Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана. Страница 26

— Да нет, вроде...

— Жаль. Может, что-то ещё в этом роде?

— Мне кажется, моё лицо и моё тело выглядят как лицо и тело самого обычного русского человека, — ответил Миша. — Решительно, без всяких там особенностей. У меня даже шрамов после побоища не осталось. Ну, кроме душевных...

— Печально. Тогда, может быть, при вас были какие-нибудь вещи, когда ваши приёмные родители подобрали вас? В крайнем случае, нянька могла бы опознать вас по этим вещам.

— Я не знаю. Это мать надо спросить, — сказал Коржов. Вспомнил о ней и тотчас же затосковал. — Я даже не знаю, жива ли она... Вы меня не пускаете.

— Но вы же понимаете, это ради вашей безопасности! Ради блага всей страны и всего народа, по сути дела!

— Понимаю... Но если бы я смог навестить мать, это придало бы ей сил для выздоровления, и у нас был бы важный свидетель. И к тому же, я мог бы узнать о неё у царских вещах, которые при мне были. Всё это помогло бы мне воцариться, и таким образом, стало бы тоже на благо народу...

— Вы быстро учитесь и превосходно соображаете! — Одобрительно отметил собеседник Михаила. — И всё же... Всё же это лишний риск.

— Да я только туда и обратно! В больницу — и к вам! В один день! — Уверял Михаил.

— Дня царским ищейкам вполне хватит, чтоб с вами разделаться.

— Да нет же! Я быстро!

— Это вам сейчас так кажется. А потом окажется, что надо ещё сходить на квартиру, навестить невесту...

— Я ей через мать просто записку передам.

— И всё же нет. Мы должны обдумать, как связаться с вашей матерью и узнать о бывших при вас царских вещах, но вам ехать в Петербург, тем более, одному — опасно слишком.

— Можно подумать, все жандармы России за мной охотятся, — скептически отозвался Коржов. — Я всё ж, чай, не Ванька-Каин. У них, небось, и без меня работы хватает...

— А вот я как раз подозреваю, что на ваши поиски брошены весьма существенные силы, — сказал Герман Александрович. — И они ещё всё больше с каждым днём.

Это утверждение показалось Михаилу очень спорным, но ответить он не успел, потому что в ту комнату, где они находились, вбежал один из революционеров — молодой румяный парень, которого Миша видал в первый день нахождения здесь, а теперь уже знал, что его звать Егором. Егор был весь растрёпан и размахивал газетой.

— Нечаев! Нечаев сбежал! — закричал он с порогу.

— Что?! Как?! Быть не может! Покажи! — засуетился Герман Александрович.

— Вот же! Чёрным по белому писано! Сбежал из Акатуйской каторжной тюрьмы неделю назад и скрылся в неизвестном направлении! — Зачитал Егор торжественно. — Вот человечище!

— Ну, Нечаев! Ну, хорош! Ну, сукин сын!

— Ни в одном каземате его не удержишь!

— И верно! Небось, снова, как тогда, свою стражу всю распропагандировал, да, Герман Александрович?

— Мы не знаем, здесь такого не написано...

— Написано, что всю охрану Акатуйской тюрьмы скопом поувольняли — и под арест! Ни единого солдата не оставили! Ох, чую, развёл там Нечаев у них агитацию! Вот ведь кудесник!

— Да, кудесник, это точно.

— Что же, Герман Александрович, должно быть, в Петербурге нам его ждать теперь? Небось, аккурат к выставке поспеет?

— Ох, Егорка, он там шуму наведёт! Да-а-а-а... Неужто Фортуна решила совсем повернуться лицом к исстрадавшейся русской интеллигенции? Сперва — царь, теперь — Нечаев...

Миша кто такой Нечаев не знал, а если и слышал когда, то не помнил. Он хотел было спросить, за что такое сидел этот человек и чем его побег так замечателен, но решил не пока не соваться к Егору и Герману, не мешать их ликованию, пока его не вспомнили. И лишь когда один из них заметил, что такого важного человека, как Нечаев, сейчас, наверняка всеми силами станут искать и полиция, и Охранка, залез в беседу:

— А что, Герман Александрович? Ежели сейчас все за этим Нечаевым станут гоняться, так, может, не до меня им теперь окажется? Может, можно теперь в Петербург? На денёк? А?

— А тебе это зачем? — спросил Егор.

Коржов объяснил.

— Ну, про царские вещи и правда узнать надо. Может, отпустим? Кажется, сейчас для этого и правда подходящий момент, — рассудил молодой революционер.

— Ладно, — Герман улыбнулся. — Раз Нечаев на свободе... Мы подумаем.

— Подумаем, — подержал его Егор и подмигнул Коржову. — Ты ведь, Миша, теперь осознал, какова наша цель, да? Сбежать не захочешь? Ты с нами?

— Я с вами. Осознал... Ведь мою мать не вы взорвали, верно?

— Разумеется, — сказал Егор. — Не мы.

Глава 21, В которой Николай Львович выявляет нехватку спортсменок, а потом сам частично ее ликвидирует

Может, Николай Львович и дал маху с отпущением Нечаева на свободу. По пути обратно в Петербург он думал об этом вновь и вновь, но в конце концов решил, что сделанного всё равно не воротишь, а что «клин клином вышибают» придумали ещё древние латиняне, которые в интригах знали толк. Основная надежда министра была на немолодых годы и подорванное тюрьмою здоровье Нечаева: несмотря на все свои таланты негодяя, тот — министр знал — был сильно болен и вряд ли должен был прожить на свободе столько, чтоб успеть существенно напакостить... Впрочем, если это всё-таки случится, и вольный воздух излечит его паче чаяния, ответственность за побег опасного преступника всё равно несёт охрана Акатуйской тюрьмы, которая уже в полном составе пересела по ту сторону решётки...

Путь обратно отнял ещё семь дней. И, хоть это в это потерянное время и удалось вместить инспектирование некоторых сибирских учреждений, а телеграф позволял сообщаться с министерством и делать кое-какие дела прямо из поезда, работы к приезду Николая Львовича в столицу всё равно накопилось немеряно.

Прямо с вокзала министр отправился на Фонтанку, в свою контору.

Там его уже ждали доклады.

— В Свято-Егорьевском переулке ликвидировано гнездилище террористов, без сомнения тех самых, кто убил господина Синюгина. Так что это дело можно считать полностью раскрытым, — докладывал вскоре один из чиновников министерства. — Их притон находился ровнёхонько над притоном каких-то сектантов и колдунов. Очень злачное место! Наши бравые ребята ворвались туда и смело вступили в бой с анархистами. Уложили пятерых. Правда, эти черти привели в действие свой запас взрывчатки, и устроили в квартире адский пожар, ввиду чего тела их опознать и предъявить не представляется возможным. И ещё трое наших погибли в неравном бою...

— Так, стало быть, я теперь могу ездить по улицам, ничего не опасаясь? — С мрачной насмешкой поинтересовался министр. Что-то подсказывало ему, настолько геройский отчёт вряд ли может быть полностью правдивым.

— Ну... — Смущённо ответил чиновник. — Я бы не рекомендовал пока полностью расслабляться... Кстати, ваш броневик уже прибыл.

— Отлично. А что насчёт выставки? — Николай Львович повернулся к другому своему подчинённому.

— Павильоны достроены все, остаётся лишь внутренняя отделка, — принялся докладывать тот, хаотично выкладывая перед министром отчёты строителей, письма иностранных делегаций, сообщения таможни о ввезённых экспонатах и счета за материалы и работу. — Царь-Телеграф уже прибыл. Только что встретили домик из Каслинского литья — прямо сейчас его размещают внутри павильона. Клетка для графа Толстого готова...

— Какая клетка? — Удивился Николай Львович.

— Хорошая клетка, красивая, модная, в стиле модерн. Проектировал Шехтель, — бесстрастно ответил чиновник.

— А, то есть, он всё-таки тоже будет выставляться! — Вспомнил министр. — А что с иностранными павильонами?

— Павильоны иностранных держав практически все уже тоже готовы, вот только Китай свой достроить не может. Пришлось направить на помощь китайцам наших рабочих. Правда, а месте оказалось, что там уже помогают японцы, и возникла небольшая потасовка...

— Потасовок не допускать! Впредь следить, чтобы японцы не мешали нашей помощи Китаю! — Распорядился министр. — А что с Олимпийскими играми?