Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана. Страница 15

Николай Львович никогда не был особенно близок с этой сестрой. Она была намного его младше и ещё играла в куклы, когда он уже делал карьеру в Таврической губернии, где провёл несколько лет жизни. После возвращения он женился и продолжил зарабатывать чины уже в Петербурге: в это время обения ни с этой сестрою, ни со второю, ни с младшим братом у него тоже особенно не было, и чем они живут, он знать не знал. Какие там сёстры и братья, когда Государю служить надо, с крамолой бороться, чины зарабатывать! Слышал только, что Мария вышла замуж, а Софья, к которой он нынче приехал, вроде бы поссорилась с отцом, намеревалась тоже вступить в брак, но жених её куда-то делся, а подыскивать нового она наотрез отказалась. Последний раз они виделись на отцовских похоронах в девяностом году. Тогда Софья рассказала, что жених её погиб в Ахал-текинской экспедиции, а сама она решила посвятить себя учительству. Про себя Николай Львович рассудил, что это правильно, ибо внешность его сестры была столь же унылой, как и её болтовня о народном образовании.

То, что он увидел в этот раз, его вполне устроило. Встречать его вышла типичная старая дева в простом сером платье, с седеющей косой и толстыми щеками на простонародно круглом лице, вечно украшенном кислой гримасой. Похоже, она не работала, как собиралась, а просто жила на наследство родителей, довольствусь скромной квартирой и одной-единственной прислугой. «Значит, не откажет, — рассудил Николай Львович про себя. — Нам обоим это будет выгодно».

Брат с сестрой расцеловались, обнялись, прислугу тотчас же отправили ставить самовар и, оставшись наедине, Николай Львович без промедления перешёл к делу:

— Я смотрю, сестрица, скромно вы живёте. А не желаете ли, например, ко мне переехать? Хорошая квартира на Фонтанке, восемь комнат, штат прислуги, выезд свой. Электрические силы подаются, всюду лапочки лодыгинские, мебель, телефон поставят скоро... Дрова для всех печей — за счёт казны.

Софья ожидаемо растерялась, услышав такое щедрое предложение.

— Полагаю, это всё не просто так? — недоверчиво поинтересовалась она.

— Всего лишь за небольшую услугу, оказать которую, полагаю, вам и самой будет достаточно интересно... Моя дочка Зиночка в возраст вошла. Выезжать с ней пора. Я, как вы должно быть, знаете, теперь министром числюсь, занят очень. Да и в свете барышне более принято появляться с женской роднёй, нежели с отцом. Жену я уже девять лет как схоронил, в другой раз не женился, вдвоём живём с дочкой. Я, Софьюшка, конечно, понимаю, что мы с вами прежде мало знались. У вас, должно, дела иные есть... Однако же, может быть, всё же найдёте возможным за Зиночкой присмотреть? Работа не надолго. Сами знаете: за год с тех пор, как выезжать начнёт, ей надо замуж выйти. Полагаю, и за полгода уложимся: ведь Зиночка красива и с приданым...

«Да и я сейчас второй после царя», — хотел продолжить Николай Львович, но удержался, чтобы не вызвать в сестре слишком много зависти и не отвратить её таким образом от себя.

— Что ж, — ответила та. — В самом деле мы, братец, не так много знались. Я, признаться, думала, что вы за своей службой уже и забыли меня совсем, уже и не помните, что есть у вас сестра Соня... Но я вас не корю! Для человека вашего чина, которому доверяет сам Государь, который облечён такими полномочиями, что от него зависит благополучие всей империи, простительна небольшая забывчивость в отношении родственников. Однако, раз мы долго не общались, то я даже и не знаю ничего о вашей дочери. Насколько она благонравна? Не подвержена ли кружковщине, нигилизму или иным модным веяниям, портящим молодёжь? Чем занят её ум? И наконец, захочет ли она сама принять у себя в доме бедную тётку и пожелает ли прислушиваться к её советам?

— О, Сонечка, будьте покойны за всё это! Зина — добрейшая девушка! Она чрезвычайно послушна и благонравна, так что даже не припомню, огорчала ли она меня когда-то чем-либо! Уверен, что она совсем не будет против принять ваше покровительство! Зина ласкова со всеми, кого знает, и всегда слушает старших. Она, разумеется, никогда в жизни не увлекалась ничем дурным! Вот только...

— Что? — насторожилась Софья Львовна.

— Моя малышка несколько скучает, а чрезмерно живой ум и слишком развитая фантазия то и дело заставляют её склоняться ко всяким, так скажем, сомнительным начинаниям...

— Сомнительным? Как?! Дочь министра — и...

— Нет, вы не думайте, Сонечка, я не об этом! Не кружковщина, конечно. Так, по мелочи. То, знаете, на курсы собирается, то в поэтический клуб, то в единение с природой, то в спиритизм... Она, добрая душа, со мной всем этим делится, поэтому пока что удаётся отговаривать. Но долго ли удастся?! Я ведь занят. Так что Зиночке, кроме нарядов, полезно бы чем-то увлечься... но таким... вы понимаете... пристойным, безопасным! Не столоверчением, не толстовством. Не могли бы вы заниматься с ней ещё, к примеру, вышиванием или иностранным языком?

— Могу. Немецким.

— Немецким? Нет... Немецкий это тоже философия... Гегельянство, социал-демократия... Не поймите неправильно, Сонечка, я про вас знаю, что вы дама высшей морали и строгих правил!.. Но в наше время лучше к немцам не соваться.

— Ну, вышивать, я полагаю, ваша дочь умеет и без меня.

— Это да... Верно... Может, тогда что-то более современное? Но чтоб при том политически благонадёжное! Вы можете сходить с ней в дамский клуб поклонниц дирижаблей, например. Или посещать географическое общество! В конце концов, я не был бы даже против уроков вождения паромобилей!

— Что, в самом деле?

— Ну конечно, почему нет? Я ведь прогрессивный человек! У нас на Всемирной выставке целое паромобильное отделение ожидается — гордость Поволжья! Уверен: если Зиночка освоит самодвижущуюся повозку и сможет хвастаться этим катанием перед подругами, она сможет почувствовать себя независимой женщиной, и это гарантирует её от глупых желаний вроде политики, выборов, права развода...

— Вы весьма дальновидный родитель, — заметила Софья.

— Положение обязывает, — отозвался польщённый Николай Львович. — Мы, блюстители порядка, как родители для русского народа. Научились. Знаете, как говорит начальник Московского охранного отделения Зубатов? Надо дать пасомым овцам малую толику свободы — так вы создадите у них иллюзию самоволия и отвратите от опасных поползновений и пугачёвщины... Зубатов, он, к слову, умнейшая голова — даром, что в сюртуке! У них в Москве ни один кружок без нашего сотрудника не обходится, каждого вольнодумца на карандаше держат! Не то, что в Петербурге...

— Всё вы, братец, о службе!

— Увлёкся. Прощения прошу! Ну так как же вы, Сонечка, Зиной займётесь? Ей-богу, она очень благонравная! Только порой увлекается всякой белибердой.

— У меня она не забалует! — отвечала Софья Львовна. — Велю складывать вещи и завтра же буду у вас.

— Если желаете, можете ехать сейчас же, со мною, в моей коляске, — ласково предложил Николай, рассудив, что, если бомбист не посовестится взрывать министра с ребёнком, то уж взрывать министра с дамой и ребёнком он точно не станет.

Да и даму лучше видно с мостовой...

Глава 12, В которой Миша теряет книжку про глупого милорда и пять рублей, а потом приобретает дирижабль.

Клубы угольного дыма плыли справа и слева от поезда, теряясь в наступивших уже сумерках. Из окна вагона казалось, будто он несётся через бесконечную толщу серо-белой мглы, сквозь которую разглядеть очертания города можно было лишь в общих чертах. Дворцы, доходные дома, особняки, утыканные трубами корпуса заводов, грузовые пристани, рекламные аэростаты, висящие над Невой и обещающие полное ручательство за доброкачественность галош от Товарищества Российско-Американской Резиновой Мануфактуры — всё это уставший Михаил видел сквозь дымную завесу, словно элементы некоего другого, более загадочного, инопланетного мира. Впрочем, он, как и всякий столичный житель нимало не интересовался этими видами, а только про себя сетовал на недостаточно мощный котёл, недостаточно быстрый поезд и чрезмерно длинный путь до дома. Таков же был настрой и сонной синеблузной публики, наполнивший вагон и добиравшейся до своих углов после одиннадцати—или двенадцатичасовых смен.