Безжизненно стучат не любящих два сердца (СИ) - Токарева Ольга "molishna". Страница 2

Волосы на моей голове приподнимаются от вида отделившейся от ее тела души.

— Мамочки, — шепчу в испуге. И пытаюсь высвободить свою руку из цепких пальчиков умершей девушки. Но у меня ничего не получается. Душа Риан или то, что от нее осталось, подлетает ко мне.

Прозрачная субстанция принимает образ: то герцога Арвайского, то графа Маджонского, то старой карги, приносящей нам еду. То вдруг становится мной, то вновь Риан. Нечто протягивает к моему лицу свою прозрачную руку.

Ужас сковывает мое тело, пробирается под кожу, впивается в нервы. И разум, наконец, находит отдых от этого кошмара…

Дергаюсь от хлестких ударов по лицу и с трудом разлепляю ресницы.

— Очнулась?

Старческий голос вызывает тошноту, омерзение и осознание, что эта тварь ничего не сделала для нашего спасения.

— Хватит валяться. Давай поднимайся и помогай мне покойницу одеть.

Чувствую, как сердце начинает разбег. Тело бросает в жар, а затем лавина холода окатывает меня с головы до пят от воспоминания недавно пережитых событий.

Медленно поворачиваю голову. От вида серо-бледного лица Риан накатывает паника. В груди болит от несправедливости. Хочется выть, орать от боли, что душат душу и разум. И я с ненавистью кричу:

— Ты тварь… тварь! Ты могла нас спасти! Могла вызвать людей! А ты, сучка, выжидала, когда мы умрем! — тяжело дышу от бушующей внутри ярости. Смотрю на худощавое тело старухи, ее узенькие, с прищуром глазки, в которых плещется ехидство, исчерченное морщинами лицо, и понимаю, что:

«Убью гадину. Убью».

И я не выдерживаю. Вскакиваю и кидаюсь на бабку. Вцепляюсь в ее грязные волосы и дергаю со всей силы. Но мне этого мало. С исступлением обхватаю скрюченными пальцами своих рук ее горло и с наслаждением сжимаю худощавую шею.

Резкий удар по голове отбрасывает меня от старухи, но приносит отрезвление. Удивляюсь, что нет слез. Меня самой будто нет. В груди холодно и пусто.

Прислушиваюсь к разговору двоих и в одном из них узнаю голос графа Маджонского.

— Мертвую оденешь сама…

— А с этой что делать?

— Да ничего, — с ухмылкой говорит Дирван. — Главное, на покойницу платье натяни, а эта пусть голой остается. Я принесу Уфу. Пара укусов и нашу строптивицу собственные родители не узнают.

От слов графа бросает в дрожь. Память хозяйки тела мгновенно выдает информацию.

«Самая ядовитая змея мира — Карварс. Укус аспида смертелен. От попадания яда в тело через несколько минут происходит удушье. Токсин распространяется по телу в течение часа, оставляя после себя черно-синие разводы. Кожа укушенного человека чернеет. Опознать мертвеца не представляется возможным еще и по той причине, что через два часа мясо ошметками сваливается с покойника, обнажая кости. А через три часа скелет превращаются в желе».

— Что, петь больше не тянет? — с издевкой в голосе бросает мне граф Маджонский.

В который раз за время пребывания в этом мире у меня внутри все бунтует от несправедливости судьбы, и с губ срываются очередные строки песни:

«Не надо больше слов и глупых оправданий.

Не надо больше слез и разочарований.

Пусть все пройдет, как снег, весенний талый снег.

Все это было с нами, как во сне…во сне…»

Я замолкаю и закашливаюсь от очередного удара в живот.

— Как ты меня достала, — сквозь зубы цедит Дирван. — Нужно было раньше от вас обеих избавиться. Но ты так пришлась по душе Арвайскому… И по размеру тоже.

От своих же слов граф заходится в зловещем смехе. А после его ухода гогот долго стоит у меня в ушах.

Несмотря ни на что — я хочу жить. Жить для того, чтобы отомстить. Чтобы смерть Риан была ненапрасной.

Мечусь, пытаясь найти выход, но его нет. Да и сил едва хватает на то, чтобы отползти к стене и потухшим взглядом смотреть, как старуха одевает умершую подругу.

Карга кряхтит и бросает в мою сторону опасливые взгляды. Справившись с телом Риан, прищурившись, осматривает меня.

В узких заплывших глазах бабки нет сочувствия или жалости. Ей доставляет удовольствие смотреть на мои мучения.

— Лежи смирно. Укус Уфы не так страшен, как о нем пишут и рассказывают.

Старуха заходится в скрипучем смехе, и в нем проскальзывают нотки сумасшествия. Но меня уже ничем не удивить. Все эти десять дней моей жизни в чужом мире похожи на сумасшедший дом, и живущие в нем давно лишились рассудка.

Карга ушла. Я потухшим взглядом смотрю на дверь, а в голове звучит мотив мелодии, и он ни на минуту не отпускает меня:

«Ни летом, ни зимой нам вместе не согреться. Безжизненно стучат не любящих два сердца…»

Дверь предательски скрипнула.

Я бросаю прощальный взгляд на мертвую девушку. Вижу, насколько она юна и не красива в свои девятнадцать лет. А может, это смерть забрала всю ее красоту? Злоба волной на этот мир, на несправедливость, творившуюся вокруг, поднимается из глубин моего нутра.

С протяжным стоном петель открывающейся двери во мне что-то окончательно обрывается. Бабка пришла выполнять приказ. Зайдя в комнату, она окинула ее хмурым взглядом. Увидев мое платье, бросилась к нему, стала ощупывать трясущимися руками гладкость материала.

— Тебе это больше не понадобится. А я хоть раз госпожой побуду.

Стоя посереди комнаты, старуха выжидает, что я буду делать. Но меня не тревожат наряды. Все мое внимание приковано к брошенному возле двери мешку.

Не увидев с моей стороны поползновений, карга стала торопливо снимать с себя ветхое тряпье. Кряхтя, она натягивает на свое немощное тело бальное платье графини Ливин Корхарт. Удивительно, но она в него влезла. Неумело затянула шнуровку на боку и, расправив пышную юбку, поспешила к зеркалу. Старуха с восхищением прошлась своими скрюченными пальцами по корсажу, лифу, обрамленному нитью жемчуга.

— Красивое-то какое! — в ее голосе проскальзывают нотки зависти.

Бросив на меня ненавистный взор, бабка заспешила на выход. Подойдя к двери, она наклонилась и подняла торбу. Раскрутив тесьму на ее горловине, с торжеством исполненного долга кидает на пол принесенную ношу и торопливо скрывается за дверью.

Холодным взглядом я наблюдаю, как мешок шевелится. Из прорехи сначала показывается голова с раздвоенным языком, а следом выползает и сама хозяйка. Темно-серая чешуя аспида поблескивает от света настенных магических светильников.

Змея в бешенстве от такого обращения с ней. Черные пуговки ее глаз внимательно осматривают окружающую обстановку.

Я впиваюсь в нее взглядом и, отсчитывая ритм знакомой песни, превращаюсь в хищника, выжидающего свою жертву. Я должна успеть раньше. Обязана схватить Уфу за голову, прежде чем она укусит меня. Что буду делать после того, как убью змею — не знаю.

Сейчас необходимо выкинуть из разума все переживания и мысли. Внутри меня сознание начинает покрываться тонкой корочкой льда, душа черствеет и одевается изморозью. Все шорохи и звуки уходят на второй план. Я ловлю движение Уфы в мою сторону и кидаюсь ей навстречу.

Сейчас я не Ливия Гарская и не Ливин Корхарт. Сейчас — я молниеносный хищник. Успеваю сжать пальцы рук на шеи аспида, и мое тело закручивается в мертвой хватке вокруг тела Уфы. Слышу, как ее хвост в агонии стучит по полу, а я лишь сильней сжимаю свой захват. Не сразу, но осознаю, что убийца мертва. Некоторое время лежу в ожидании и начинаю медленно распутывать кольца своего тела от обмякшей змеи.

Торопливые шаги ног к нашей комнате отдаются в ушах набатом.

Пока в двери прокручивается ключ, нервно скольжу по полу и уползаю под кровать. Затихаю. Я готова до последнего вдоха бороться и защищать свою жизнь. Внимательно наблюдаю за тем, что мне удается рассмотреть.

Где-то в подсознании понимаю неправильность восприятия окружающей обстановки. Но обрывки мыслей улетают. Я вся напряжена и замираю. Трепещущимся раздвоенным языком осторожно ощупываю пространство перед собой.