Мифология Толкина. От эльфов и хоббитов до Нуменора и Ока Саурона - Баркова Александра Леонидовна. Страница 19

Так что Маэдрос, проливающий кровь эльфов во исполнение Клятвы, данной им вслед за отцом, поступает по законам родового (и, в частности, скандинавского) общества абсолютно правильно. В VIII веке это был бы положительный герой.

Но Толкин — человек ХХ века, носитель иного менталитета. Как ученый, глубоко знавший обе «Эдды» и другие памятники скандинавской культуры, он прекрасно понимал логику поступков Маэдроса и его братьев и с историко-этнографической точностью воспроизводил ее в своих текстах. Однако, как современный человек и христианин, он не мог этого одобрять.

Сдержанность Толкина в описании характеров в «Сильмариллионе» роднит его текст с лучшими из песней «Старшей Эдды». Мы упомянули эддическую Гудрун, задержимся на ее образе еще немного. Супруга великого героя Сигурда, она проявляет любовь к нему только начиная со сцены его убийства. В «Краткой песни о Сигурде», где Сигурда пронзают мечом на ложе, Гудрун, увидев это, всплеснула руками так сильно, что зазвенели кубки на полке и во дворе загоготали гуси, — лишь этим древний певец рисует ее ужас и отчаянье. Когда она стоит над телом мертвого мужа («Первая песнь о Гудрун»), ее горе столь велико, что у нее нет слез, и прочие женщины пытаются заставить ее выплакаться. Этот скупой психологизм передает силу чувств несравнимо сильнее, чем пространные описания.

Посмотрим «Сильмариллион». Феанор приказывает сжечь корабли, на которых они приплыли в Белерианд, Маэдрос пытается его остановить, поскольку бо́льшая часть эльфов осталась по ту сторону моря, в холодном краю, не имея возможности вернуться назад, и среди них Фингон, двоюродный брат и близкий друг Маэдроса. Феанор отвечает отказом. Чувства Маэдроса по этому поводу Толкин передает так: «Тогда Маэдрос отошел и — один — стоял в стороне». Как видим, психологизм вполне в духе «Эдды».

Однако мы задержались на сопоставлении образов Маэдроса и Гудрун отнюдь не только потому, что описание их горя стилистически сходно. Дальнейшая судьба обоих — при всем несходстве событий — шокирует верностью долгу и жестокостью.

Сигурд, гибель которого столь тяжело переживает Гудрун, убит ее родными братьями. Но по закону родового общества брату мстить нельзя, и древнескандинавская героиня так и поступает (в «Песни о Нибелунгах», где эти законы забыты, героиня поступит ровно наоборот). Зато когда ее второй муж убивает ее братьев, Гудрун мстит ему со всей жестокостью, о которой мы уже упоминали. Точно так же Маэдрос, когда узнает, что Сильмариль находится в гавани, где укрылись в том числе эльфы его народа — те самые, за которых он просил отца, — идет на эту крепость войной, переступив через личные чувства к сородичам.

Гудрун оплакивает Сигурда. Гравюра Иоханнеса Герца.

Dahn, Felix. Walhall: Germanische Götter- und Heldensagen für Alt und Jung am deutsche Herd erzählt. Kreuznach: R. Voigtländer, 1888

И хотя между сюжетикой Маэдроса и Гудрун нет ничего общего, образы эти стоит признать в высшей степени сходными. Перед нами истории о том, как персонажа, изначально мягкого по характеру, верность родовой мести превращает в кровавое чудовище.

Итак, сыновья Феанора — это воплощение не только скандинавского понятия героизма, но скандинавского понятия чести и долга. И то, что старший из них лишен правой руки, делает его достойным (разумеется, в категориях викингов) преемником образа Тюра, бога войны.

Если сравнивать соотношения образов Маэдроса и Берена с Тюром, то мы приходим к уже знакомому выводу: Берен цитатнее, но Маэдрос ближе по сути. Как видим, прямые цитаты играют в мире Толкина несравнимо меньшую роль, чем цитаты неявные, когда заимствуются ценностные категории той или иной культуры.

Образ Маэдроса служит некоторым противовесом к образу Берена, поскольку, как мы убедились, скандинавская культура служит для Толкина источником представлений или о Враге и его присных, или о тех, кто не является для Профессора положительным персонажем. Процитировав миф викингов по отношению к любимейшему из героев, он не может не использовать его для персонажа из противоположного лагеря.

«Загадки в темноте»

В «Хоббите» Толкин не без оснований пишет, что игра в загадки (которую ведут Голлум и Бильбо) «старинная и считается священной, и даже злые существа не смеют плутовать, играя в нее». Это легко узнаваемая отсылка к «Старшей Эдде», где в разной форме игра в загадки встречается трижды. Первый раз — в песни «Речи Вафтруднира», она самая масштабная и драматическая и заканчивается смертью проигравшего. Второй раз — в «Речи Харбарда», там игра представляет собой откровенную пародию. А третий раз, в «Речи Альвиса», она также заканчивается гибелью противника: поскольку проигравший — альв, он каменеет под лучами взошедшего солнца (мотив, известный нам по «Хоббиту», но не цитатный к «Эдде», поскольку это распространенное скандинавское поверье).

Мы начали с наиболее мрачного аспекта этого мотива, чтобы подчеркнуть, насколько неслучайно то, что игру в загадки предлагает именно Голлум. Более того, в изначальной версии, пока «Хоббит» был еще именно детской сказкой, Голлум вовсе не грозил Бильбо смертью, то есть версия, которую в классической редакции Бильбо излагает Гэндальфу и гномам, была изначальной авторской. Однако трансформация Голлума из сравнительно безобидного героя в то жуткое существо, которое мы знаем по «Властелину колец», потому и произошла, что в основе пока еще единственного эпизода с его участием лежали мрачные скандинавские сюжеты.

«Эдда» — это памятник той культуры, где загадка — не детское развлечение, а способ мироописания, причем магического. У архаических народов загадывание загадок — ритуал для посвященных мужчин. В «Речах Вафтруднира» Один, отправляясь к великану состязаться в мудрости, понимает, что рискует жизнью, однако стремление доказать свое превосходство оказывается сильнее риска гибели.

Один загадывает загадки Вафтрудниру. Гравюра Лоренца Фрёлиха.

Den ældre Eddas gudesange oversatte samt indledede og forklarede af Karl Gjellerup med tegninger af Lorenz Frølich. Kjøbenhavn: P. G. Philipsen, 1895

При всем несходстве Голлума с Вафтрудниром и уж тем более Бильбо с Одином мы настаиваем, что этот эддический текст оказал прямое влияние на завязку истории Кольца. Финал эддической песни таков: Один, явившийся к великану в измененном обличье, доказывает свою мудрость, ответив на все вопросы хозяина, и получает право сам загадывать загадки. И после ряда вопросов о мироустройстве он спрашивает: «Что сыну Один поведал, когда сын лежал на костре?» (Сын — это бог Бальдр, судьба которого — предвестие будущей Гибели Богов.) По этому вопросу великан узнает в своем собеседнике Одина, но не может дать ответ: «Никто не узнает, что потаенно ты сыну сказал!» Иными словами, Один, славящийся в том числе и своим коварством, фактически нарушает правила состязаний: он не загадывает загадку, он задает вопрос. К этому поступку Отца Ратей как нельзя больше подходят слова из «Хоббита»: «Да и последняя загадка, если на то пошло, согласно древним правилам игры, не могла считаться настоящей». Чтобы завершить анализ эддического сюжета, подчеркнем, что формально Один не нарушает правил, он задает вопрос о мироустройстве, но, как и Бильбо, вопрос совершенно личный, ответ на который неизвестен никому[21].

Так начинается история Единого Кольца. Этот образ также имеет эддические корни: Одину принадлежит кольцо Драупнир (что означает «Капающее»), о котором в «Младшей Эдде» сообщается: «Есть у этого кольца с тех пор свойство: каждую девятую ночь капает из него по восьми колец такого же веса». Это кольцо Один кладет на погребальный костер своего сына Бальдра.