Подпольная империя рода Амато (СИ) - Громов Эл. Страница 12

— Отчего такое разделение?

— Господин Глинский колол только тех, кто отказывал ему в повиновении, — пояснила она все так же испуганно.

— Вам больше не надо называть его господином, — поморщился я. Оглядев их перепуганные лица, добавил: — И бояться его вам тоже больше не надо. Вы все из простых семей?

— Нет, я и она, — всё та же девица указала на стоящую рядом приятельницу по несчастью, — из дворянских семей.

— О как! — Я был, признаться, искренне удивлён.

Ефим, конечно, козёл, но я не думал, что он ещё и безумец. Держать в плену и трахать знатных девиц… довольно опасная затея.

— Напишите свои адреса, — велел я. — Сегодня вы все окажетесь дома.

У одной из пленниц задрожали губы и она, схватившись за лицо, зарыдала.

— Ох, господин… спасибо, спасибо вам…

— Ну-ну, — отмахнулся я, не выносивший женских слёз. — Как я могу узнать адреса тех, кто под кайфом?

— Я покажу вам, где господин… то есть этот человек хранил наши вещи, сумочки и прочее… быть может, там будут документы…

Аристократка-пленница отвела меня к шкафу, открыла его, отодвинула кучу вешалок с костюмами, задняя стенка шкафа оказалась потайной дверью, за которой пряталось отделение поменьше. Там лежала гора шмотья и сумок. Так, не хватало ещё рыться во всём этом.

— Найди мне их документы, — бросил я девице и вышел из комнаты.

Мой человек напоил девушек зельем забвения, которое я взял с собой. Это было совершенно уникальное снадобье из очень редких и ценных трав, сочетание которых стирало воспоминания человека за последние сутки. Как меня просветил лекарь, это зелье широко применялось в тех случаях, когда с человеком происходило какое-то травмирующее его событие: изнасилование, например. Если у родных пострадавшего было достаточно денег, они покупали зелье, давали его жертве, и та забывала драму, произошедшую с ней. Потом человеку могли всё рассказать, а могли утаить правду. Но он в любом случае уже не испытывал душевных страданий, его психика оставалась неповреждённой, даже если его посвящали в то, что с ним было сотворено.

Мне необходимо было, чтобы все, кто видел меня и моих людей в доме Глинского, забыли об этом. Напоив девушек из гарема Ефима, я отправился на поиски других людей, которые могли оказаться в доме. Вскоре обнаружил прислугу, в страхе забившуюся на чердак дома, и жену Глинского и дочь, которые заперлись в подвале.

У обеих дам, которым не посчастливилось быть семьёй мерзавца, случилась страшная истерика. Успокоить их не представлялось возможным, да и острой необходимости в этом не было. Я силой влил в них — они испугались, что я травить их собрался — зелье забвения.

Когда все эти манипуляции были завершены, я велел своим людям отвести жену и дочь Глинского в какую-нибудь комнату.

Зелье имело очень удобное действие: усыпляло человека чуть ли не на сутки. Когда все дамы в доме уснули крепким сном, мои люди собрались в гостиной. Глинский скорчился на полу.

Я решил обшарить его кабинет в поисках чего-то интересного. Документы, найденные в ящиках стола, я прихватил на всякий случай, чтобы показать князю Амато.

А это что такое?

В одном из ящиков лежала камера. Что это за вещь такая и для чего предназначена, мне подсказала память Андрея.

Я открыл экранчик, включил. Увиденное заставило меня вздрогнуть от отвращения второй раз за день: на видео-записи Ефим Глинский вытворял жуткие мерзости со своими наложницами.

Что ж, напрасно ты снимал эти гадости, господин Глинский. Ты сделал всё для того, чтобы твоя смерть была мучительной и страшной.

Я спустился вниз и велел вколоть Ефиму такую дозу наркоты, которая заставит его биться в агонии на протяжении максимально долгого времени. И снимать каждую минуту его страданий на камеру.

Глава 7

Ефим Глинский умирал очень долго и мучительно от передозировки собственной наркотой. Вид его был весьма удручающим. Если бы я не знал, сколько зла в своей жизни сотворил этот человек — честное слово, я бы даже пожалел его.

Я пристально понаблюдал некоторое время за своими боевиками: они вели себя, как настоящие бойцы. Конечно, было неприятно видеть, как человек перед ними бьётся в агонии, но лица моих людей оставались беспристрастными, потому что каждый из них научился отделять себя, свои душевные переживания от работы. Убивать таких гадов было для них работой.

А вот двое бойцов меня разочаровали.

Один вначале, будто заворожённый, глядел на умирающего хозяина дома, затем отвернулся, словно не в силах был дальше смотреть. Моё ухо уловило, как он шепнул рядом стоящему товарищу: «Жаль мужика. Хоть и мудак был, а всё же человек живой. Эх, жаль, что помочь ему нельзя». Его напарник лишь взглянул на него, как на полоумного, и пожал плечами. Тот, который проявил сострадание, был самым юным в моей боевой группе: лет восемнадцати паренёк. Я прекрасно помнил, что он отлично показал себя при отборе — профессионально стрелял.

Второй боевик откровенно наслаждался зрелищем чужой агонии. Это был здоровяк средних лет, с татуировкой на левой щеке. Помнится, он потрясающе показал себя в рукопашном бою, за что я его и взял в свою команду.

Наблюдал за его мимикой минут пять, и всё это время здоровяк расплывался в эйфорической улыбке, глядя на то, как Глинский корчится от немыслимых страданий на полу.

Я оставил своих бойцов рядом с Ефимом, который вот-вот уже сорвётся в пропасть, и отправился исследовать ещё неизведанные части его громадного дома.

Комнаты были отделаны с небывалой роскошью. Тут и там висели дорогие картины, везде были понатыканы всякие интересные штуки, резные фигурки и прочие образцы искусства, но во всем доме я не нашёл ни одной книги: только газеты и журналы. Да уж, наркоторговец предпочитал проводить время иначе, нежели за чтением высокой литературы. Живопись в доме, как думается мне, висит просто для галочки — мол, тут живёт представитель интеллигентной элиты — а не как проявление любви хозяина к искусству.

Не обнаружив ничего занимательного для себя, я спустился в подвал. Щелкнул выключателем на стене. Тусклый свет залил просторное помещение, набитое коробками. Подошёл, пооткрывал несколько — наркота. Много. На несколько миллионов рублей. Сколько же человек пичкает свою кровь этой дрянью? Сколько смертей на совести Глинского? На моей совести их явно не меньше, но не припомню, чтобы травил невинных детей. Девчонки, которые сейчас спят сном забвения наверху — ещё дети в моих глазах.

Стал открывать одну коробку за другой: наркотики оказались во всех, кроме последней — в ней лежала гора золотых монет и драгоценности. Я стал внимательнее разглядывать последние. Некоторые из них оказались не просто красивыми безделушками, а определённо принадлежащими знатным домам, потому что на украшениях были изображения каких-то гербов. Любопытно, очень любопытно.

Если у Глинского среди горы наркоты лежат драгоценности аристократов — в этом точно кроется какая-то тайна. Сомневаюсь, что знатные господа просто так подарили Ефиму свои фамильные драгоценности. Неужели были его клиентами? Если так, то как же они докатились до такого? Или же просто имели долг перед Глинским? Вполне возможно, что тот шантажировал их. Грязное бельё есть у всякого, если Глинский порылся в чьём-то и нашёл серьёзный компромат, вполне мог угрозами вымогать драгоценности.

Так, ладно, разберусь с этим позже, пока есть проблемы более важные.

Вернувшись наверх, я увидел, что Глинский испустил последний мучительный вздох.

— Оставьте труп здесь. Спускайтесь в подвал, вытащите оттуда коробку с золотом и драгоценностями, загрузите в мою машину. Наркоту в подвале уничтожить — всю. — Отдал я приказания нескольким боевикам, после чего обратился к другим. — А вы выносите из дома всех его прекрасных обитательниц, кроме жены и дочки Глинского, и в грузовик их.

— Спящих? — уточнил один из парней.

— Однозначно дожидаться их пробуждения мы не станем, — мрачно пошутил я.