лезет эта жажда крови, словно вместе с моим сознанием сюда попало что-то еще?

Капитан тем временем буркнул что-то себе под нос и убежал обратно к первым вагонам. Я же выкинул из головы все лишнее, подошел к уже возведенной палатке и скользнул внутрь, сразу же оказавшись в облаке карболового пара. Кто-то мог бы назвать его неприятным и смолистым, а вот мне он напомнил ароматы старого терпкого вина. Помыть руки, надеть повязку, и вот теперь можно и подойти к лежащему на поднятых носилках Шевелеву. Его ногу уже успели оттереть от лишней крови, и ничто не мешало прокручивать в памяти все детали предстоящей операции.

Первое: представить проекцию артерии. Я согнул поврежденную ногу в колене и чуть повернул наружу. Теперь второе: провести мысленную линию от середины паховой связки до коленной чашечки. Представил — разрез же пройдет на два сантиметра выше этой линии, только сначала…

— Усыпите его, — я повернулся к паре моих ассистентов из числа фельдшеров. — Что есть?

— Эфир, хлороформ и кокаин, — тут же выпалил Короленко.

Ничего себе, даже выбор имеется. Только от первого могут быть проблемы с бронхами, от второго с печенью, ну а третий… и вовсе оставим на самый крайний случай. Я прислушался к дыханию Шевелева — вроде бы чисто — значит, попробуем эфир. Короленко тут же достал неизвестный мне прибор, оказавшийся изобретением некоего Кловера, как раз для подачи эфирного газа. И всего через несколько минут глаза Шевелева закрылись, а дыхание успокоилось.

Я еще раз на всякий случай проверил рефлексы доктора — мозг не реагировал, можно было начинать.

— Следи за его состоянием. О любых изменениях, пульса или дыхания, сразу докладывай, — я отдал последнее указание и взялся за скальпель.

Вдох-выдох — руки не дрожали, и я решился. Надрез получился плавный, ровный, совсем как в учебнике. Еще и зрение работало на удивление четко, не нужно было даже склоняться над раной. Теперь два крюка, чтобы развести ее края, и можно увидеть вену и артерию. Сразу иногда не разобраться, что есть что, но тут работает простое правило. Вена ближе к срединной плоскости, а артерия — чуть дальше. Итак, аккуратно обходим вену, чтобы не мешалась, и вот наша больная. Была надежда, что ее просто задело, но нет. Пуля совсем перебила артерию — значит, шить придется по кругу. Долго, нельзя терять ни мгновения.

— Зажимы, — я указал, где мы перекроем артерию.

Теперь можно было и жгут снять. Но это задача фельдшера, а моя — обрезать бахрому в перебитом месте, подвести края артерии друг к другу. Повезло хотя бы в том, что не надо было ничего наращивать — такого на первой операции и врагу не пожелаешь. А теперь важный момент: как шить… Шов Карреля или Морозовой, когда все должно быть выполнено просто идеально, стык в стык — могу не потянуть. Тем более без атравматичных игл все может оказаться зря. Тогда… Шов Соловьева с манжеткой — благо у меня в памяти почти на целый век запаса всевозможных техник.

Я отметил по полтора сантиметра от края артерии в четырех местах и сделал первые стежки. В чем сложность шить сосуды — в том, что они круглые. Неудобно. И что придумал Каррель, что потом использовали все хирурги после него? Брать по очереди стежки-держалки и натягивать, выпрямляя таким образом часть стенки сосуда, по которой уже по прямой накладывать шов. По прямой, по растянутой ткани — даже студенты без опыта с таким могут справиться.

Только в моем случае я еще сначала загну край артерии, чтобы сделать манжетку внутренним слоем наружу, подведу к нему второй край — и вот теперь уже можно выпрямлять и закреплять все швом по кругу.

— Время? — спросил я куда-то в пустоту.

— Тридцать семь минут, — выдохнул кто-то.

Тридцать семь минут для одного шва многовато — шучу. Для первого раза — более чем! Но то, что я закончил, еще не значит, что шов работает. Я снял первый зажим — сначала со стороны конечности, чтобы, когда пойдет кровь, ей сразу было куда уходить — потом со стороны сердца. Кажется, держит, и нет кровопотери, а ведь именно она могла быть главной проблемой при шве по Соловьеву. Ну, еще тромбоз и возможное сужение сосуда, но тут проще — бедренная артерия довольно толстая.

Еще разок выдохнув, я принялся послойно ушивать рану. Все, что разрезал: мышцы, кожу… И вот кажется, что это уже такая мелочь, но расслабляться нельзя: оставишь случайно пустоту-карман, и все, вот тебе готовый рассадник для крови и гнили. Последний узел, теперь еще раз все обработать карболовой кислотой. Готово. Осталось наложить повязку из индивидуального пакета и молиться, чтобы внутрь не попала инфекция. Пока нет антибиотиков, это все, что я могу сделать.

— Шевелева обратно в вагон, тут прибраться, — я стянул маску, огляделся по сторонам и с удивлением обнаружил, что на меня как-то странно смотрят.

— Короленко, вперед-вперед-вперед! — подтолкнул я фельдшера, и тот поспешил сорваться с места.

Увы, снаружи все не сильно отличалось. Другие фельдшеры, солдаты и даже обычно настороженный Хорунженков рассматривали меня словно какую-нибудь безрукую статую в музее.

— Капитан, объяснитесь, — наконец, не выдержал я.

— А мы просто никогда не видели полковников, которые бы врачей лечили, — неожиданно хмыкнул и успокоился Хорунженков. — Вот наоборот доводилось. А чтобы военный медика штопал — нет. И ведь у вас получилось, Вячеслав Григорьевич?

Кажется, впервые за все время капитан назвал меня на «вы».

— Получилось. Не факт, что и дальше все будет хорошо. Нужно ждать. Но получилось.

— А правда, что говорил доктор? Что нельзя такие раны лечить?

— Он говорил, что после ампутаций выше бедра не выживают, так мы и не резали ничего. Просто починили сосуд. Словно трубу с водой.

— Но как вы догадались? И как смогли? Вы же никогда такому не учились.

— А вот это неправда. Я учился, готовился к войне с Японией, о которой ведь каждый из нас знал уже давно, — вру, но а как тут еще объяснить мои способности? — Я готовился сражаться, готовился ко всему, что еще может пригодиться. Увы, без практики, поэтому, как сегодня, браться за операции я больше не буду. Разве что опять… Не будет выбора.

Тишина. Все молчали, и я тоже молчал, приходя в себя.

Внутри все еще потряхивало — от осознания того, что я смог. Что тело снова слушалось, и как слушалось. Движения были твердыми, четкими, резкими — я так даже в своей прошлой жизни никогда не мог двигаться. Возможно, из-за этого все и прошло так хорошо… Я, наконец, позволил себе расслабиться и несколько минут в тишине наблюдал, как солдаты разбирают палатку. Цельный покров распался на несколько клиньев, вернувшихся к своим владельцам. По отдельности — шинели, вместе — палатка. Ловко!

В спину подул ветер, и я понял, что весь промок. Надо будет переодеться, а то, если сейчас простыну, как же глупо это получится.

Штабс-капитан столкнулся с тайной. Он знавал полковника Макарова раньше, но как же сильно тот смог измениться. Отпустил Веру Николаевну… Сначала Хорунженков думал, что из-за слабости и нерешительности, но, как оказалось, у Макарова просто появилось то, что было гораздо важнее. Дело. Дело, к которому он готовился и теперь неожиданно стал не просто очередным бесполезным тюфяком, который только и может, что бессмысленно повторять приказы генерала, но и тем, за кем можно идти.