Рейн и Рийна - Пукк Холгер-Феликс Янович. Страница 4

Длинный окидывает Рейна внимательным взглядом. Толстый поклясться готов — вожак опять что-то затевает. Не одно дело закручивалось именно с такого вот оценивающего взгляда.

— Слышь, твоя мамаша по-прежнему санитаркой в больнице? — вполне дружески спрашивает Длинный.

Рейн кивает. Разговаривать не хочется.

Скомканная пятирублевка все еще стоит у него перед глазами. Рука непроизвольно лезет в карман куртки, но он тотчас отдергивает ее, словно боится притронуться к деньгам. А рука тут же снова тянется к карману, будто лишний раз хочет удостовериться, что немалое состояние, неожиданно доставшееся ему, действительно существует и лежит у него в кармане.

— В каком отделении? — Длинный явно заинтересовался разговором.

А мысли Рейна заняты другим. Он все еще переживает недавнее унижение. И поэтому вопрос Длинного как-то пролетает мимо его ушей.

— Я тебя спрашиваю! — взрывается Длинный. — Дорогой однокашник, извольте ответить!

— Что? — Рейн припоминает вопрос. — А, в каком отделении… В хирургии, как и раньше.

Толстый и Бизнес настораживаются. Эти вроде бы ничего не значащие вопросы и ответы, похоже, всерьез заинтересовали их.

— Ты сам-то в этой хирургии бывал? — допытывается Длинный.

— Конечно. В прошлом году мне там слепую кишку отчекрыжили…

Рейн забывает о своих переживаниях, ему хочется с полным знанием дела рассказать, что такое настоящая операция.

Однако Длинный бесцеремонно перебивает его:

— А к мамаше ты ходил?.. В отделении бывал?..

— Бывал… Вообще-то туда вход запрещен… А что? — спрашивает Рейн, удивляясь тому, что Длинный ни с того ни с сего заинтересовался больницей.

— Да ничего… — равнодушно обрывает Длинный, словно и сам вдруг почувствовал, что задает пустые вопросы. Тем не менее он пытается перехватить взгляд Бизнеса и Толстого. Идет некий безмолвный, но понятный всем троим не то разговор, не то обмен мнениями.

Узкие извилистые улочки Старого города с редкими прохожими остались позади. Ребята пересекают площадь и направляются в парк, освещенный редкими фонарями. Они отбрасывают скупой желтоватый свет, лишь местами освещая дорожки.

— Я, пожалуй, пойду! — говорит Рейн.

— Ага… Да куда тебе, собственно, торопиться, побудь еще, — отговаривает его Длинный. С дамами пообщаемся. Они где-то здесь должны быть.

Слова звучат вполне по-приятельски. Сейчас рядом с Рейном шагает не вожак компании по кличке Длинный, а бывший его одноклассник Ильмар Каськ — позор пионерского отряда, предмет постоянных забот педагогов. Иные его выходки вызывали смех, но чаще — лишь недоумение. Шутки его отличались какой-то откровенной зловредностью и в конце концов причиняли кому-то боль, обижали кого-то или в их результате что-нибудь приходило в негодность. Поэтому Ильмара не очень-то любили, но — с другой стороны — всех восхищала его изобретательность. К тому же баскетбольной команде класса без него делать на площадке было нечего.

После восьмого класса Ильмар распрощался со школой, гордо заявив, что смело вступает в жизнь. Теперь он, получается, уже два года как живет самостоятельной жизнью.

— С какими еще дамами? — удивляется Рейн.

— Увидишь! — таинственно отвечает Ильмар и добавляет, подмигивая: — Увидишь и не пожалеешь!

Уйти после таких слов уже невозможно. Не хватало еще, чтоб они подумали, будто десятиклассник Рейн Эрма боится девчонок, о знакомстве с которыми не пожалеешь. Да и проснувшееся любопытство заставляет его остаться. Конечно, он никакой не светский лев и на танцы, можно сказать, не ходит, у него даже нет своей девчонки, но в одноклассницах он вроде разбирается… Сирье, та любит комплименты и красивые тряпки. Реэт терпеть не может людей вредных, лживых и не ест овсянку. У Ольви глаза вечно на мокром месте. А Хилле так вообще непредсказуема…

Очень даже интересно послушать и поглядеть, что же представляют собой подруги Ильмара и его приятелей.

Рейн и трое в шляпах выходят на главную аллею парка. Здесь куда светлее и народу больше. А кому по душе одиночество — бродит по параллельным дорожкам. Там, за живой изгородью, хорошо гулять одному или радоваться близости спутницы.

В отдалении мерцают пестрые световые рекламы, освещенные витрины, мелькают фары автомашин и красные глазки сигнальных огней. Оттуда, где разноцветье реклам, доносится шум машин, позвякиванье трамваев, скрежет тормозов, гомон тысяч голосов… И все вместе манит своей таинственностью, искусственной притягательностью, свойственной всем городам мира.

В конце аллеи под огромной липой, прислонясь к ее стволу, стоят две девушки. Обе курят и, похоже, поджидают кого-то. Длинный и его спутники подходят к ним и останавливаются под деревом. Наверное, с ними они и собирались встретиться.

Рейн отмечает про себя, что ни ребята, ни девушки не проявляют ни удивления ни радости по поводу встречи. Даже не здороваются, не обмениваются обычными в таких случаях шуточками. Это встреча, настолько обыденная что никто и бровью не повел, не то чтоб поздороваться.

Толстый угощает всех сигаретами.

Девушки с ленивым любопытством оглядывают Рейна. А он пользуется возможностью разглядеть их.

Одна из девушек, смуглая, стройная, можно сказать, даже болезненно худая. Под глазами у нее чернеют круги, рука, в которой она держит сигарету, совсем не девичья, одна кожа да кости. Длинные прямые волосы подчеркивают какую-то особенную, скорбную и безотрадную красоту. Она не красавица в привычном, обыкновенном понимании этого слова. Ее притягательность, ее прелесть исходит откуда-то изнутри, в ней сочетаются и тонкая одухотворенность, и горечь пережитого.

Вторая девушка тоже красивая, вернее, хорошенькая. Красота ее чисто внешняя, броская и настолько подчеркнута косметикой, что напоминает рекламу. Она поплотнее, ниже ростом, пофигуристее. А светло-бежевый брючный костюм куда эффектнее и наверняка куда дороже простой темно-коричневой юбки и блузки ее подруги.

Все закуривают, и Толстый, всегда готовый подурачиться, прерывает молчание. Он отвешивает церемонный поклон, но нарочитая небрежность, с которой он это делает, и последующие слова вызывают общий смех:

— Многоуважаемые дамы, позвольте представить: Рейн-Рейнеке Лис, художник-фотограф, всемирная знаменитость, обладатель диплома!

Рейн, в свою очередь, узнает, что худая девушка, по словам толстяка, Рийна-картина, а фигуристая Лори со всеми в ссоре. Не совсем ясно, насколько характеризуют девушек эти определения, и Рейн склоняется к мысли, что Толстый просто хотел сказать в рифму.

Лори уже составила себе мнение о Рейне. Новый парень для нее никакого интереса не представляет. И она с улыбкой берет Бизнеса под руку, словно демонстрируя свое право на него. Во всей ее повадке, в каждом движении ощущается что-то кошачье. Лори знает, в чем ее сила, и преследует она одну-единственную цель — пробудить в партнере интерес, удержать его возле себя.

Рийна с каким-то деланным оживлением немедленно откликается на паясничанье толстяка. Эта судорожная веселость, наигранная оживленность никак не вяжутся с первым впечатлением. Можно подумать, будто под вековой липой стоят не одна, а две Рийны, причем настоящая — печальная, грустная, а не оживленная, наигранно веселая.

Рийна приседает в шутливом реверансе и протягивает руку к самому носу Рейна. Ясно, хочет, чтоб он ей руку поцеловал. Неловким движением Рейн сжимает ее пальцы, мучительно размышляя, что же сказать.

— О мой господин! — Рийна строит глазки, поводит плечами. — Когда вам понадобится обнаженная натурщица, пригласите меня! Хорошо?

Длинный и его приятели давятся от смеха. Рейн не знает, как реагировать. Он бы не прочь подыграть, но, как назло, в голову не приходит ничего столь же неожиданного и смелого.

Толстый замечает растерянность Рейна и спрашивает его насмешливо:

— А ты вообще-то осмелишься в видоискатель поглядеть, а?

— Очень правильный вопрос, мой юный толстый господин! — Рийна приседает в реверансе уже перед Толстым. И тут же снова оборачивается к Рейну, обнимает его за плечи, прижимается к нему всем телом и воркует: