Опытный кролик - Полковников Дмитрий. Страница 20

И что Алексей мог возразить тем раненым командирам, весело и цинично тыкавшими пальцами в два номера центральной газеты с разницей в три с половиной месяца? Впрочем, подшивку «Правды» за тридцать девятый год быстро убрали с глаз внимательных пациентов [69].

Иволгин молчал, повернувшись к стенке, прячась от насмешливых взглядов. Не позора хотелось человеку, искренне желавшего учить детей по правде. Она должна быть одна, и именно в нее, он как коммунист, истово верил.

Выздоровевшего телом, но не душой, политрука отправили в политотдел 62-го укрепрайона. Указ об укреплении единоначалия Иволгин встретил с тайной надеждой на свою демобилизацию. Мечта не сбылась, и несостоявшийся учитель начал сторониться людей. Однако, и так его ценили за правильную речь и грамотность, хорошо составленные тексты лекций, речей и докладов. Но, никакой инициативы! Тематику присылали сверху, старясь предотвратить любую неожиданность от местных политбойцов.

Чувствуя, как что-то в нем умирает, Алексей, попросил у Печиженко назначить его на любую должность в обычную часть. Ему очень хотелось и казалось очень важным вновь научиться говорить с людьми, вернуть себе самоуважение Иначе зачем жить, призывать что-то строить или кого-то клеймить, если говоришь одно, а думаешь по иному?.

Начальник политотдела не стал возражать перспективному подчиненному. Полковой комиссар по жизни знал, что каждый на такой работе должен однажды перегореть. Если не сможет, то Алексею и до беды не далеко. А самого Печиженко никто с толку не собьет. У него опыт!

Полковой комиссар сердцем никого не жег, а шел в строю и в ногу со временем, привычно занимаясь порученным делом. Он постоянно держал связь с обкомом, сверяя поступающие сверху, по военной и гражданской линии, партийные указания.

Глава шестая, где Ненашев получает «королевскую» печать (3 июня 1941 года, вечер вторника)

— Пошли учиться, — вздохнул Суворов. Приказание надо выполнять.

— Хочешь сделать из меня строевика, пока он там? — тихо, но уверенно спросил Алексей. Ему вдруг показалось, что он разгадал загадку в поведении комбата. Тот вовсе не стремился к военным парадам, а наглядно доказал, что они с Владимиром не понимают друг друга.

— А что еще предлагаешь делать?

— Ты разве не понял, что хочет от нас комбат?

— Решил сразу показать, кто здесь командир.

— По уставу наш «бухгалтер» и так командир. Ты не понял? Он сразу увидел — знаем мы друг друга давно, но вместе работать не умеем.

Начальник штаба батальона задумался, потом решительно предложил:

— Давай-ка зайдем в приемную, к Ване. Может, расскажет, что за зверь, наш капитан.

Но в приемной младшего лейтенанта не оказалось, он застрял у хозяйственников, согласуя ведомость получаемого в батальон имущества. То, что на склад пришел пока еще адъютант генерала, заставило оформлять документы проворно, отказывая лишь по причине фактического отсутствия нужных предметов в укрепрайоне.

Вот и пришлось пойти Суворову с Иволгиным во двор и под улыбки окружающих покомандовать друг другом и хоть так сначала поучится делать все вместе и одновременно.

Капитан вышел из кабинета, имея на лице гримасу, знакомую на флоте, как мутный взгляд медузы. Но опомнится не дали. Возмущенный начальник секретной части заявил, что целый час не может найти «некоего Ненашева», и засунул комбата в свой кабинет. Его надо немедленно ознакомить с кучей секретных инструкций, что можно, а что нельзя делать у самой границы и (главное!), взять расписки!

Панов еще не отошел от впечатлений. Мучаясь от оказавшейся в руках перьевой ручки, он с третьей попытки уже без школьных клякс переписал набело анкету, заодно просмотрев личное дело полностью, дойдя и до страницы со списком взысканий и поощрений.

Конверт с аттестациями ожидаемо остался у кадровика. Панов даже не подумал его клянчить, хоть охотничий нож и покинул его пояс. Не покажет. Зато он посмотрел справочник адресов наркомата, старательно запомнив почтовый индекс одного, очень интересного, дома в Москве.

А так, бывший майор Ненашев лично себе сгубил карьеру. Увольнение стало финалом залета, ушедшего в астрал красного командира. Накрыли его в самый разгар «афинской» ночи и под конец компании борьбе за трезвость. Терпение наркома переполнилось, он издал приказ и «все понеслись» [70].

Комбат поморщился: три девушки-нимфы явный перебор для измученного нарзаном организма. Но радуйся! Кроме костей у его легенды наросло и мясо, а еще почерк Ненашева оказалось легко копировать.

В секретной части комбат отстрелялся гораздо быстрей. Брал документ, читал шапку, вспоминал содержание, а после нагло утверждал, что видел его во время переподготовки. Панов не лукавил, в его время не так уж сильно изменилась военная бюрократия, и неплохо поработали историки, опубликовав из архивов множество бумаг о тех днях, накануне войны.

Впрочем, одна из папок заставила Максима попотеть. Шестьдесят листов секретного убористого текста подробно расписывали, как действовать при нападении врага. Сценариев, на две серии. В первой, немецкие войска атаковали его с фронта. Во второй, в тыл дотов набегали диверсанты. Батальон же был должен всегда решительно и с пролетарской ненавистью отразить натиск противника, одновременно проявляя выдержку и… ожидая отдельной команды на открытие огня, или иных ценных указаний от командования.

«Бред какой-то! Безынициативность, залог безаварийности», — подумал Ненашев и злобно расписался в книге, что «ознакомлен», обязуюсь чтить и неуклонно исполнять.

Охренев от писанины и местной, какой-то «нечеткой», логики, раздраженный комбат вышел во двор, где нашел отдыхавших после строевых эволюций Иволгина и Суворова.

— Становись! — цепляться к безделью Максим не стал, прежде чем «наехать» надо посмотреть, насколько быстро они начинают привыкать к нему и друг к другу.

— Неплохо, — оценил результат Панов, — а теперь, без слов. Вдруг обстрел, и меня не слышно.

Иволгин лишь улыбнулся, видя, как комбат, сначала сопровождал строевые команды жестами рук, а потом и вовсе умолк. Суворов сначала положился на интуицию комиссара, но потом вспомнил. Похожие жесты он видел на рисунках свежего наставления по организации связи в Красной Армии.

«Молодцы, учатся понимать его без слов. Можно приставить их к делу, но сначала надо пообщаться поближе. Пусть проникнутся ситуацией», — комбат пригласил Суворова и Иволгина в пустовавший командирский класс.

В армии не любят выскочек, особенно тех, кто ради своей карьеры готов всячески мордовать подчиненных. Вчера капитан сознательно нарушил эту заповедь, и быть ему битым, если не запустит свою версию событий. Сразу рядиться в отцы перестройки Панову не хотелось.

Оценив задачу, его ребятки приуныли.

Значит так. Не паниковать! Скоро сверху спустят еще одну директиву, где как раз месяц всем укрепрайонам и дадут. Так что мы уже выигрываем примерно неделю, имея, как я надеюсь, хорошо продуманный план.

— Откуда вы все это знаете, товарищ капитан?

— Да есть у меня один друг, которого «местным цыганам» кнутом не достать. Так что готовьтесь вкалывать, как Стаханов и крепко держитесь за меня. Прорвемся, полторы тысячи человек от нас требовать не станут. Мы уже договорились.

Последующие моменты речи Максим принялся подкреплять такой обволакивающей паутиной слов и такими магическими жестами рук, что окружающие буквально узрели на широких плечах комбата две полупрозрачные могучие «волосатые» лапы, не только поддерживающие все начинания Максима, но и поднимавшие начальника вверх по служебной лестнице.

Подтянулся с ведомостями Иван, а Ненашев, убедившись, что дело пошло, начал расписывать кому, что и когда делать. Суворов и Иволгин успокоились окончательно, узнав, что мероприятие поддержал комендант укрепрайона, и даже отдал Ненашеву своего адъютанта.