Сезон охоты (СИ) - Царенко Тимофей Петрович. Страница 34

— А что говорят наши машинные Боги?

— Боги отвечают не на все молитвы, Живой. Но по их воле мы с тобой тут.

— О, значит, есть миссия? Нахапать экзистенциальных артефактов, изучить их, понять главный вопрос жизни и всего такого?

— Проблема не в миссии… — Лизи остановилась и задумчиво осмотрела меня. — У любых решений есть сотни причин. И все они будут значимыми. Но ответов на вопросы они тебе не дадут. Всегда будут значимые причины, значимые для тебя, для меня, для кого угодно. Но «значимая причина» — всего лишь структура. При достаточном объёме данных её можно повторить.

— И что делать?

— Ставить на все варианты сразу. И тогда ты не проиграешь.

— Дай угадаю, «ставить на все варианты» — тоже структура, и её можно повторить… при достаточном объёме данных?

— Именно. Так что пойдём, отполируем твоё доброе имя.

Француз встретил нас у входа в своё поместье.

— Принёс?

Его аж трясло от возбуждения, отчего собеседник начал размываться перед глазами.

— Держи!

Я отдал литровую флягу, которую снял с одного из трупов. Когда Леший забирался в хтонических размеров транспорт, то оборвал сотни трубок, очень похожих на сосуды. Изумрудную жидкость, что с них натекла, я и притащил виноделу.

— Это не всё. Теперь свою кровь!

Мне протянули широкую плошку и небольшой скальпель. Интересно, откуда коротышка всё это достал?

Я вскрыл ладонь и нацедил бордовой жидкости. Интересно, а когда моя кровь поменяет цвет?

Винодел взял подношение и растворился в воздухе, а мы зашли в распахнутый шлюз. В доме пахло едой, умопомрачительные запахи витали в воздухе, и теперь уже я потащил за собой Лизи. Стоило нам зайти в зал, стены дома задрожали от жуткого рёва, рёв длился и длился, он шёл со всех сторон. В глазах потемнело, и я наконец-то смог разглядеть что происходит! Это всё Француз! Коротышка носился по дому, подпрыгивал и вопил «Получилось» на паре десятков языков.

А потом хозяин дома возник перед нами и протянул мне пузатую колбу со сверкающей жижей. Жижа меняла цвет от изумрудного в алый, а внутри постоянно происходили взрывы, окрашивая напиток всеми цветами радуги.

— Вино, ради которого стоит умирать?

Я осторожно взял колбу в руки.

— Вино, ради которого стоит жить. Ах, где мои манеры, мгновение…

Хозяин дома опять исчез, одарив нас громким хлопком, с которым его тело проломило звуковой барьер. Через мгновение он снова появился, в руках коротышка сжимал четыре хрустальных бокала. Бокалы отправились на стол, и я разлил густую жидкость.

— А кто четвёртый?

— Я четвёртый. Каково снова стать человеком, Кель Хендрикс?

В комнату зашёл Летописец.

— А ты… — я посмотрел на собеседника. — А как ты…

Аватар Системы взял бокал и поднёс его к своей голове.

— В древности, много тысяч лет назад, люди верили в единого Бога, — заговорил Француз. Вид он имел самый торжественный. — Это была странная вера. У этого Бога был сын, который принёс себя в жертву. Зачем? Чтобы Бог не уничтожил людей. Чем-то люди перед ним сильно провинились. В честь этой жертвы последователи этого Бога символически пили кровь того самого сына и ели его плоть. Причащались божественной сути и сами приближались к божеству. Говорят, где-то в мире остались капли той самой истинной крови, на дне старинной чаши. И если испить из неё вина, то можно обрести бессмертие. Вино — кровь Бога. И сегодня мы узрели историю, достойную тех самых времён. Библейскую историю!

Хозяин дома перевёл дух. Я только сейчас обратил внимание на его костюм. Фрак! Точно, одежда, которая называлась как ругательство. Белая сорочка, странные штаны с линией по центру штанин.

— Я искал другую кровь, кровь чудовищ, кровь предателей, кровь тех, кто отринул человечность. И что я вижу? Самый гнусный человек на станции, жалкий подонок, который ради своей прихоти готов убить друзей, ничтожество, не способное ни на что, кроме как скулить и цепляться за свою жалкую жизнь, ублюдок, который оборвал жизнь сотни тысяч разумных ради презренных денег… — я чувствовал, как моя улыбка натянулась, — приносит кровь чудовища, а вместе с ней — милосердие и истинную благодарность!

— Но…

Я хотел было объяснить, что насчёт милосердия Француз загнул, и этим милосердием там даже не пахло.

— Когда сына Бога принесли в жертву, он отправился прямо в рай. И первый, кто пошёл за ним следом — разбойник. Такой же жалкий ублюдок, как и наш Живой. Кто же знал, что вход в рай окажется на дне бездны? За тебя, Кель Хендрикс! И за всех тех, кто открывает для остальных врата рая!

Француз сделал глоток из своего бокала. Летописец выпустил в бокал хоботок, Лизи тоже рискнула, хотя бухло для киборгов — это не то, что можно пить обычному человеку. Но с другой стороны, что я знаю о Жрице, кроме склонности к алкоголизму?

А потом все мысли из головы выбило, словно в эту самую голову влетела кинетическая мина. Последнее, что я успел увидеть — как из глаз Лизи ударили потоки света…

Очнулся я уже на танцполе. Тысячи человек пульсировали в такт музыке, и из раскрытых в крике эйфории ртов, из распахнутых глаз, изливались и били в потолок потоки белого света. Свет струился по венам, свет затапливал сознание, свет был везде. Крик вырвался из горла, и в нём тоже был свет.

Мои руки сжимали горячее тело теоверитки. Жрица изгибалась, в глазах её плескалось расплавленное золото, на губах — вкус поцелуев. Я оттолкнул девушку и пошёл куда-то в сторону выхода. Падал, поднимался, роняя на пол людей вокруг, и снова шёл.

Кто-то пытался преградить мне дорогу, кто-то старался увлечь в танец. Я всадил кулак в живот какой-то красотке, что пыталась обнять меня, я ломал протянутые руки. Наконец-то я достиг края толпы и выскочил сквозь открытую дверь на улицу.

За стенами царила темень. Это кружили в небе миллионы камер. Но это уже не был тот идеальный вихрь, не было там порядка и гармонии, камеры то и дело вспыхивали тем самым светом. Они сталкивались и падали на землю. Бетон был покрыт сплошным слоем этого подобия жизни. Я упал и склонился к земле, сунул два пальца в рот и попытался вытолкнуть из себя эту дрянь. Мерзкий сверкающий комок вырвался из моего желудка и упал на бетон. Пищевод горел огнём, дымился бетон под ногами. А меня рвало, теперь уже кровью. Кровь слабо опалесцировала.

Было больно, было мерзко, голову разрывали чувства, не мои чувства. Страх, стыд, эйфория, ненависть, возбуждение и липкий, тошнотворный ужас, словно я снова оказался в проклятом банке и только что услышал свой приговор. Во рту стоял вкус пепла, желчи и какой-то гнили.

Обострённые органы чувств уловили где-то шум воды. А ещё мои глаза снова стали обычными, никакого буйства энергий, никакого нового спектра. Только темнота. Я попытался встать, но тело не слушалось. Слабость, озноб, волны боли по всему телу. Я полз куда-то на звук воды, а под руками мялись корпуса камер. За спиной раздался грохот. Я повернул голову и увидел как крыша ангара взлетает в воздух, разрушается на обломки и вопреки всем известным мне законам физики остаётся висеть в воздухе. Всё это в бесконечных вспышках белого сияния.

Прошёл час, а может, вечность, и я достиг источника шума. Фонтан, что стоял в центре города, рядом с ратушей. Я подполз к бортику и рухнул в воду, с головой. Ледяная вода принесла неожиданное облечение. Я пил, снова пил, блевал через бортик и снова блевал.

А потом лёг на дно фонтана. Сквозь прозрачную воду иногда просвечивали блики. Сознание успокаивалось, эмоции уходили, а ещё дышать было совсем не нужно. Гул музыки, искажённый водой, уже не резал ножами нервы. Боль уходила.

А потом чьи-то руки схватили меня за грудки и выдернули из воды.

— Босс, пристрелить тебя, чтобы ты не мучился?

Я с трудом сфокусировал взгляд на владельце рук. Передо мной стал Шляп. Что-то неуловимо изменилось в моём спутнике. И открыл рот, чтобы что-то сказать, но в этот момент осознал, что желудок и лёгкие полны водой. Меня снова вырвало, прямо в лицо спутнику, и я закашлялся. Руки перевернули меня вниз башкой и потрясли. Организм избавлялся от воды. Меня отпустили, и я упал на бетон. Минуту спустя сознание прояснилось достаточно, чтобы я смог нормально мыслить. И задать пару вопросов.