Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир. Страница 38
Тем не менее едва наметившийся успех вызвал эйфорию среди интеллигенции, мечтавшей о победах с помощью безразличного к ним народа. «Временами хочется, бросив все, ехать в армию», – писал 28-летний художник С. Г. Бережков. Однако тут же признавался: «Благоразумие, благоразумие посредственности цепко держит меня. Буйные мысли и полет петушиный…» 85
Солдаты утверждали, что во время артподготовки «несколько тяжелых английских 11-дюймовых орудий разорвалось, угробив при этом десятки лучших артиллеристов». Предполагали, что «снаряды изготовили на наших заводах „вредительским“ методом, они не точно соответствовали калибру орудия». Генерал А. П. Будберг свидетельствовал: снаряды (российского производства) для 8-дюймовых мортир (японского производства) были столь дурного качества, что плюхались в свои же окопы.
И даже в это время антивоенные выступления не прекращались. К началу июньского наступления сам Керенский стал ощущать неподатливость солдатской массы. «Я вижу, что с вами надо разговаривать с казачьей нагайкой в руках!» – как-то в сердцах бросил он солдатам. 20 июня на митинге 65‑й пехотной дивизии против наступления агитировал член Исполкома Петроградского Совета П. Н. Мостовенко. Свою речь он закончил вопросом: «Могу ли я передать, что вы все большевики?» – «Можете!» – закричали из толпы. Все чаще солдаты выступали против руководителей комитетов, звавших их в наступление. 3 июля во время заседания комитета 115‑го пехотного полка (Западный фронт) «толпа солдат ворвалась в помещение, потушила огонь и начала бросать в окна здания камни и кирпичи». Характерно, что при этом «люди обоза были заменены другими и поставлены в строй».
22 июня Брусилов отмечал в приказе: «На Юго-Западном и Кавказском фронтах войска перешли в успешное наступление… Все воины-граждане обязаны выполнить во что бы то ни стало свой долг перед великой Родиной…» Далее следовали угрозы: «Воин, отказывающийся сражаться за отечество, изменник, а бросающий своих братьев во время борьбы с врагом трус и предатель…» Брусилов, как и Керенский, убеждал:
Русский народ не желал и не желает пролития напрасной крови, не он начал эту долгую войну, и он открыто заявил, что желает мира без захвата чужого, без денежных взысканий, с предоставлением всем народам самим определить свою судьбу. Наш враг на эти условия не пошел, а звал нас на измену нашим союзникам и на отдельный бесчестный мир… Перед нами теперь остался лишь один путь – сломить врага… На этот путь призвал уже вас Военный Министр и я, ваш Верховный Главнокомандующий… приказываю немедленно с полным усердием выполнить на всех фронтах боевые задачи, памятуя, что от успеха наших боевых действий совместно с нашими союзниками будет зависеть конец войны и достойный мир.
Трудно сказать, насколько этот многословный приказ звучал убедительно для солдат. Тем не менее 23 июня перешла в наступление 8‑я армия, возглавляемая Л. Г. Корниловым. 25–27 июня его войска после артподготовки с применением химических снарядов сломили сопротивление противника. Был занят Галич. Победа далась высокой ценой. Генерал-майор П. В. Черкасов вспоминал:
Австро-германцы оказывали упорное сопротивление, расстреливая в упор наших солдат. За первой линией окопов <…> были устроены тщательно замаскированные завалы в виде кольцевых окопов, обнесенные проволочными заграждениями, на деревьях были устроены платформы из щитов для пулеметов, в одном же месте на дереве было размещено даже три пулемета. В окопах же захвачены были пулеметы с прикованными к ним людьми… На каждом шагу <…> я был свидетелем высокой доблести и стойкости духа солдата и офицера… Все с дружными криками «Вперед, товарищи, вперед!» бросались на выстрелы. Пощады врагу не было.
Трудно сказать, насколько эта картина соответствовала действительности. 29 июня русские войска заняли Калуш. Однако 6 июля противнику удалось нанести мощный контрудар у Тарнополя. Леопольд Баварский рассчитывал окружить русские войска в Карпатах, но это ему не удалось. 8 июля 1917 года, в день своего назначения командующим Юго-Западным фронтом, Л. Г. Корнилов объявил самовольный уход с фронта «изменой и предательством» и потребовал расстреливать негодяев без суда. 11 июля он сообщил, что некоторые солдаты при оставлении Тарнополя «грабили имущество, насиловали женщин и детей, убивали мирных жителей и друг друга». 9 июля было расстреляно «14 подлецов на месте совершения ими преступления». Он обещал, что не остановится ни перед чем «во имя спасения Родины от гибели, причиной которой является подлое поведение предателей, изменников и трусов».
В такой обстановке некоторые офицеры демонстрировали своего рода «героизм отчаяния». Штабс-капитан Лагунов, председатель дивизионного комитета, оставил письмо, ставшее, как он и ожидал, предсмертным. Он писал:
Я иду умирать. Я ошибся: ошибся в жизни, ошибся в России; ну, и эта ошибка будет стоить мне жизни – трудно оставаться логичным до конца. Я революционер – был им, по крайней мере, какое-то время. Я член революционного кружка и начальник одной из боевых дружин… Я мечтал о свободной, великой России. Ну и что же вышло… Разбиты мечты и надежды. Россия погибла. Государства уже нет. Взбунтовавшиеся рабы – какое это ужасное слово – оно не оставляет никакой надежды. Их невозможно усмирить, но и сделать свободными. Разбиты главные преграды, и мы видим, что цель была призраком…
Лагунов под Сморгонью с ударной ротой 6‑го Сибирского стрелкового полка двинулся штыковой атакой на противника, увлек часть солдат, захватил немецкую батарею. Был дважды ранен, умер в немецком полевом госпитале и был похоронен на «кладбище чести» 86.
10 июля Л. Г. Корнилов запретил всякого рода митинги «в сфере боевых действий». В последующем приказе прозвучала угроза:
…Самовольное оставление позиций, непроявление необходимой стойкости и упорства и неисполнение боевых приказов считаю изменой Родине и революции. Приказываю всем начальникам в подобных случаях, не колеблясь, применять против изменников огонь пулеметов и артиллерии. Всю ответственность за жертвы принимаю на себя, бездействие же и колебание со стороны начальников буду считать неисполнением их служебного долга и буду таковых немедленно отрешать от командования и предавать суду.
На 11 июля была запланирована контратака. Но положение в войсках было тревожным. В это же время Брусилов направил Керенскому письмо с требованием восстановления смертной казни, сославшись на опыт Франции:
История повторяется. Уроки великой французской революции… властно напоминают о себе… И у них, и у нас армия стала быстро разлагаться, и стройные ряды ее угрожали превратиться в опасную толпу вооруженных людей… Десятимиллионная темная масса не может оставаться без твердого руководства… Надо иметь мужество сказать решительное слово, и это слово – смертная казнь. Французы пришли к тому же выводу, и их победные знамена обошли полмира.
Смертная казнь была официально восстановлена 12 июля 1917 года, но это уже не могло спасти положение. После упорных боев к 22 июля русские войска оставили Галицию. А. И. Деникин объяснял случившееся тем, что солдаты отказывались идти в атаку – это якобы не согласовывалось с лозунгом «Мир без аннексий и контрибуций». В ряде случаев в атаку шли одни офицеры под смех и улюлюканье противника. Порой потери среди офицеров превышали 70%. М. В. Алексеев привел характерный пример: «Один из полков пошел в атаку в таком составе: 28 офицеров, 20 унтер-офицеров и 2 солдата». Тем временем 3 тысячи человек «оставались в окопах, спасая свою драгоценную жизнь, и смотрели, как гибли эти герои». Даже там, где атака завершалась успешно, обнаруживалось, что санитары не желают подбирать раненых «чужих полков».
Генералитет не желал видеть иных причин неудач, кроме «развала армии». Эту тему подхватила военная пресса, фактически противопоставляя офицеров солдатам. Снизу картина виделась по-другому: губительно было премьерство Керенского, роковое значение приобретала связка Керенский – Брусилов. Последний уверял, что «всегда приносит с собой удачу», а теперь «поведет к победе все армии России». М. В. Алексеев, напротив, считал: