Подсказчик - Карризи Донато. Страница 2

Только тогда кое у кого мелькнула мысль, что пропажа трех девочек на протяжении трех дней – явно неспроста.

Были развернуты полномасштабные поиски. Последовали сообщения по телевидению. По городу поползли слухи, что действует один или несколько маньяков, возможно даже банда. По сути, сведения, дающие возможность выстроить более или менее обоснованную версию, у следствия отсутствовали. Полиция установила горячую линию для сбора информации, хотя бы и анонимной. Звонков было сотни; на их проверку ушли бы месяцы. Но никаких следов пропавших девочек так и не обнаружили. В комиссариате полиции никак не могли договориться, под юрисдикцию какого отдела попадает этот случай.

Наконец в дело вступила следственная группа по расследованию особо тяжких преступлений во главе со старшим инспектором Рошем. Поиски пропавших детей не входили в его компетенцию, но общий психоз достиг такого накала, что было решено сделать исключение.

Рош и его группа уже работали вовсю, когда исчезла четвертая девочка.

Мелисса была старше всех – тринадцать лет. Как и всем девочкам в округе, родители запретили ей выходить по вечерам, боясь маньяка, державшего в страхе весь город. Но это вынужденное затворничество совпало с днем ее рождения, и у Мелиссы были на тот вечер свои планы. Они с подружками замыслили побег и решили провести вечер в местном боулинге. Все подружки явились. Не пришла только Мелисса.

После ее исчезновения началась охота на монстра, порой весьма сумбурная, несогласованная. Жители объединились, готовые самолично вершить правосудие. Полиция установила блокпосты на всех дорогах. Проверки всех бывших заключенных или подозреваемых в преступлениях, связанных с малолетними детьми, ужесточились. Родители не отпускали детей одних из дому даже в школу. Многие учебные заведения закрылись ввиду неявки учащихся. Люди покидали свои дома только в самых крайних случаях. Вечером, после восьми часов, города и деревни буквально вымирали.

Какое-то время известий о новых исчезновениях не поступало. И многие начали думать, что принятые меры предосторожности достигли желаемого эффекта – отпугнули маньяка. Но это было заблуждение.

Похищение пятой девочки стало самым скандальным.

Каролина, одиннадцать лет. Ее утащили прямо из постели, в которой она спала рядом с комнатой ничего не заметивших родителей.

Пять девочек за неделю! Потом семнадцать дней затишья.

До сего момента.

До этих пяти погребенных детских рук.

Дебби. Анника. Сабина. Мелисса. Каролина.

Горан уперся взглядом в круг этих могилок. В жуткий хоровод ручек. Казалось, вот-вот зазвучит детская песенка.

– Теперь уже ясно, что это не простые исчезновения, – говорил Рош, подзывая к себе команду.

Обычная практика. Роза, Борис и Стерн подошли и стали слушать, опустив глаза в землю и сцепив руки за спиной.

– Я думаю о том, кто привел нас сюда в этот вечер. О том, кто все это предвидел. Мы здесь, потому что он так захотел, это его замысел. И все это он устроил для нас. Этот спектакль для нас, господа. Только для нас. Тщательно подготовленный спектакль. Он предвкушал этот момент и нашу реакцию. Хотел ошеломить. Показать, как он велик и всесилен.

Все закивали.

Кто бы он ни был, этот постановщик, его ничем не проймешь.

Рош, давно включивший Гавилу в группу как полноправного специалиста, вдруг заметил, что криминалист, глядя в одну точку, напряженно о чем-то думает.

– А ты, доктор, что скажешь?

И тогда Горан нарушил воцарившуюся тишину единственным словом:

– Птицы.

Поначалу никто его не понял.

А он после паузы невозмутимо продолжил:

– Я сначала не заметил, только сейчас обратил внимание. Странно. Послушайте.

Из тьмы леса доносилось птичье многоголосье.

– Поют, – удивленно проговорила Роза.

Горан обернулся к ней и кивнул.

– Реагируют на свет. Перепутали прожектора с солнцем. Вот и поют, – пояснил Борис.

– По-вашему, это и есть замысел? – спросил Борис, повернувшись к нему. – Или… пять зарытых рук. Конечности. Без тел. И вы считаете, в этом нет особого зверства. Нет тела – нет лица. Нет лица – нет человека, нет личности. Спрашивается, где же девочки? Ведь их тут нет, в этих ямах. Мы не можем заглянуть им в глаза и потому не ощущаем всей глубины трагедии. Ведь это, собственно говоря, не люди. Это лишь части… Они не могут вызвать сострадание. Он не явил нам такой милости. Страх – вот наш удел. Нам не дано оплакивать этих малюток. Он лишь дал нам понять, что они мертвы. По-вашему, это имеет смысл? Стаи птиц кричат во мраке, который прорезал искусственный свет. Мы их не видим, а они наблюдают за нами – тысячи птиц. Что это? Вроде бы обычное явление. А на поверку – плод иллюзии. Вот и надо приглядеться к иллюзионистам: зло порой вводит нас в заблуждение, маскируясь под вполне обычное явление.

Все молчали. Казалось, криминалисту вновь удалось выявить вроде бы мимолетный, но навязчивый символический смысл. Тот, который прочие обычно не видят, или, как в данном случае, не слышат. Детали, контуры, нюансы. Тень от предметов, темная аура, в которой таится зло.

У каждого маньяка свой четкий почерк, в котором он обретает удовлетворение, которым гордится. Труднее всего понять его умонастроение. Затем и нужен Горан. Для того-то его и вызвали, чтобы он обнаружил это необъяснимое зло с помощью эффективных средств своей науки.

В этот момент к ним подошел рабочий в белом комбинезоне и растерянно доложил:

– Господин инспектор, тут еще кое-что… Рук стало шесть.

2

Учитель музыки заговорил.

Но ее поразило не это. Такое бывает. Многие одинокие личности высказывают свои мысли в заточении домашних стен. Миле и самой случалось говорить вслух, когда она бывала дома одна.

Нет. Новизна была в другом. Окупилась целая неделя сидения в промерзшей машине, припаркованной перед серым домом; неделя подглядывания в маленький бинокль за перемещениями человека лет сорока, пухлого и рыхлого, который спокойно курсировал по своей небольшой упорядоченной вселенной, повторяя одни и те же жесты, словно ткал ему одному видимый узор паутины.

Учитель музыки заговорил. Новым на сей раз было то, что он произнес имя.

Мила следила за тем, как буква за буквой слетают с его губ. Пабло. Это подтверждение, ключ, открывающий доступ в таинственный мир. Теперь она это знала.

Учитель музыки принимал гостя.

Еще десять дней назад Пабло был всего лишь восьмилетним быстроглазым мальчишкой с темно-русыми волосами, который раскатывал по кварталу на своем скейтборде. Это было неизменно: по всем поручениям матери и бабки Пабло гонял на скейте. Часами мог сновать на этой доске взад-вперед по улице. Для соседей, наблюдавших за ним в окно, малыш Паблито (так его все называли) уже стал привычной деталью пейзажа.

Быть может, именно потому в то февральское утро никто из обитателей жилого квартала, знавших друг друга по именам и ведущих однообразную жизнь, ничего не заметил. На пустынной улице появился зеленый универсал «вольво» (недаром учитель музыки выбрал машину, похожую на прочие семейные фургоны на подъездных аллейках). Тишину – такой привычный атрибут субботнего утра – нарушали только ленивое шуршание шин по асфальту и стальное царапанье скейтборда, набирающего скорость. Пройдет шесть долгих часов, прежде чем кто-то заметит, что в звучании субботнего утра недостает именно этого царапанья и что малыша Пабло холодным солнечным утром поглотила ползучая тень, намертво оторвав его от любимого скейта.

Полицейские, которые после подачи заявления наводнили сонный квартал, окружили доску на четырех колесиках.

Это случилось всего десять дней назад.

Возможно, теперь уже поздно для Пабло. Для хрупкой детской души. Для того, чтобы без последствий вырвать его из кошмара.

Теперь скейт лежит в багажнике полицейской машины вместе с игрушками, одеждой, другими вещдоками, которые Мила буквально обнюхала, чтобы взять след, который привел ее к этой бурой норе. К учителю музыки, что преподает в высшем учебном заведении, а еще играет на органе в церкви утром по воскресеньям. Вице-президент музыкального общества, он каждый год проводит небольшой фестиваль, посвященный Моцарту. Застенчивый холостяк, очкарик с залысинами на лбу и мягкими влажными руками.