Чтоб услыхал хоть один человек - Акутагава Рюноскэ. Страница 9

Теперь я обязан ответить на рассуждения Танидзаки Дзюнъитиро. Правда, наполовину я уже ответил на них в первом разделе. Но хочу сказать, что я решительно не согласен с его утверждением, что «из всей литературы больше всего обладает структурным совершенством проза». Любое художественное произведение, даже крохотные трёхстишия, не могут не иметь «структурного совершенства». Но дальнейшие рассуждения Танидзаки перечёркивают его же собственные слова. В действительности «из всей литературы больше всего обладает структурным совершенством» не столько проза, сколько драма. Возможно, конечно, что «структурного совершенства» драматургической прозе и недостаёт больше, чем прозаической драме. Однако драма, как правило, гораздо богаче прозы именно «структурным совершенством». Но это лишь некоторые детали рассуждений Танидзаки. Прозаическое же произведение с точки зрения литературной формы отличается «структурным совершенством» – не будем пока касаться того, «слишком» или нет. Мыслимо, конечно, и утверждение Танидзаки, что «исключить занимательность сюжета – значит отказаться от привилегий, свойственных форме, именуемой прозой». Мне кажется, в первом разделе я дал ответ на эту проблему. Не могу лишь безропотно согласиться с утверждением Танидзаки, что «японской прозе больше всего недостаёт созидательной силы, таланта геометрически соединить все сюжетные линии». Нет, ещё с древних времён, когда появилась «Повесть о Гэндзи», она обладает таким талантом. Им обладают и многие современные писатели – Идзуми Кёка, Масамунэ Хакутё, Сатоми Тон, Кумэ Macao, Сато Харуо, Уно Кодзи, Кикути Кан. К тому же в числе этих писателей может быть и сам Танидзаки Дзюнъитиро с его замечательным «Старшим братом». Поэтому я не печалюсь, как он, по поводу того, что народ наших островов, затерявшихся в далёких восточных морях, лишён «созидательной силы».

Мы ещё коснёмся проблемы «созидательной силы». Но прежде необходимо чуть подробнее поговорить о рассуждениях Танидзаки. Хочу лишь сказать, что, по моему мнению, японцы нисколько не уступают китайцам в «созидательной силе». Хотя и уступают в чисто физической силе, необходимой для создания таких колоссальных романов, как «Речные заводи», «Путешествие на Запад», «Слива в золотой вазе», «Сон красной вишни», «Драгоценное зерцало, оценивающее цветы».

Я бы хотел ответить на слова Танидзаки, заявившего: «Главные нападки Акутагава на занимательность сюжета обращены не столько к композиции, сколько к материалу, на котором строится произведение». У меня нет ни малейших возражений против материала, который использует Танидзаки. Я не вижу никаких недостатков, с точки зрения материала, ни в «Маленьком королевстве», ни в «Скорби русалки». Что же касается его творческой позиции, то я, если исключить Сато Харуо, знаю её лучше всех. Стегая себя самого, я одновременно стегаю и Танидзаки Дзюнъитиро (разумеется, в моем хлысте, и Танидзаки это прекрасно известно, нет шипов), исходя при этом из того, каков поэтический дух, дающий жизнь материалу. Глубок этот поэтический дух или мелок. Стиль Танидзаки, возможно, прекраснее стиля самого Стендаля. (Если поверить словам Анатоля Франса, что писатели середины XIX века – и Бальзак, и Стендаль, и Занд – не были выдающимися стилистами.) Во всяком случае, когда речь идёт о живописном эффекте, Танидзаки намного превосходит Стендаля, почти бессильного в этом. (В число тех, кто также повинен в этом, недурно включить и Брандеса.) Но поэтический дух, разлитый в произведениях Стендаля, впервые был воплощён именно Стендалем. Даже Мериме, бывший до Флобера единственным L’artist [14], уступал в этом Стендалю – этим всё сказано. Вот чего я хочу от Танидзаки Дзюнъитиро. Создавая «Татуировку», Танидзаки был поэтом. В «Если только любить», как это ни печально, он далёк от того, чтобы быть поэтом. «Мой великий друг, вернитесь на свой путь» [15].

Хочу снова повторить: в будущем я не собираюсь создавать одни лишь произведения, лишённые того, что можно назвать «повествованием». Каждый из нас делает только то, что может. Ещё вопрос, подходит ли мой талант для того, чтобы создавать такие произведения? Более того, создание их дело совсем не простое. Я пишу прозаические произведения только потому, что из всех литературных форм они дают наибольшую возможность проявить широту взглядов. Если бы я родился в стране рыжеволосых, где появилась такая поэтическая форма, как поэма, я бы стал, возможно, не прозаиком, а поэтом. Я много раз с завистью смотрел на рыжеволосых. Но теперь, по здравом размышлении, вижу, что больше всех любил в глубине души поэта и журналиста – еврея Генриха Гейне.

Я уже писал, что считаю себя самым противоречивым писателем. Но меня это нисколько не беспокоит. Да и никого не беспокоит. С давних времён те, кого называли выдающимися писателями, все до одного были противоречивы. Они включали в свои произведения всё что угодно. Стихи, сделавшие Гейне величайшим поэтом всех времён, пусть не все, но большая их часть, известны именно своей противоречивостью, ещё большей, чем противоречивость обитателей Ноева ковчега. Но, строго говоря, противоречивость не что иное, как «чистота». Именно это заставляет меня с сомнением смотреть на так называемых выдающихся писателей. Они олицетворяют определённую эпоху. Но если их произведения способны оказать влияние на последующие эпохи, то мы снова вернёмся к проблеме, являлись ли они «чистыми» писателями. «Выдающийся поэт» – фикция. Нашими ориентирами должны служить «чистые поэты» – ни в коем случае не следует игнорировать этих слов героя «Тесных врат» Жида.

Рассуждая о произведении, лишённом того, что можно назвать «повествованием», я неожиданно для себя использовал это слово: «чистый». Теперь, воспользовавшись благоприятной возможностью, хочу поговорить об одном из самых «чистых» писателей – Сиге Наоя. Поэтому, продолжая свои рассуждения, я займусь анализом творчества Сиги Наоя. Куда я буду склоняться в зависимости от времени и места, предсказать не в состоянии.

Сига Наоя, если не самый «чистый», то, во всяком случае, один из самых «чистых» писателей среди нас. Конечно, не я первый начинаю рассмотрение его творчества. Как это ни печально, из-за огромной занятости, а может быть, просто из-за лени я работ о нем не читал. Поэтому, может быть, повторю то, что уже было сказано до меня. А может быть, и не повторю.

Произведения Сиги Наоя – это прежде всего произведения писателя, ведущего достойную жизнь. Достойную? Но для этого человека жить достойно означает, прежде всего, жить как бог. Возможно, жизнь Сиги Наоя далека от жизни бога, спустившегося на землю. Но, во всяком случае, он живёт в чистоте (что является второй добродетелью) – это точно. Разумеется, смысл употреблённого мной слова «чистота» не означает пользование мылом. Речь идёт о моральной чистоте. Может показаться, что это сузило диапазон произведений Сиги. На самом же деле наоборот. Почему наоборот? – потому что наша духовная жизнь зиждется на моральных принципах, и если их нет, создать произведение широкого звучания невозможно. Ориентация на моральные принципы не носит дидактического характера. Большая часть трудностей, исключая материальные, порождены этими принципами. Так, сатанизм Танидзаки Дзюнъитиро – следствие, несомненно, этих же принципов. Как известно, «сатана – двойник бога». Если нужен пример, пожалуйста – даже в произведениях Масамунэ Хакутё ощущаю не столь пессимизм, о котором сейчас так много говорят, сколько христианское душевное отчаяние. Моральные принципы пустили глубокие корни, разумеется, и в самом Сиге. Однако стимулировало эти принципы в немалой мере влияние рождённого современной Японией гения морали – возможно, единственного, достойного того, чтобы быть названным гением морали, – Мусякодзи Санэацу. Хочу ещё раз напомнить, что Сига Наоя – писатель, ведущий безукоризненно чистую жизнь. Это ощущается и в атмосфере высокой морали, царящей в его произведениях. (Прекрасный пример тому – заключительная часть «Случая с Сасаки».) В то же время в них очевидны и духовные страдания. Страдания души, исповедующей мораль, легко почувствовать и в «Пути во мраке».