Искупление (СИ) - Мягчило Лизавета. Страница 6

— Зачем?

— Ради тебя, олух. — Быстрее работая руками, Елизаров поравнялся с ним и прищурил глаза, в них мерцал зарождающийся огонь надежды, — я читал, что каждую ворожбу ведьмы снять можно, они все свои заклятия записывают, чтоб ничего не забыть. Найдём тетрадку, полистаем до нужного места и готово, неси к любой бабке за названную цену. Вдруг все куда проще, чем мы себе представляли?

— Это было бы очень здорово. — Он скупо кивнул, не зная, куда деть тревожно колотящееся сердце. Вдруг все действительно так просто?

На узкой тропинке к ведьминому дому Бестужев замедлил шаг. Не специально, просто ноги неожиданно налились тяжестью — каждый шаг, как десять. Воздух загустел, не желая с легкостью скользить в легкие, из груди вырвался неясный хрип. Вот она, та самая изба. Неказистая, заросшая бурьяном из широких лопухов и крапивы по самую задницу — припечет нехило. Слава с сожалением почесал щеку — пару волдырей на своё лицо он сегодня получит.

В распахнутых окнах гулял ветер, белоснежные занавески стали рыжими, из-за дождей, смывающих пыль и грязь с покатой крыши. Они развивались угрожающим флагом, просили отступить непрошенных гостей, предвещали беды.

Саша нервно дернул подбородком, провел горячими подушками пальцев через спутанные после сна вьющиеся волосы и осмотрелся, поднимая выбитый из плетеного забора отсыревший, с отошедшей разбухшей корой прут. Принялся расчищать дорогу до порога широкими взмахами. Засвистело в ладони дерево, рассекая воздух. Почти как в детстве, только тогда врагом светловолосого мальчишки была крапива, а сейчас проклятая деревня, привязавшая к себе силком.

Пустое, в этом месте их не встретит опасность, он снова себе надумывает. Если у здешних изб и бывает душа, то в этом доме она погибла вслед за Чернавой. Дымоход покосился, на стенах нарос мох, а дровянка, у которой он так самозабвенно душил ведьму пару лет назад, развалилась. Беспорядочно валялись поленья, на них не позарились даже немощные старики, неспособные запасти на зиму дров. Никому не нужное ведьмино богатство.

Подняв коляску с Елизаровым на крыльцо, Саша потянулся к двери. Она протяжно застонала, возмущенным скрипом провожая их внутрь. Там, где деревенские сняли крышу, пол порос мхом, растрескалось и разбухло плотное дерево, давно облез лак. На столе беспорядочной кучей примостились ветки, среди которых незнакомая птица свила маленькое гнездо. Скорлупа валялась на полу, голубоватыми боками выглядывала из гнезда. Из яиц давно вылупились птенцы горихвостки и покинули этот дом, возвращаться обратно им было незачем.

Печь здесь была ещё меньше, чем в их домике — в жерле едва хватит места для крупного чугунного горшка. Рядом валялась кочерга и прихват — крест на крест. Славику пришлось свеситься с коляски и отшвырнуть их, чтобы проехать дальше. Осматривая избу, Бестужев чувствовал, как страх сжимает глотку. Развороченная и покинутая, она дышала, жила, наблюдала за ними из темных углов ненавидящим взглядом. Скрипел под ногами пол, в занавесках шептался ветер, шуршало в углах. Одно осталось неизменным — кровать. Колдовство, не иначе, но темные гладкие простыни не отсырели, не провисли кроватные петли, держащие широкий высокий матрас, ржавчина и время были над ними невластны. Так же гордо возвышалась в изголовье взбитая пуховая подушка, опираясь на огромный короб, на котором мягким светом мерцала странная вязь древних символов.

Увидев сундук, Слава удовлетворенно крякнул и попытался проехать в узкий проход между стеной и кроватью. Ручка кресла царапнула по матрасу, и он застрял, неспособный просунуть к колесам пальцы, чтобы вдавиться дальше в небольшое пространство.

— Давай я. — Грубо дернув коляску назад, Саша шагнул вперед под напряженным взглядом друга. — Пусть у тебя хоть руки целые будут, чуть что…

Елизаров нервно хохотнул, побарабанил пальцами по подлокотникам, легко соглашаясь:

— Безрукий и безногий, будет очень нелепо. Вряд ли там будет сидеть барабашка, откусывающий пальцы каждому встречному, но ты клювом не щелкай, будь готов.

Трусливо скрипнул пол под отъезжающей коляской, и Бестужев скептически хмыкнул. Елизаров тоже боится. Прячет удушающий страх под маской безрассудной храбрости и сарказма, а кожа на сильных руках покрывается крупными мурашками, поднимая волоски. Здесь, почти как в моровой избе — воздух тяжелый, падает камнями на дно легких, ты им давишься.

Сундук открылся легко, крышка гулко ударилась об стену и едва не захлопнулась обратно, грозя отдавить ему пальцы. Придерживая её одной рукой, Бестужев аккуратно заглянул внутрь, готовый отпрянуть в любой момент. И… Ничего не выскочило, не вцепилось в руку, не свалило проклятием. Внутри была горка бережно сложенных женских вещей. Переливающийся мелкими бликами гребень, кинжал, который он видел во время ритуала над Славой, шелковый черный сверток на алой шали, сделанной из тонкого козьего пуха. Рука сама потянулась к черной ткани, бережно перетянутой тонким кожаным шнурком. Когда пальцы коснулись неожиданно ледяного шелка, за спиной раздался голос. Тонкий, дребезжащий, высокие ноты ударили по барабанным перепонкам слишком неожиданно, сердце ухнуло вниз, ударившись об желудок. Падающая крышка прищемила пальцы, а Слава испуганно чертыхнулся, подпрыгивая в коляске.

— Но-о-оженьки ножки. Бо-о-женька где ты. Никто-о-о не слышит, бо-оженька где ты.

Она сидело на столе. Жирная крупная жаба разгребала гнездо горлянки, устраивая удобнее толстое скользкое брюхо среди птичьего пуха и тонких веток. Пустые глаза мелко-мелко смаргивались третьим веком, беззубый рот широко открывался, неестественно вываливая толстый длинный язык бледно-розового, нездорового цвета. Не для того, чтобы поймать насекомое, а чтобы заговорить.

— Ка-аа-тенька молю, верни-ись Ка-а-атенька забери меня. — Заставляя жабу мелко дрожать, изнутри послышался горестный вой, переходящий в безумный, обреченный смех.

Он узнал себя. Его снова окунуло в это дикое чувство, погребающее в боли с головой. К горлу подкатила тошнота, пропитанная холодным потом майка стала липнуть к спине. Жаба видела их. Не испуганно перекошенные лица — что под ними, глубже. В голове и навыворот. Если существа умели улыбаться, именно это она и делала. Утробно квакнув, она снова завопила, а ноги Бестужева примерзали от ужаса к полу.

— Не обращай внимания, Бестужев. Ищи. Это фамильяр, ведьмин спутник. Видимо, эта тварь после потери хозяйки ещё не сдохла. — Голос Елизарова выцвел, надломился, было видно, что будь его воля — катил прочь от проклятого дома. Слава был лишним здесь, ему записи Чернавы не могли помочь, он оставался в избе ради друга.

Живая воля. Нравственное благородство. Смог бы он так же, слушать голос проклятого существа, выдирающего из груди крупные кровавые куски мяса? Елизарову было больно, это видно. По сникшим плечам и укоризненному взгляду, вбитому в атрофированные икроножные мышцы. Больно, а он с места не двигался, не пытался сбежать.

А Бестужев не мог подобрать нужных слов, чтобы вытянуть их из этого липкого страха и отвращения. Молча кивнув, он снова распахнул короб и потянулся к свертку. Завертелась в руках ткань, упал к ногам кожаный шнурок, а на кровать высыпалось содержимое, заставившее содрогнуться всем телом. Рвотный спазм сжал глотку, пнул желудок, и Саша брезгливо вытер потные пальцы. Реберные косточки были мелкими, тоненькими, он мог бы поверить, что они принадлежали коту или некрупной собаке. Если бы не череп, лежащий рядом. Стало тошно, он почувствовал себя запятнанным, весь мир казался грязным.

— Ничего здесь нет, нет записок. — Пропитанный разочарованием голос надломился, он устало выдохнул. Надежда покрывалась сеточкой трещин, вот-вот грозила рухнуть пыльным облачком к ногам.

— Ищи. — Слава резко дернул головой в сторону сундука, отказываясь сдаваться. — У каждой должно быть, ищи, Бестужев.

И он подчинился. Напряг спину и руки, поднимая увесистый короб, рассыпал содержимое по кровати. Вывалился ворох темной одежды и сменных простыней. Покатился гребень, заскакала по матрасу маленькая шкатулка с побрякушками, выпала засушенная одинокая роза на тонком шипастом стебле, лишенном листьев. И всё, ни единого клочка бумаги, никакой записки или потрепанной книги. Жаба встрепенулась, тяжело шлепнулась со стола и поскакала к ним.