Немного мира тьмы - Лейбер Фриц Ройтер. Страница 6

— Это правда, — сказал я.

— Да, — эхом откликнулась Вики.

— Казалось, — продолжал Франц, — что Это — у меня в глазах, в моей голове и одновременно там, на горизонте — я имею в виду на вершине, что Это субъективно в моем сознании, но и объективно — в материальном мире… — Он заколебался и понизил голос: — Или в каком-то другом, более фундаментальном и менее организованном пространстве, чем пространство объективном) и субъективного… А в самом деле — почему бы и не быть каким-то другим пространствам, кроме тех, о которых мы знаем, — сказал он, будто оправдываясь. — Другим полостям, к которым ведут неисследованные коридоры огромной пещеры Вселенной? Человек попытался представить себе четыре или более измерений, но на что похоже пространство внутри атома или ядра? Или пространство между галактиками? Или за какой-нибудь галактикой? Я знаю, что вопросы, которые я ставлю, покажутся глупостью для большинства ученых, — эти вопросы не имеют смысла ни с практической точки зрения, ни с точки зрения соотнесения их с чем-то в окружающей нас реальности. Вот что скажут ученые. Но они же не смогут дать даже приблизительный ответ на вопросы: где и как существует пространство сознания? Как нервные клетки обеспечивают существование огромных пылающих миров внутренней реальности личности? Они скажут в свое оправдание (и по-своему это верно), что наука изучает лишь вещи, спорые можно измерить или увидеть. А кто способен измерить ими увидеть мысли? Однако сознание является той основой, в которой все мы существуем и откуда мы начинаемся, это основа, на которой зиждется наука, независимо от того, может ли она постичь эту основу. Поэтому считаю для себя позволительным поинтересоваться: не существует ли какого-то фундаментального пространства, соединяющего сознание и материю?… И не находится ли то, что мы видели, в этом пространстве?

— Может, где-то существуют эксперты в этой области, и нам их не хватает? — серьезно сказала Вики. — Не ученые, а мистики и оккультисты. Горстка гениев в толпе шарлатанов. Книги некоторых из них в вашей библиотеке. Я узнала названия.

Франц пожал плечами.

— В оккультной литературе я никогда не встречал ничего, что имело бы отношение к делу. Вы знаете, оккультизм — точно так же как рассказы о сверхъестественных ужасах — является своего рода игрой. Как, впрочем, и большинство религий. Поверьте в игру, примите ее условия или предпосылки, и вы почувствуете волнующий трепет или то, к чему стремились. Примите мир духов, и вы увидите привидения и будете говорить с душами умерших, примите рай — и вы обретете надежду на вечную жизнь и утешение всесильного Бога, находящегося рядом с вами, примите ад — и получите дьяволов и демонов, если вы этого хотите, примите — продолжаю для того, чтобы уточнить свою мысль, — колдовство, друидизм, шаманство, магию или какие-то современные их вариации, и получите оборотней, вампиров, духов. Или поверьте в чудесную, сверхъестественную силу могилы, старинного дома или памятников, мертвой религии или старого камня с полуистершейся надписью — и вы получите те же внутренние ощущения. Но я думаю о таком виде ужаса — и, наверное, удивления, — который находится вне всякой игры, который является чем-то большим, нежели какая-либо игра, который не подчиняется никаким правилам, не соответствует никакой теологии, придуманной человеком, не склоняется ни перед какими амулетами или защитными ритуалами. Ужас, который мчится, невидимый, по миру и поражает людей без предупреждения, внезапно, точно так же (хотя он совсем другого порядка), как молния, или чума, или вражеская атомная бомба.

Чтобы защитить нас от этого ужаса, о котором человечество со всеми его знаниями до сих пор не может сказать ничего определенного, или хотя бы заставить нас забыть о нем, была создана вся наша цивилизация.

Я встал и подошел ближе к окну. На небе уже горело довольно много звезд. Я попытался рассмотреть выступ на скале, но мешали отражения на стекле.

— Может быть, и так, — сказала Вики. — Но у вас там есть пара книг, которые я все-таки хотела бы просмотреть. Мне кажется, они находились где-то за вашим столом.

— Как они называются? — поинтересовался Франц. — Я помогу вам найти их.

— А я пока прогуляюсь по «палубе», — произнес я как можно беспечней, направляясь в противоположный конец комнаты. Они не отозвались, но у меня было такое чувство, что они наблюдали за мной, пока я шел.

Как только я вышел за дверь — для чего потребовалось некоторое усилие воли — и неплотно прикрыл ее — для чего также понадобилось преодолеть себя, — я отметил следующее: во— мерных, было гораздо темнее, чем я ожидал, так как окно гостиной располагалось под углом к «палубе» и звезды здесь лишь единственным источником света; во-вторых, темнота п. действовала успокаивающе.

Причина этому, казалось, была ясна: ужас, пережитый мною, ассоциировался с солнцем, с его ослепительным светом Теперь я мог этого не бояться. Хотя, если бы кто-то невидимый зажег перед моим лицом спичку, эффект был бы просто потрясающим.

Я сделал несколько небольших шагов, вытянутыми руками ощупывая перед собой темноту на уровне перил.

Я подумал, что знаю, почему сюда вышел. Я хотел испытать свою отвагу перед лицом Этого, чем бы оно не оказалось: иллюзорным, реальным или каким-нибудь еще, внутри или вне нашего разума или способного существовать в обеих областях, как предполагал Франц. Но за всем этим, как я теперь понял, было начало какого-то очарования.

Мои руки коснулись перил. Я изучал темную сторону каньона впереди себя, нарочно отводя глаза в сторону и возвращая взгляд, как обычно делают люди, чтобы получше рассмотреть в темноте слабое мерцание звезды или неясные очертания предмета. Через какое-то время я уже смог рассмотреть огромный светлый выступ и некоторые скалы, расположенные над ним, но затем понял, что можно до бесконечности рассматривать разные темные очертания на этом выступе.

Я посмотрел вверх, на небо. Млечного Пути пока не было видно, но скоро он должен был показаться. Звезды сверкали удивительно ярко — чистое, небо в стороне от Лос-Анджелеса было просто усыпано ними. Я нашел Полярную звезду прямо и над темной вершиной передо мной, отыскал Большую Медведицу и Кассиопею. Я чувствовал бесконечность воздушного пространства, расстояния, разделяющего меня и звезды, и затем — как будто мое зрение обрело способность по моему желанию видеть во всех направлениях, пронзая твердь так же как и темноту, — у меня появилось сильное, растущее всепоглощающее чувство Вселенной вокруг. За мной лежала им пню округляющаяся часть земной сферы в сотню миль высотой, закрывая солнце. Африка находилась под моей правой ногой, Австралия — под левой, и было странно думать о спрессованном чудовищным давлением раскаленном добела веществе ядра планеты под прохладным покровом почвы, об ослепительно сияющем, размягченном металле или руде там, где нет глаз, чтобы это видеть, и нет даже миллионной доли дюйма свободного пространства, через которое мог бы пройти этот ослепительный, но заключенный в недра Земли, свет. Я почувствовал муки льда на холодных полюсах, я был сжатой водой морских глубин, пальцами поднимающейся лавы, сырой землей, двигающейся и волнующейся из-за бесконечного количества ищущих пищу корней и червей, роющих норы,

Затем в какой-то момент мне показалось, что я смотрю двумя миллиардами пар человеческих глаз и мое сознание, как горящий бикфордов шнур, бежит от разума к разуму. Еще несколько мгновений я смутно разделял ощущение слепого давления, напряжения миллиарда триллионов микроскопических частиц в воздухе, на земле, в кровяном русле человека…

Затем мое сознание стало перемещаться от Земли во всех направлениях, как расширяющаяся сфера из обладающего чувствами газа. Я оставил за собой пыльную безводную частицу, именуемую Марсом, я взглянул на Сатурн, окруженный огромными тонкими молочными кольцами из колотых, перемешанных, летящих ледяных глыб. Мое сознание пронеслось мимо холодного Плутона с его горькими азотными снегами. Я подумал, что люди похожи на растения, — одинокие маленькие островки разума и огромные черные расстояния отделяли их друг от друга.