Господин следователь. Книга 4 (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич. Страница 25

Как только подследственного увели, появился Абрютин.

— По уряднику придется дело открывать, — грустно сказал господин исправник. — Только, ума не приложу — как доказывать станем?

Я глубокомысленно пожал плечами, потому что сам о том только что думал.

— Как я понял — убийца, это жена Паисия? — спросил исправник. — Вопросы вы хитрые задавали, и мужик врать не умеет.

— Я тоже думаю, что это жена убила мужа, — кивнул я. — Если бы кто-то другой, так выгораживать бы не стали. А мать — это мать. Может, сидели и рядили всей семьей — кому на каторгу из сыновей идти?

— У старшего детишек четверо, ему нельзя ни в тюрьму, ни на каторгу, — хмыкнул Абрютин. — У Тимофея детей нет, да он и младший. Младшие всегда за старших отдуваются, по себе знаю. Я третий сын в семье, до сих пор маленьким считают.

— Ничего, всех родственников допросим. Если сын или дочки не скажут правды, то либо невестки расколются, либо зятья, — оптимистически заметил я.

В проходе появился Федышинский.

— А вы заметили, господа, что наметилась некая тенденция? — заметил доктор. Посмотрев на наш с исправником озадаченный вид, пояснил. — По милости нашего господина судебного следователя, год начинается с двух убийств. И в обоих случаях убийцей является женщина!

Глава двенадцатая

Раскольница

Перед тем, как отправить городовых за Дарьей Ларионовой, решили сделать обеденный перерыв. Начальство — мы с Абрютиным и доктор, ели в «допросной», а остальной народ — в общей комнате, превращенной в спальню и столовую. Обедом занимался канцелярист Илья, а в помощь ему отрядили младшего городового Спиридона Савушкина. Правда, их забота заключалась лишь в том, чтобы притащить чугунки и горшки с едой в волостное правление. Старшина Тузов успел подсуетиться и «нарезать задачу» своим мужикам, чтобы те готовили пищу для господ. Очередь там какую-то установил, или еще что — не знаю, не выяснял. Щи, разумеется, постные и каша такая, которую можно есть лишь с большой голодухи, но мы ели. К тому же, по молчаливому уговору, мы до сих пор считали, что находимся в дороге, поэтому, без зазрения совести, доедали сало и копченое мясо из домашних запасов.

Фрол изволил отсутствовать. Скорее всего, любвеобильный помощник пристава (с должности его не сняли), отобедает у кого-нибудь из деревенских баб. Может — у какой вдовушки (хорошо бы), а то и мужней жены (это хуже).

Только мы закончили брякать ложками, принялись за чай, как появился Фрол.

— Долго гуляешь, — с недовольством бросил Абрютин. Но потом сжалился над бывшим ефрейтором русской армии. — Иди обедать. Мы тебе щей и каши оставили, хотя ты и не заслуживаешь.

Василий Яковлевич, строгий человек, но со времен военной службы твердо установил правило — подчиненных надо кормить! Это, кстати, любил повторять и мой отец. Дескать — командир может сам оставаться голодным, но бойцы обязаны быть сытыми.

— А я уже перекусил, ваше высокоблагородие, — сообщил Егорушкин.

— Опять бабы? — хмыкнул Абрютин. — Эх, Фрол…

— Так отчего сразу бабы-то? — обиделся фельдфебель. — Если Фрол — так сразу и бабы. Савелий, волостной писарь меня обедом кормил. Я ж вместе с ним чуланы глядел, как велено было.

— Небось, у писаря жена красивая? — хмыкнул доктор, вызвав общий хохот и у нижних чинов, и у начальства.

— Ну, жена-то у него есть, Марьей зовут, только косая она на один глаз, да и старая, — не смутившись ответил Фрол. — Савелий на ней женился, потому что приданое хорошее дали, а он в семье младший и за душой ни земли, ничего нет. Зато она интересную штуку мне рассказала про Паисия Ларионова. Не знаю, если Марья врет, так и я вру, но болтают в Паче, что у Паисия в Череповце зазноба завелась.

Вот это уже интересно. Пожалуй, если у Паисия завелась зазноба, то мы получим мотив для убийства. А я тут сижу, чаем давлюсь, вкуса почти не чувствую и голову ломаю — отчего это жена, прожив с мужем тридцать лет, решила его убить?

— А что за зазноба, не говорят? — заинтересовался я.

— Говорить-то говорят, только не знают — что за зазноба. Паисий в город масло несколько раз отвозил на продажу, вроде, видели его с кем-то. Но ведь и ошибиться могут, да и соврать.

Тоже верно. Будь эта зазноба в Паче, рассмотрели бы, и все бы прознали. А в Череповце — кто-то что-то видел, кому-то рассказал, там преувеличили — и, пошла гулять сплетня. Но даже такая зацепка лучше, чем ничего.

— Еще что-нибудь болтают? — спросил я.

— Удивляются. Как это никто не заметил, что у Паисия, когда тот в гробу лежал, нос ненастоящий? Но кое-кто уверяет, что сразу понял, что дело нечистое. Только врут они все. Из Пачи на похороны раскольников никто не ходит, да и сами раскольники на православные похороны не показываются.

Ну да. А ведь живут совсем рядышком, а у каждого, словно бы своя жизнь. Но, опять-таки — волость-то у них одна, как они необходимые вопросы решают? Да хоть с тем же межеванием и с покосами. Там же всегда какие-то споры, проблемы. И школа в Паче имеется. Неужели дети старообрядцев занятия не посещают? Возможно, что и не ходят. Там же Закон Божий ведется. Но детей кто-то грамоте учит. Вон, Тимофей Ларионов грамотный, и протокол допроса прочитал очень внимательно, и подпись поставил.

— Василий Яковлевич, а у староверов в деревнях свои старосты есть? — поинтересовался я.

— Нет у раскольников никаких старост, — покачал головой исправник. — Говорят, вся власть от бога, а мирского начальства им не надобно. Может, у них своя власть и есть — поп, какой-нибудь избранный, старец, но нам не расскажут. Пугали их в свое время, поэтому боятся лишнее рассказать и показать. Подати платят, новобранцев в армию отправляют, а большего от них никто и не требует. Власть, то есть мы с вами, даже глаза закрывает на то, что они государю-императору Александру Александровичу присягу не приносили. Да и как они ее приносить-то станут, если храмов нет? Живут — ну и пусть живут. Они нам не мешают, так и мы их не трогаем. И неприятностей от раскольников не бывает. Живут честно, своим трудом, по совести. Убийство, что нынче случилось — исключение, а не правило.

— А как же они так живут, в отрыве от мира? — хмыкнул я.

— Ну, не совсем в отрыве, — ответил Абрютин. — И со старшиной здешним общаются, и масло, как вы знаете, в город возят, и торговцев принимают. В Череповце среди купцов двоих раскольников знаю. Но в школу там, или к врачам, ни-ни.

— А как же прививки? Оспопрививание?

Абрютин с доктором переглянулись и рассмеялись. Василий Яковлевич кивнул лекарю — дескать, рассказывайте вы, и Федышинский начал рассказ:

— Оспопрививание для них отметка дьявола! Года четыре назад к нам в уезд целую команду врачей напустили прививки раскольникам делать — и нас всех задействовали, и учеников из фельдшерских школ прислали, и студентов. Кое-где удавалось привить, а кое-где полиции пришлось вмешиваться — едва ли не силой заставлять. Два месяца прошло, кампания закончилась, выяснилось, что самые лучшие показатели у учеников фельдшерской школы, которые в Мусорской волости прививки делали. А там у нас и Мусора, и Аксеново, и Романово — край, так сказать, самый дикий, где сплошные деревни староверов идут. А тут, какие-то фельдшерята, умудрились всех поголовно привить⁈ Год минул, не меньше, выяснилось, что тамошние раскольники с учениками школы договорились — станут платить по пятьдесят копеек с руки, ежели им прививки делать не станут, но в учетных журналах отметочку сделают — мол, все выполнено. А нам за каждую прививку из казны по тридцать копеек платили. Так что, неплохо заработали фельдшерята. Так что, беда с прививанием[1].

Спрашивать, понесли ли наказание «оспопрививальщики» за свою «деятельность» смысла не было. Поди, докажи. Это ведь придется у раскольников руки осматривать, проверять — остались или нет следы. Полиция не справится, придется солдат вызвать на подмогу. Проще плюнуть.

Нет, сколько интересного узнаешь, попав в свое прошлое! Может, стоит потом книгу написать? Вот, как с убийством разберусь, так и засяду.