Сага о Кае Лютом (СИ) - Бутырская Наталья. Страница 16

Тех, кто пойдет на «Лебеди», выбрали быстро. Пистос и Милий. Конечно же, Рысь, чтоб прикрывал наши руны. Хальфсена в Раудборге не видели, да и кто, кроме него, разузнает всё, что нам надобно? Два живича от Дагейда, Дометий, Простодушный, Коршун, Трёхрукий, фагры. И я.

Я не боялся, что меня узнают. В Годрланде я загорел едва ли не до черноты, оброс бородой, заматерел и стал больше походить на отца. Поди узнай того мальчишку с тремя волосинами на подбородке во мне нынешнем. Даже зим будто прибавилось. Выдать меня мог лишь топор, потому как я не видел похожих ни на Северных островах, ни в Альфарики, ни в Годрланде. Купцы, может, и не запомнили, а вот воины должны узнать, потому я спрятал свое оружие на ладье, а сам повесил на пояс первый попавший меч, годный для хускарла.

Жаль, что Рысь умел показывать лишь одну и ту же руну на всех. Странно ведь, когда и купцы, и воины одинаковой силы! Только Милий выделялся своей единственной руной.

Вот так мы и вошли в Раудборг.

Изменился я, изменился хирд… Так многое поменялось! А город остался прежним. Убрали столбы, на которых висели окровавленные тела нордского купца и его людей. Не шумели люди, швыряя в нас объедки и камни. Обычная мирная жизнь торгового города. Бурлила пристань, гудели десятки голосов, бегали носильщики, таская грузы, бранились купцы, сберегая каждую монету, блестели от пота лица дружинников, запарившихся в кольчугах и шлемах.

Деревянная ограда, что так меня поразила в прошлый раз, казалась не столь уж впечатляющей после двух рядов каменных стен Гульборга. Вообще после Годрланда в Альфарики всё выглядело проще, площе и беднее. И здешнее многолюдье скорее вызывало улыбку, ведь на одной лишь Арене могло поместиться народу больше, чем живет во всем Раудборге.

Милий с Пистосом уже ступили на причал, чтобы обговорить плату за людей и товар, а мы пока осматривались и принюхивались.

Я знал, что не особо-то и нужен в Раудборге сейчас, всё равно без знания живичской речи ничего не смогу сделать, только сидеть в лесу, прислушиваясь к отголоскам стаи, тоже не хотелось. Мы заранее уговорились, что Милий под крылом Феликса будет заниматься только торговыми делами: договариваться о продаже груза, искать место под лавку, жилье, заводить нужные связи. Желательно, конечно, дотянуться до Жирных, но где мелкий фагрский купец и где крупный богатый род, чьи лавки есть даже в Гульборге?

Живичи разузнают обо всем, что случилось после нашего ухода. В Холмграде мы слышали, что теперь в Раудборге правит не вече, а бывший хёвдинг, нынче Велигородский князь Красимир. Но как оно случилось? Что думают люди? Сколько у Красимира воинов, какой силы?

А мы с Хальфсеном, Дометием и Простодушным пройдемся по Торговой стороне, поглядим, что да как. Я всяко отомщу этому городу, вопрос лишь в том, сколько после этого выживет людей. Отомстить можно ведь по-разному.

Как только мы отошли от «Лебеди» и Рыси, наши руны тут же вернулись к истинным. Потому я и не стал звать с собой Леофсуна: пусть лучше оставшихся на ладье хирдманов прикрывает. Седьмая руна Пистоса вряд ли кого-то удивит, а вот хельты на купеческом корабле уже довольно странно. Впрочем, я-то себя скрыл, удерживая стаю. Дометий заметил это, принялся расспрашивать, что да как, и спустя некоторое время сумел понизить свою силу до хускарла на девятой руне. Этот клетусовец уже не раз восхищал меня своим усердием и умениями, но сейчас я снова удивился. Мне дар Рыси поддался не сразу.

Первое изменение, которое я заметил, — отсутствие клепала на площади. Прежде и на Торговой стороне такое было. В него мог ударить любой житель города, даже иноземец, чтобы созвать вече и разрешить несправедливость. А теперь клепала нет. Хочешь справедливости — иди к новому князю. А князь где? Князь живет на Вечевой стороне, куда хода всякому нет, только богатому и знатному. Вот и ищи теперь честного суда!

А второе — это пепелище на месте дома, где нас приютили в прошлый раз. Я уже не помнил имени того живича, помнил лишь его радушие, помнил его большую семью и просторный чистый двор. Помнил, что он некогда пообещал помогать нордам, так как один из них спас его сына. И что он получил в благодарность? Если узнаю, что их убили из-за нас, сожгу этот город дотла безо всякой жалости. И плевать на возможную вражду меж нордами и живичами! Найдем другой путь в Годрланд! Или поставим здесь свой город, а другим княжествам всё равно не до Раудборга. Коняки же наступают.

Пока я стоял и пялился на останки, откуда давно растащили всё мало-мальски ценное, Хальфсен прошелся по улице и порасспрашивал людей.

— Говорят, будто здесь жил живич, который впустил в дом мрежников-колдунов. Как люд узнал, что те мрежники дочь Ведявы убили, хотели и хозяина порубить, но тот вовремя закрылся, сумел продержаться до прихода дружинников. Но потом ему всё равно тут житья не давали, не продавали ничего, не покупали, плевали на его дочерей, так что он отправил всю семью подальше из города. А потом запылал его двор. То ли кто-то поджег, то ли он сам запалил и ушел… — толмач усмехнулся. — Мне тут наговорили, что какая-то баба не спала той ночью и увидала, как над огнем взметнулся бело-красный сокол, а в когтях у него тот самый живич. Мол, спасли мрежники его, забрали с собой в темные земли, чтобы превратить в чудище. И не примет его после смерти ни матушка Масторава, ни сестрица Ведява, ни сестрица Толава.

Глядя на наши недоумевающие лица, Хальфсен пояснил:

— Это значит, что он не сможет упокоиться ни в земле, ни в воде, ни в огне.

Порой я забывал, что Хальфсен присоединился к нам совсем недавно, настолько он крепко вошел в хирд. А ведь он всю жизнь прожил в Альфарики, знает о здешних верованиях не меньше, чем сами живичи.

— А что князь? И Жирные?

Толмач покачал головой:

— Не здесь спрашивать и не здесь говорить. На вас и так посматривают. Лучше уйти в другое место, где побольше мреж… иноземцев. Или вон в сольхус пойти. Поди, солнечные не так боятся гостей.

— А и впрямь! Дометий за солнцелюба точно сойдет!

Но в сольхус нас не пустили. Дверь была закрыта, на стук никто не откликался. Так что нам пришлось вернуться на «Лебедь» несолоно хлебавши.

Пистос с Милием пришли под вечер, сытые, чуть пьяные и довольные.

— Значит, так, — начал говорить на нордском Милий, пока Феликс пересказывал то же самое на фагрском остальным. — Нынче в Велигороде, ну то есть в Раудборге, всё запутанно и непонятно. Никто толком не понимает, кто сидит во главе и кто решает за всех. Поначалу, после вашего ухода, город подмял под себя здешний воевода по имени Красимир, поставил на всех воротах своих людей, да и купеческие дворы тоже не обошел стороной. Почти сразу созвал малое вече, где предложил сделать его князем, но не вышло. Купцы победнее и послабее вроде поначалу были не против, так как сильные купцы давно забрали себе лучшие места и не пускали никого торговать самым выгодным товаром. Но на собрании даже они не отдали свои голоса воеводе. Прямо нам не сказали, но я так понял, что Жирные пообещали поделиться с ними куском пирога.

Милий глотнул пива, помотал головой и продолжил:

— Воевода после этого озверел, стал чинить препоны торговцам, гнать иноземцев, невзирая на то, откуда они, требовать большую плату за проход. А заодно его люди распускали страшные слухи о мрежниках и говорили, что это купцы виноваты, что нынче нет торговли. Мол, ворожея околдовала не только Хотевита, но и весь его род, ведь она жила в доме Жирных, и других купцов. И спустя несколько месяцев Красимир созвал еще одно вече, но уже большое, куда собрался чуть ли не весь город. Он много наговорил тогда, сказал, что не дело, когда в доме два хозяина, а уж тем более несколько, ведь нет в том доме ни мира, ни порядка. Сказал, что всюду есть князья, которые ратуют не только за свою мошну, но и за всю землю, напомнил о своих заслугах, еще сказал, что и сам княжеский сын, потому не уронит честь Велигорода, встав во главе города. Так его и выбрали князем.