Мэйв Флай (ЛП) - Лид С. Дж.. Страница 26

Он полураздет, расстегнут, отвлекающий маневр, в котором я так отчаянно нуждаюсь, виден и впечатляет, как я и предполагала. Его губы скользят по моей шее и груди.

- Нет, - говорю я. - Подожди.

Он отстраняется, в его глазах вопрос.

- На льду.

Его глаза блуждают по моему лицу, а затем на его лице появляется голодная благодарная ухмылка. Он поднимает нас с ковра. Я тяжело вдыхаю, ощущая шок от холода на такой открытой коже. Я выгибаю спину, лед обжигает лопатки, и он нависает надо мной. Я хватаю его за затылок и провожу языком по его шатающемуся зубу. Он стонет и смеется мне в рот. В ответ он входит в меня.

И это работает. Боже, это работает. Я забываю. Я не человек, у меня нет ни страхов, ни надежд, ни ярости. Я - только кровь, кожа, обжигающий лед и тугие тиски для ищущего органа. Точки соприкосновения нашей кожи, такие горячие, такие мучительно горячие по сравнению с этим холодом, и мои запястья прижаты его руками к холоду, и я здесь. Есть только это. Нужда, желание, дыхание и кровь.

Кровь Хильды.

Пора.

Я закрываю глаза и чувствую треск шайбы и движение мужчины внутри меня. Лед и жар. Его тело, мое тело, дыхание, движение и жар.

Пора.

Я выкручиваю запястья. Гидеон отпускает меня настолько, что я поднимаюсь, а он опускается, и я толкаю его на лед, и мои колени впиваются в него, и я прижимаю руку к его горлу и двигаюсь сильно и быстро, пока изображение не исчезает, пока я снова здесь, и его глаза на моих, это отточенное лезвие тела, отточенное, точеное и мощное. Он - живой камень, гранит, мышцы и кровь, горячий, твердый и прижатый ко мне. Я наклоняюсь и кусаю его за шею.

Пора.

Я поднимаюсь по горлу к его губам и крепко целую его. Кусаю его губы, нос, ухо, толкаюсь, прижимаюсь к нему, втягиваю его в себя. Он издаёт рык. Может быть, я тоже.

Пора.

Мое дыхание учащается. Мне нужно. Мне нужно забыться. Мне нужно не слышать ее слов. Мне нужно...

Гидеон сжимает мои волосы в кулак, оттаскивает меня, чтобы мы смотрели друг на друга, чтобы наши глаза были заперты вместе. И я...

Под моими коленями - лед, под моей рукой - пульсирующее горло.

Подо мной Гидеон.

Гидеон.

Я...

Что-то шевелится во мне, и это не ярость, и не страх. Это что-то другое, что-то новое.

Гидеон.

Время замедляется. Я не знаю... Я не...

Мое сердце бешено колотится. Я не могу дышать.

* * *

Я тянусь к его рту и вырываю зуб.

21

Федор Достоевский написал свою экзистенциалистскую книгу "Записки из подполья" в 1864 г. на фоне либеральных реформ и переустройства царской России, которые проводились с надеждой на создание чего-то похожего на Утопию. Книга выступает как бунт и трактат против российского (а возможно, и всего русского) коллективизма, против этой только что вынашиваемой и широко пропагандируемой идеи Утопии, недостижимого, по его мнению, совершенства. Подпольный человек, мизантроп, ненадежный рассказчик, можно сказать, антигерой из всех антигероев, делится с нами отрывками из своего дневника, а затем чередой болезненных событий, происходящих в его общении с окружающими. Наверное, кому-то его подлость и бесконечное презрение покажутся смешными. А мне - нет. Ни на русском, ни на английском. Меня это успокаивает. Утешает. Подпольный человек - сирота, у него нет любовных отношений, да и вообще многих человеческих отношений. Но свои знания о мире он черпает из книг и драматургии, использует их как ориентир для взаимодействия. А если он не находит любви, то сеет раздор. И получает от этого удовольствие.

С тех пор как заболела моя бабушка и я обратилась к книгам за жизненными ориентирами, которые она мне раньше давала, я обнаружила, что только мизантропы способны на это. И только мужчины действительно знают, как обсуждать мизантропию в сколько-нибудь значимой и правдивой форме. Конечно, есть Анаис Нин и Сильвия Плат, но их разврат либо исключительно сексуальный, либо слишком грустный девичий. Где же дикость в женщинах? Где варварство? И да, есть наша славная и многообещающая Симона из "Истории глаза", но ее тоже должен был писать мужчина, и история в конечном счете принадлежит рассказчику, а не ей. Я никогда не понимала и до сих пор не понимаю, что для того, чтобы быть чудовищной, женщина должна сначала пройти через какую-то виктимность - брошенность, жестокость, гнет патриархата. В художественной литературе и в жизни мужчинам всегда позволялось просто быть такими, какие они есть, какими бы мрачными и страшными они ни были. Но от женщины мы ждем ответа, причины. Но почему она это сделала? Почему, почему, почему?

Этот общественный и литературный провал только укрепил меня в мысли, что мы с бабушкой - двое, и нас только двое. Если и есть исключения, то они никак себя не проявляют, и я не верю, что они когда-нибудь проявятся. Я говорю это не в качестве сетования, а просто как факт. Поэтому я примеряю на себя эти образы, как костюм. Поворачиваю себя то в одну, то в другую сторону, чтобы понять, что они чувствуют, чему я могу научиться. За последние месяцы я проделала это со многими вымышленными мужчинами, но безымянный рассказчик "Истории глаза" и "Подпольный человек" чувствуют себя хорошо. Они чувствуют себя, на данный момент, правильно.

Я сижу в "Тэйта Тайки Лаунч" с "Пинья коладой" и книгой. Прошло уже несколько дней после моего "выступления" на льду, но кожа у меня до сих пор вся в волдырях, и я ерзаю на стуле. Мне это чувство нравится. У меня болит все, что доставляет удовольствие, но мой разум не в порядке. О моей бабушке и коте Лестере позаботились, и в те моменты, когда я не могу удержаться от воспоминаний о подробностях преступления, связанного с осквернением тела моего кумира, я обнаруживаю, что у меня пропадает аппетит.

Сегодня я боролась с ее питательной трубкой. Я погуглила. Она хирургически вживлена в живот и удерживается на месте каким-то шариком. Я думала, что подключила ее правильно, но когда я соединила части и запустила поток, ее живот вздулся, и по всему животу появились синяки и обесцвечивание, распространившиеся как чума. Мне пришлось звонить в больницу и изображать из себя пациентку, которая не может дозвониться до своего обычного врача, чтобы узнать, что делать. До сих пор ее живот не вернулся к своей обычной форме, размеру, цвету. Я вообще не могу видеть живот моей бабушки. Бледная кожа, морщины. Изуродован и растянут. Я едва держусь на ногах.

Из колонок доносится песня The Ramones "Pet Sematary", и голова Джонни качается и подергивается то ли в знак протеста, то ли в знак одобрения. Он наполняет свой стакан до краев и наклоняется вперед, чтобы отхлебнуть жидкость с самого верха. Песня, вошедшая в альбом "Brain Drain" и в фильм "Кладбище домашних животных", была написана, предположительно, во время спонтанной встречи Стивена Кинга и Ramones, когда автор пригласил группу заехать к нему домой в Мэн во время их тура по Новой Англии. История гласит (Стиви всегда отрицает это, но я подозреваю, что это правда), что он вручил Ди Ди Рамону экземпляр своей новой книги, и Ди Ди исчез в подвале, а через некоторое время снова появился с написанной песней. Клип был снят на кладбище в Сонной Лощине с участием участников группы Blondie и нескольких домашних животных, а также нескольких статистов, медленно бродящих вокруг могил в костюмах. Группа блуждает во всей своей неухоженной красе, и в конце концов приходит к надгробию, на котором написано: "The Ramones", и я снова и снова возвращаюсь к нему. Зная, что это было последнее видео Ди Ди с группой. Зная, что все меняется.

В сумке раздается звук телефона, и я медленно достаю его. Я чувствую себя не совсем здесь, или, возможно, слишком здесь. Горячий брат Кейт прислал мне сообщение. Я решаю открыть его.