Страсти революции. Эмоциональная стихия 1917 года - Булдаков Владимир. Страница 50

Реальные события подчас оказывались куда страшнее слухов. Под знаком борьбы с корниловщиной в Выборге произошла дикая расправа над генералами и офицерами. Картина событий поражает абсурдом случившегося. Ситуация разворачивалась поначалу в жанре «комедии ошибок»: командир 42‑го корпуса генерал В. А. Орановский 28 августа без всяких колебаний заявил представителям Совета и телеграфировал Временному правительству о готовности поддержать законную власть. Это не помогло. Недоразумения начались после того, как генерал заявил, что признает авторитет только комиссара Временного правительства, а не того прапорщика, который явился к нему от лица Военно-революционного комитета, спешно образованного Гельсингфоргсским Советом. Члены армейского комитета тем не менее отклонили предложение солдат об аресте генерала. Ситуация резко изменилась после того, как стало известно, что один из высших офицеров настаивает на особом «офицерском» контроле над содержанием телеграмм, направляемых в адрес верховного командования. Генералов пришлось арестовать. Судьбу невольных контрреволюционеров решила толпа: она сначала потребовала, чтобы арестованные офицеры и генералы были помещены на солдатскую гауптвахту, затем оттуда извлекли генералов Степанова и Васильева, а также подполковника Кюренниуса, «зверски избили поленьями дров и бросили в залив». Этого показалось мало. Увещевания членов исполкома Совета и армейского комитета, призывы не трогать других арестованных повлекли за собой утверждения, что «Совет только укрывает офицеров», и призывы «разогнать Совет». В результате убийства продолжились: в этот день были сброшены с моста и расстреляны 11 штаб-офицеров и генералов, кроме того, расправились еще с 6 офицерами. Любопытно, что свидетели, давшие показания следственной комиссии, уверенно отрицали наличие в толпе шпионов и сторонних подстрекателей.

Выборгские события нашли отклик в Гельсингфорсе, где были расстреляны 4 офицера с линкора «Петропавловск» за отказ дать подписку о переходе в подчинение образовавшемуся здесь в связи с корниловским выступлением Военно-революционному комитету, несмотря на то что офицеры заявили о своем нежелании «активного участия в политической жизни». Расстрел, что показательно, был осуществлен вопреки желанию самого ВРК. Так случалось часто: солдаты сами предписывали «своей» власти, как ей себя вести. Самочинные выступления солдат завершились только 5 сентября. Последней жертвой стал офицер-летчик, вздумавший вступить в пререкания с матросами.

Нечто подобное происходило повсеместно. Расправам сопутствовали издевательства. Так, солдаты 707‑го Броды-Берестечского полка набросились на начальника дивизии, георгиевского кавалера. 65-летнего генерала раздели и разули, затем одели в рваное обмундирование и лапти. Правда, бить не стали, учитывая, что он всегда по-отечески относился к солдатам и офицерам. Правда, на митинге этот случай был осужден, но часто случалось иное. В октябре отмечали такие случаи расправ: в 237‑м полку Особой армии на глазах командира полка был убит прапорщик Баранов; рядовой 43‑го полка убил двумя выстрелами из винтовки подпоручика 123‑го полка, причем солдаты не дали арестовать убийцу.

Увеличилось число случайно спровоцированных расправ. Рассказывали, что на промежуточной станции между Пермью и Петербургом какой-то «обезумевший» офицер «выскочил с шашкой в руках из здания вокзала с громким пением „Боже, Царя храни“, бросился на солдат» и был убит на месте.

На фоне корниловского выступления военные поражения предстали в политическом свете. После сдачи Риги многие были готовы поверить утверждениям большевиков, что командование намеренно готовило сдачу города. Позднее журналисты увидели во всем этом логику неотвратимости:

Политики были не в состоянии сопротивляться большевизму, как невозможно сопротивляться стихии. Тем временем большевистская пресса твердила, что Государственное совещание, сдача Риги, провокаторские слухи о заговоре, наконец, поход Корнилова на Петроград – звенья одной цепи. Вдохновителем контрреволюции объявлялась партия кадетов.

На этом фоне случилось поистине знаковое событие: 31 августа Пленум Петроградского Совета большинством голосов утвердил резолюцию большевиков, в которой говорилось о необходимости установления в стране новой власти из представителей революционного пролетариата и беднейшего крестьянства. По утверждению Троцкого, личная неприязнь членов Петроградского Совета к Керенскому в значительной мере предопределила его большевизацию. 5 сентября вопрос о власти обсуждался на объединенном пленуме московских Советов. Большинством голосов (355 против 254) была принята большевистская резолюция. Разумеется, подобное голосование не означало готовности безоговорочно следовать за большевиками, однако последние обрели невиданную свободу для демагогии. Однако, по свидетельству Н. Н. Суханова, «настоящего большевистского большинства» в столичном Совете еще не было. Тем не менее его меньшевистско-эсеровские руководители, не ко времени «обидевшись», решили подать в отставку, оказав тем самым неоценимую услугу сторонникам Ленина. Последний, узнав в своем финляндском убежище о большевизации столичных Советов, тут же заговорил о компромиссах, вроде бы нацелившись на мирное вытеснение меньшевиков и эсеров с горизонтов власти. Лишь поняв, что соглашатели вновь станут настаивать на коалиции с буржуазией, он вновь поднял вопрос о том, что большевики должны взять государственную власть.

Всякая революция нуждается в концентрации власти. Вопреки этому российские политические элиты громоздили друг на друга совещательные общественно-государственные институты, органически неспособные к выработке единой линии поведения. Особенности российской политической культуры сами по себе провоцировали управленческий хаос. Страсти нагнетались, полутонов никто не различал.

Демократическое совещание, ради которого были отменены спектакли в Александринском театре, не вызывало пиетета даже в тех слоях общества, ради которых оно затевалось. «Говорят, говорят, говорят… Словесная плодовитость достигает мистических пределов… Временами начинает казаться, что в России слишком много людей, знающих азбуку», – в такой глумливой манере освещали работу совещания в киевской прессе. Между тем на нем предстояло всего лишь подтвердить правомерность уже привычного курса на коалицию с буржуазией.

Демократическое совещание открылось в Петрограде 14 сентября в 17:25. Присутствовали свыше 1200 делегатов. Еще ранее, 12 сентября, вечером из передней общежития делегатов (угол Садовой и Итальянской, Александровский кадетский корпус) у делегата В. И. Малышкина было украдено пальто. В сущности, совещание стало последним аккордом митингового хаоса революции, который интеллигентские политики пытались сделать управляемым. Некоторые газеты готовы были видеть в нем некий парламент. Вряд ли сами делегаты, вроде Малышкина, готовы были в это поверить.

Состав совещания определялся с учетом сложившейся практики корпоративного представительства. Кадеты, однако, призвали бойкотировать совещание, поскольку сочли его политически «односторонним» по сравнению с прошедшим Государственным совещанием. Таким образом, принцип коалиции подрывали даже те, кто в ней нуждался. Как бы то ни было, считается, что в работе Демократического совещания приняли участие 1582 делегата, в том числе: 532 эсера, 172 меньшевика, 136 большевиков, 55 народных социалистов, 23 украинских эсера, 15 бундовцев, 28 представителей других национальных социалистических партий. Попали на совещание от демократических организаций и 4 кадета. Более 400 делегатов зарегистрировались как беспартийные.

Было ли у основной массы участников сколь-нибудь четкое представление о задачах совещания? Скорее всего, нет. Кадетская «Речь» 9 сентября не без сарказма отмечала, что «кроме большевиков, ни у кого нет ясного и определенного взгляда» на этот счет. Милюков утверждал, что Керенский нуждается в услугах психиатра. Кроме социалистических организаторов, особых надежд на Демократическое совещание, похоже, не возлагал никто. На заседании Кронштадтского Совета 26 сентября 1917 года с совещанием связывалось «предательство революции», осуществляемое «безответственными бонапартистами». Однако социалистическим доктринерам требовалась хотя бы видимость реализации своих теоретических представлений о «буржуазно-демократической» революции, непременно требовавшей коалиции с буржуазией.