Сага о Кае Лютом (СИ) - Бутырская Наталья. Страница 29

Ходили, конечно, слухи, будто ярл Гейр получил двадцатую руну и боги забрали его к себе, чтобы оделить новыми дарами, дабы спасти Северные острова, но в такое поверят лишь дети да глупые бабы.

К этому времени похлебка ярлов доспела, и Лавр уже принес большую миску, где в жирном отваре исходили паром куски свиного сердца, печени и легких. Хирдманы вовсю уплетали варево, заедая свежим хлебом и запивая пивом.

Я сидел на склоне холма, выше остальных и подальше от костров, потому видел сразу весь хирд, видел море, лениво накатывающее волны на каменистый берег, видел розовое закатное небо и кривые сосны. Кричали чайки, внизу смеялись ульверы, разговаривая меж собой на смеси языков, чуть поодаль живич играючи рубил дрова. Пристань осталась в стороне, но отсюда я мог различить торчащую мачту «Сокола» и знал, что сразу за ним стоит наша «Лебедушка», так ладью ласково называли в хирде.

Чуть наклонив миску, я отпил похлебку прямо так, через край. И вдруг ощутил, что я дома. Сколько дней мы прошли вместе, сколько рек! А сколько таких ночевок у нас было? Даже с теми живичами, что вошли в хирд последними. Не счесть! Хотя… С того дня, как мы покинули Гульборг, минуло почти три месяца.

Пусть я до сих пор не знал имен всех хирдманов в отличие от Простодушного, пусть не знал, как Дометий, всех их даров, но их огоньки горели во мне! Я слышал их и чувствовал. Возможно, это последний день, когда мы можем так спокойно посидеть. На Северных островах всё будет иначе. Но прямо сейчас я был счастлив!

И даже бубнеж Хальфсена о тварях, битвах, погибших хирдах и опустевших деревнях не особо мешал.

— Кай!

Я вздрогнул, едва не расплескав драгоценную похлебку.

— Кай, с тобой хочет поговорить живич, попросил меня помочь с пересказом, — негромко проговорил Милий, стоя за моим плечом.

— Какой живич?

— Из холмградских, что под Агнием.

— Ну, пусть подойдет, поговорим, — нахмурился я.

Странно, что живич не пошел к своему старшему, к Агнию, а обратился напрямую ко мне.

— Я так ему и сказал: ступай, мол, к хёвдингу, но он отказался. Хочет при всех. То ли боится, то ли говорит не только за себя.

Я отыскал взглядом Агния. Тот горячо спорил о чем-то с живичем Хундра, словно и не знал, что затеял его младший.

— Не пойму что-то, — процедил я сквозь зубы. — Подойти не подходит, говорить хочет при всех, но при том не стесняется послать тебя с вопросом вместо того, чтоб сказать напрямик.

Хальфсен, что прислушивался к нашему разговору, рассмеялся:

— Да он тебя боится. Вдруг ты решишь убить его или там пальцы отрубить? Он же не видел, с чего ты на Хундра взъелся.

Словом, я согласился, Милий махнул кому-то рукой, один из хирдманов поднялся на ноги и заговорил. Мне не понравилось, что все, кто понимал живичский, сразу посмотрели в мою сторону.

— Все волки сегодня ходили в поселок и встретились с купцами, — пересказывал Милий его слова. — Там все говорят о большой беде, что настигла Северные острова, о несметных полчищах тварей, что ходят как по воде, так и по суше. Вот Суморо́к и спрашивает, правду ли бают люди? И не о том ли тебе поведал тот купец, что встретился нам раньше?

Что ж, справедливый вопрос. В последнее время я держался наособицу и редко говорил с простыми хирдманами, всё больше с теми, к кому привык. Хотя я все же подметил удивление на лице Агния.

— Правду. Бездна, или как зовут ее живичи — Ватыркай, пришла на наши земли и разослала во все концы свое племя.

Хальфсен тут же подхватил мои слова и громко пересказал их на живичском.

— Большую ли плату положит северный князь за нашу помощь? Хватит ли ему золота и серебра, чтоб нанять наш хирд?

«Плату»? Какую, в Бездну, «плату»? Там же мой дом, моя семья! Уверен, что Рагнвальд не оставит меня без награды, но я же не иду к нему наниматься! Я возвращаюсь к себе!

И тут я понял, к чему ведет речь этот живич. Как поняли и старые ульверы, и Агний с Дометием и Хундром. Простодушный, прихватив миску с кружкой, неспешно пересел так, чтоб оказаться между мной и хирдом. Кого, любопытно, он хотел защитить? Меня или хирдманов?

Живич, не дождавшись ответа, продолжил:

— Надо ли нам идти туда? В наших княжествах враги полегче. Мы уже били коняков, и плату за то нам дали немалую. Не лучше ли воротиться в Смоленец или какое другое княжество? Там хирд станет и богаче, и сильнее. Даже если не златом-серебром, так князья поделятся землями, деревеньками и скотом. Будем жить ничуть не хуже вингсвейтаров.

Те хирдманы, что пришли после Годрланда, одобрительно загудели. Живичи из псов и львят, уже обученные мной, молчали, но даже так я чувствовал, что они поддерживают этого Суморока. Чувствовал безо всякой стаи.

Я забыл, что стая — это не стадо, послушно следующее за пастухом. Мы сражаемся вместе, но мы не единое целое. Во всех хирдманах течет разная кровь, так почему фагры, сарапы и живичи должны биться за Северные острова? Они там даже и не были никогда.

А может, этот живич затеял разговор еще и потому, что с отплытия из Раудборга я ни разу не призывал стаю? Трудюр на своем примере показал, как дар может взять верх.

— Кай, — вдруг заговорил Простодушный, — что-то я не пойму, кто там стоит. Купец или воин?

— Разве не для того собирают хирд? — упорствовал Суморок. — Чтобы найти того, кому нужны воины, а потом убивать его врагов за серебро? Или тварей, если те мешают ему? Кто захочет биться просто так? Даже княжеские дружинники сражаются за кров, корм и серебро.

Жаждал ли я богатств, когда уходил из Сторбаша с Альриком? Да. Но я тогда думал не о сундуках, набитых серебром, не о десятках рабов и не о шелковых рубахах. Я хотел вернуться домой хельтом или даже сторхельтом на большом корабле, хотел покрасоваться перед соседями, одарить своих родителей так, чтобы они больше ни в чем не знали нужды. Хотел доказать каждому, кто когда-то смотрел на меня свысока, что я лучше их всех!

Сражаться за новую руну! Сражаться ради мести! Сражаться ради братьев! А если за это еще и серебро дадут, так вообще здорово!

Впрочем, я был всего лишь мальчишкой, а этот живич прожил больше трех десятков зим. Он уже не ищет славы и не мечтает стать сильнее. Тогда зачем он мне?

— Скажи, Суморок, получил ли ты сегодня полмарки серебра?

— Да, — неуверенно кивнул живич.

— Хорошо! Ты пришел в хирд по доброй воле и не клялся в верности, потому не стану держать тебя силой. Иди!

— Идти? Куда идти?

— Куда хочешь. Ты вольный человек. Хочешь — иди направо, хочешь — налево. Больше ты не мой хирдман, а я не твой хёвдинг. Если кто еще хочет уйти, пусть тоже уходит!

Я обвел взглядом хирдманов. Ни львята, ни даже псы что-то не торопились подняться.

— Но я не хочу уходить! — воскликнул Суморок. — Всего лишь хотел…

— Хотел указать своему хёвдингу, куда вести хирд? — снова подал голос Херлиф. — С каких пор хускарлы указывают хельтам? И одной зимы не пробыл в хирде, а уже возомнил себя самым умным?

Простодушный отложил миску, подошел к живичу:

— Думаешь, никто не понял, что ты затеял? — почти ласково сказал Херлиф. — Знал же, что хёвдинг тебя не послушает. Потому и удумал говорить с ним прилюдно, чтобы другие хирдманы тоже сказали свое слово, — и взревел: — Ты что, песий сын, решил, что тут Раудборг? У нас вече нет!

Жаль, что Хальфсен не сумел повторить слова Простодушного так же, а просто пересказал.

— Я… я поступил глупо, — выдавил живич. — Разреши остаться в хирде!

— Нет, — спокойно ответил я. — Пошел вон!

— Тогда… тогда я требую свою долю. От всей добычи, что хирд получил в Альфарики.

Агний сидел, не подымая головы, поди, раздумывал, какой палец на руке у него лишний. Простодушный оглянулся на меня, как бы спрашивая: сразу прибить наглеца или чуток погодить.

— Какую твою долю? — спросил я. — Тебе уже всё отдали.

— Смоленец! Все знают, что княгиня дала четыре марки золотом за коняков.

— А ты их бил? Или всю битву просидел за стенами города!