Всемирная выставка в Петербурге (СИ) - Конфитюр Марципана. Страница 40

«Одинокому романтику пятнадцатому от Нежной суфражетки» – значилось на конверте.

Николай Львович заметил ухмылку, скользнувшую по лицу повара. Что, грамотный, подлец? А-ну, пшёл вон!

Оставшись один, министр распечатал конвент и прочёл:

«Милостивый государь Андрей Андреевич! Называть вас «превосходительством» я не стану, и не надейтесь: это ниже моего достоинства. За помощь с жильём, тем не менее, благодарю. Хочу, чтоб вы знали: если я и занимаюсь делом этого вашего Михаила, то не из сомнительного долга перед вами, а лишь только из желания до конца очистить Русскую землю от семейки кровопивцев. Кстати, в нашем обществе есть несколько довольно неприятных личностей, приверженных к ошибочным воззрениям. Я сказал им, что их способ конспирации неправильный, и, если они не будут слушать меня, то с большой вероятностью их арестуют. А вот их фамилии...»

По своему обыкновению, Нечаев, как змея, плевался ядом через слово. Но министру было ясно: они сработались. Кажется, по поводу Михаила можно более не беспокоиться. Даже людей, задействованных в его ловле стоит, пожалуй, перенаправить на что-нибудь более актуальное – на охрану Выставки, к примеру. Ну это, если, конечно, Нечаев всё сделает правильно...

Николай Львович встал из-за стола, предупредив, однако слуг, что сейчас вернётся. Быстро прошёл в кабинет, встал к конторке и там набросал:

«Милостивый государь Сергей Геннадьевич! Я чрезвычайно рад тому, что наше общее дело идёт на лад. О неприятных личностях в организации можете не беспокоиться: все они будут арестованы в ближайшее время. Уверен, что дело Михаила удастся вам наилучшим образом. Замечу лишь, что дело это следует устроить по возможности шумно, публично и так, чтоб никто уж не мог усомниться, что этот тип умер...»

Глава 29, В которой Миша сперва голодный и холодный, а потом сытый и пьяный.

Три дня Миша слонялся по городу. Ночевал, где придётся, как правило, на скамейках. В ночлежку идти побоялся: уж больно прожжённая публика там, говорят, обитала. Днём он отсиживался по разным укромным местам, стараясь выбирать такие, где полиции никак не придёт в голову искать его: в читальне медицинского училища, на роликовом катке, у дверей магазина готового платья, на угольной станции, где заправляли паромобили и автопеды... Правда, вскоре он настолько извозился и зарос, что пускать куда бы то ни было, кроме церкви, его перестали. Зато церковь оказалась очень кстати: один раз Миша случайно оказался на отпевании какого-то мертвеца и получил от его родных пару гостей поминальной кутьи. Так как денег на еду к этому времени не осталось у него уже совсем, он так расчувствовался, что даже прослезился, а потом упал на колени перед иконой и стал молить Господа о прощении за то, что ходил прежде в церковь не очень-то часто, соблюдал не все посты, а, что ещё хуже, связался с нигилистами-безбожниками. Было ясно, что всё происходящее с Мишей есть не иначе как наказание за дерзостные мечты о короне и позорную дружбу с убийцами матери. Верно Варя сказала тогда: «Христа распяли, а теперь и всю Россию желают распять!». Он, дурак, не послушал... Царём возомнил себя... А ведь добрым людям всем известно, что любая власть — от Бога! А коли власти нету, значит, Богу это и неугодно...

Несколько раз Михаила навещали мысли пойти к Варе, разыскать её возле казармы и фабрики, попросить помощи, вместе найти какую-нибудь временную крышу над головой... Но он гнал эти мысли: опасно! Если Охранка знала его адрес у Скороходовой, знала новый адрес у казарм, имела своих агентов на стройке, то уж наверняка она караулила и во всех тех местах, где ходила Варвара. Ещё больше хотелось пойти в Александровскую больницу, в анатомический покой при ней, проститься с матерью... Но и там, не сомневался Михаил, уже дежурили жандармы.

Словом, никаких внятных идей, что делать дальше, у Миши не было. Все его планы простирались не далее, чем на ближайший день или ближайшую ночь: где укрыться от дождя, где взять поесть, где заночевать нынче... Имея в виду этот последний вопрос, пришёл он одним из вечеров на Николаевский вокзал: говорили, скамей там в избытке, смешаться с толпой не составляет труда, а крыша защитит от непогоды.

Что же, слухи не наврали.

Удобную скамейку для ночёвки он приглядел себе сразу. Сел на неё, но ложиться решил не спешить: постеснялся. Казалось, снующие туда-сюда обыватели и без того уже бросают на него осуждающие взоры. Чтоб сойти не за бродягу, а за хоть чуть-чуть приличного субъекта, Миша даже с важным видом прогулялся туда-сюда и просил, скоро ли будет поезд на Гельсингфорс. Ему ответили, что на Гельсингфорс надо ехать с Финляндского, отчего Мише стало ещё неуютнее.

Около одиннадцати прибыл какой-то поезд, и здание вокзала заполнилось пропахшими дымом и испачканными копотью людьми с саквояжами, котомками, перевязанными коробками из-под шляп. От нечего делать Михаил принялся разглядывать пассажиров. Впрочем, пять минут спустя почти все они рассеялись, и вокзал вновь опустел. С приехавшего поезда осталась только шумная компания чернявой молодёжи. Это были несколько парней, одетые вроде фабричных (ситцевые косоворотки под пиджаками, плисовые штаны, у некоторых — кепки-восьмиклинки), но говорящие между собой не по-русски. Какое-то время они беспокойно толклись и оглядывались по сторонам, словно ожидая кого-то. Потом к компании подошёл богато одетый человек, который что-то сказал им, вызвав в ответ бурные возгласы недовольства, а потом отсчитал денег, дал их тому, что исполнял роль вожака этой компании, и ушёл. Нерусские ребята пошумели ещё несколько минут: решали, видно, что им делать дальше. Потом, кажется, придя к выводу, что на сытый желудок думаться будет лучше, расселись по лавкам, достали из сумок хлебные лодочки с запечённой внутри яичницей, пироги, колбасы, жареное мясо, куски сыра, большой жбан сметаны, мешок абрикосов...

От вида, а, главное, запаха всех этих угощений Миша едва не расплакался. И почему только вся эта еда дана тем, кто, кажется, совершенно, её не ценит?! Вот за что им всем такое счастье? Почему одним — сметаны и колбасы, а другим — лишь насмешки судьбы вроде призрачной короны и смерти матери?!..

Может, эти везунчики оставят какие-нибудь объедки, которые потом можно будет подобрать?.. Лишь бы только другие бродяги не утащили их раньше!

В общем, надо следить...

Хотя бы успеть просто налюбоваться и нанюхаться этих сокровищ...

Миша сам не заметил того, как голодным взглядом стал провожать каждый кусок, исчезающий во рту кого-нибудь из приезжих. Осознал, как неприлично он ведёт себя, лишь тогда, когда самый бойкий из компании, прямо взглянув на него, поинтересовался:

— Эй, друг! Хочешь есть?

Это было сказано с акцентом, но по-русски. Отказаться от угощения Миша в себе сил не нашёл. Да и незачем отказываться было.

Как оказалось, компания незнакомцев была его спасением.

Съев уже несколько первых кусочков, Миша повеселел и разговорился. Оказалось, что приехали его благодетели из Тифлиса — столицы Кавказского края — работать на Выставке. Один из них был молодым врачом, другой учителем гимназии, третий путейцем, четвертый статистиком, но в саквояжах у всех у них лежали черкески, папахи, кинжалы и другие атрибуты дикарей. В течение Выставки эти ребята должны были жить в саклях в устроенном на искусственной горе туземном посёлке, танцевать лезгинку для чистой публики каждые полчаса, а в остальное время наливать вино в рога, показывать трюки на лошадях и заниматься народными промыслами. Они рассчитывать заселиться в сакли уже с вокзала, но, хотя до открытия выставки оставалась всего пара дней, встретивший их начальник сообщил, что посёлок черкесов ещё не готов, и только и сподобился на то, чтоб сунуть деньги на гостиницу.

— А ты, друг, не знаешь тут скромной гостиницы рядом? — спросили у Миши.

Тот знал и был рад отплатить услугой за услугу. Ночью в Петербурге было зябко, и новые знакомые дали ему на дорогу одну из черкесок — так Миша оказался не только замаскирован на случай встречи с жандармами, но и почувствовал себя вроде как своим среди кавказцев. Когда же по пути он рассказал, что совсем недавно собственными руками отделывал павильон Нефти, к которому примыкает горская деревня, и видел, какие красивые виды Кавказа имеются там в виде витражей, ребята вообще решили, что их встреча суждена Господом Богом.